Фрагмент из статьи Б. Хазанова
Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 77, 2022
Борис Хазанов (1928–2022)
— так озаглавлена одна из статей Бориса Хазанова. Более точного определения никто не дал. Одни считали, что он «писатель земли русской», другие — что он еврейский писатель, третьи — что это русский Томас Манн.
Сегодня, однако, можно оставить эти споры за скобками. Гораздо целесообразнее подвести итоги, запечатленные в суждениях как людей, причастных русской культуре, так и самого писателя. Из них складывается его портрет — писателя и человека.
«С тех пор, как существует цивилизация, существует эмиграция, — пишет Хазанов. С тех пор, как существуют рубежи, существует зарубежная литература. Основоположником русского литературного рассеяния можно считать князя Андрея Курбского, но генеалогия изгнанной литературы много старше. Поистине у литературного эмигранта есть право гордиться древностью своей участи. Череда предков за его спиной уходит в невообразимую даль. На берегу Понта его тень греется у огня рядом с Назоном. Вместе с Данте в чужой Равенне не он ли испытывал злобную радость, заталкивая папу Бонифация в ад? Столетия мало что изменили в его судьбе. Что такое отечество? Место, где ты не будешь похоронен. Герцен покоится на кладбище Пер-Лашез за три тысячи верст от Москвы. На Северном острове Новой Зеландии, на окраине Окленда лежит немецкий поэт Карл Вольфскель, под камнем с надписью: „Exsul poeta”, „поэт-изгнанник”. На могиле Иосифа Бродского на острове-погосте Сан-Микеле в Венецианской лагуне написано только имя».
Но уехав, писатель увозит с собой «невидимую валюту, — продолжает Хазанов, — то неуловимое, что он захватил с собой, — это язык. […] Язык, неотчуждаемое богатство, крылья, которые вырастают у сброшенного со скалы, язык, не напрасно названный жилищем бытия. Язык возрождается в каждом из нас и переживет всех нас, и через голову современников и правителей свяжет нас с традицией. Никто не относится к языку так ревниво, никто так не страдает от надругательства над языком, как эмигрант… Единственное и неистребимое отечество, которое изгнанник унес с собой, — язык. […]
Власть, приговорившая литератора к остракизму, преуспела вдвойне, заткнув ему глотку на родине и выдворив его на чужбину. Теперь он окончательно задохнется. Кому он там нужен? Вырванный из родной почвы, он повиснет в воздухе. Так ей кажется. И она радостно потирает руки. Свои грязные волосатые руки, где под ногтями засохла кровь.
Между тем ботанические метафоры более или менее ложны. Они были ложны и сто лет назад. Потому что литература — сама себе почва. Литература живет не столько соками жизни, сколько воспоминаниями: память — ее питательный гумус. Искусство бездомно и ночует в подвалах: в подземелье памяти […] Расстояние имеет свои преимущества, о них хорошо знали классики. Гоголь в Риме, Тургенев в Париже, Достоевский, создавший в Дрездене едва ли не лучший из своих романов [„Бесы»] — нужны ли еще примеры? Взгляду из прекрасного далека открывается доселе неведомый горизонт. […]
…Эмигрантские исповеди оставляют довольно часто впечатление тяжелого невроза. Но это вовсе не общий удел. На самом деле эмиграция — это, знаете ли, большая удача. Это значит не петь в унисон, не шагать в ногу; не принадлежать ни режиму, ни народу. Хорошо быть ничьим. […] Хорошо быть чужим. Умереть, зная, что „там” по тебе никто не заплачет. Дом сгорел, возвращаться некуда, разве только в тот вечный приют, где есть место для всех нас, — в русскую литературу».
Вот и ответ Хазанова на вопрос, чей он писатель. А заглавие статьи — это, если угодно, некая защита, необходимость в которой возникла на фоне глухого молчания о его творчестве подавляющего большинства ведущих критиков и литературоведов.