Фрагмент повести
Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 77, 2022
Девочка пыталась забросить кроссовку на старую ель. Наконец, ей это удалось.
— Мама! У меня кроссовок на дерево попал! — радостно крикнула она. — А тут дедушка упоротый лежит!
— Не смешно, Василиса. — Мама подпрыгнула и, сломав еловую ветку, вернула Василисину обувь на землю. Потом с отвращением посмотрела на Митрофанова и еще раз повторила: — Не смешно!
Леонид Серафимович поморщился. Ему было жалко дерева. Он любил Сокольники. Обычно он предпочитал ночевать в «Лосином острове». Но вчера явно перебрал, и пришлось приземлиться в парке.
Люди, глядя на Митрофанова, иногда принимали его за бомжа. А ведь правильнее говорить — «бездомный», как объяснили ему монахи, с которыми он собирал милостыню у Сергиевой Лавры.
Впрочем, приодевшись, он выглядел неплохо и мог сойти за какого-нибудь андеграундного художника.
Дело в том, что Леонид Серафимович был ненастоящий бомж.
Он обладал доставшейся от родителей квартирой в помпезном сталинском доме, рядом с платформой «Маленковская». В одной комнате жила постоянная квартирантка, религиозная женщина Клавдия. Другую, в которой жил сам, он сдавал весной и до осени отправлялся бродяжничать.
В этом году он сдал площадь интеллигентной девушке по имени Жылдыз.
— Можете звать меня Ира, — сказала Жылдыз.
— Зачем? Жылдыз — тоже красивое имя.
— Означает «звезда». А на подольше снять нельзя? Только привыкну, и уезжать.
— На подольше нельзя.
Когда-то Митрофанов работал экскурсоводом. Любил людей возить по Ярославке: Абрамцево, Сергиев Посад. «Сокровища русской духовности…» и всё такое.
Потом даже был директором экскурс-бюро. Коллеги облекли доверием. Правда, недолго. Вскоре бюро закрыли, и на Митрофанова повесили долг. Как сказал юрист: «Хорошо отделались». Но чуть не половину пенсии стали списывать по судебному иску. Он успел выйти на заслуженный отдых до 18-го года и сейчас пребывал в стране вечных каникул. Несмотря на московскую надбавку, денег всё равно не хватало. Непонятно, куда они девались.
Говорят, алкоголь убивает нервные клетки. У Леонида были убиты миллионы нейронов. Память его стала избирательной. Иногда он не помнил того, что происходило вчера.
Но порой открывались такие воспоминания — детство, молодость — можно хоть руками потрогать. Переносился в прошлое, как на машине времени.
Для этого нужно было правильно выпить. Не грубо, не водку сразу, а какого-нибудь дешевого вина, хоть немного похожего на советскую «бормотуху». И, обязательно, среди природы — в парке, в лесу. Потому он и уходил летом бродяжничать — чтобы не потерять погожие дни.
И, конечно, надо быть одному. Митрофанов не любил алкоголиков. Старался уйти подальше, когда их встречал.
Они не лезли к нему. Чувствовали своими пропитыми душами, что собеседник из него — никакой.
«Ты Царь: живи один…» Кто это написал? Ну, неважно…
Летний лес. Тишина. Побольше вина и закуски. И ты снова в прошлом. А прошлое — всегда лучше будущего.
Девочка Василиса приблизилась к Митрофанову и с идиотским упорством продолжила забрасывать обувь на елку. С ней пришли и другие дети. Приоткрыв рты, они смотрели за действиями Василисы.
Их родители расположились кружком на поляне. Сели в позе лотоса, стали что-то тихонько напевать, не обращая на своих чад внимания.
«Сектанты какие-нибудь, — с осуждением подумал Митрофанов. — Надо перебираться отсюда. Сейчас проповедовать начнут».
Леонид Серафимович был консервативен и не любил сектантов.
Он посмотрел на старенький телефон «Нокиа», который использовал вместо часов, (потому что звонить ему было совершенно некому).
Пора. В это время в «Пятерочке», на Рижском проезде, заканчивали коптить куриц и выставляли их на продажу. Хорошая закуска. Недорогая и питательная.
Митрофанов пересчитал сохранившуюся со вчерашнего мелочь. Достаточно, чтобы выпить кофе. Он аккуратно сложил в рюкзак спальный мешок и двинулся через поляну, стараясь не смотреть на медитирующих.
Добрался до стоявшего в тени сосен автомата, закинул нужное количество монет. Нажал кнопку «Двойной эспрессо». Автомат погудел и выдал стаканчик с коричневой жидкостью.
— Угостите девушку?
Девица в коротком платье без рукавов взяла митрофановский кофе. Стала отхлебывать, глядя на Леонида серыми, льдистыми глазами.
— А мне чего пить? — поинтересовался Митрофанов.
— Еще возьмешь, — спокойно ответила она.
В этот момент Леонид Серафимович ощутил легкое головокружение, будто выпил натощак шампанского.
Нетвердой рукой он засунул в автомат мелочь. Нужно было расширить сосуды. Автомат, защелкав, выдал кофе и ему.
— Дубак тут у вас, — сказала девушка, передернув плечами.
— Так… утро же. Днем — жару обещали, — непохмелённый, Митрофанов бывал косноязычен.
Он с любопытством разглядывал собеседницу. Девушка была недурна собой. Скорее, даже хороша. Черты лица правильные, только нос слегка вздернут. На вид лет двадцать, загорелая. Похоже, много времени проводит на воздухе. Кстати, у Митрофанова был такой же бомжовский загар.
Волосы — распущенные, ниже плеч. Выгоревшие пшеничные пряди, немного слипаются. То ли давно не мыла, то ли, наоборот, вечером купалась в пруду. Леонид Серафимович глянул вниз и увидел, что девушка — босиком. Отсутствие обуви не удивило его. Некоторые специально приезжают в парк, чтобы походить по траве. «Где ж ее туфли-то? — подумал он. — Наверное, в сумке».
На ее плече висела полотняная котомка, с крупной надписью, Он попробовал прочитать текст, но не смог и опять уставился на девицу.
— Нравлюсь? — спросила она.
— Очень, — искренне ответил Леонид Серафимович. — Ты кто? — Непонятно, что он имел в виду. Статус хотел уяснить или имя узнать?
— Полудница.
Девушка снова заглянула в глаза Митрофанова, и ему опять показалось, что он пьет не кофе, а шампанское. Хмельные пузырьки ударяли в голову.
— Это… Как понимать?
— Полудница значит дневная русалка. — Она осторожно прикоснулась ладонью ко лбу Митрофанова. — Приходи сегодня в полдень к Нижнему пруду.
Леонид Серафимофич опять попытался прочитать надпись на сумке, но не смог. Буквы прыгали и не складывались в слова. Полудница допила кофе, выкинула стаканчик в урну и стала быстро удаляться, — не по аллее, а напрямик, через поляну. Похоже, ей было привычно ходить босиком.
Митрофанов направился к себе на Маленковскую. Сразу же двинулся на кухню, где хранил ноутбук, поскольку обе комнаты были сданы. В Интернете нашел несколько строк о той, что его сейчас больше всего интересовала.
«Образ Полудницы древний и исконный, о чем говорит широта распространения поверий о ней, — читал он. — Полудницу представляют красивой, стройной молодой девушкой. Она одета в домотканые, иногда блестящие одежды. Или — она голая, лишь кусок ткани накинут на плечи. Волосы у нее светлые».
«Полудницы выходит в поле из леса. Происходят от умерших до свадьбы невест». «Полудница имеет при себе гребень и заставляет попавшихся ей людей расчесывать ее длинные волосы».
«Против полудниц использовались такие общие меры, как перекреститься, прочитать молитву, а также убежать. Полудницы всегда показывались только одиноким людям. Спастись от защекотывания полудницей можно, если повалиться на землю. Сильфиды, сильваны, полудницы и прочие духи природы доброжелательно относятся к человеку и вредят ему лишь, когда он их раздражает».
Митрофанов убрал ноутбук и направился к своим квартиранткам. Дома были обе, — и Жылдыз, и Клавдия.
— Жылдыз, тут такое дело… В общем, надо еще за месяц внести.
— Джакшы, — сказала она, от неожиданности по-кыргызски. — Хорошо. Я вечером с карты сниму.
Неудовлетворенный Леонид Серафимович постучался к Клавдии.
Она не отвечала.
— Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас! — вспомнил молитву Митрофанов.
— Аминь! Сколько? — ответила из-за двери Клавдия.
— Тысяч пять.
— Тысячу — дам.— Она вышла в коридор. — Ты поаккуратнее со спиртным, Лёня. Вот, хочется выпить, а ты молитву твори, как сейчас.
Клавдия вытащила из шкафчика купюру, перекрестила и подала Митрофанову.
— Я верну! — сказал Леонид Серафимович. Долги он, действительно, обычно возвращал.
— Деньги, что… Тлен, — констатировала Клавдия Ивановна. — Вот, старец Ионочка пророчествовал: «Доллары и евро обесценятся скоро. Будут валяться всюду, как опавшие листья. Никто даже не наклонится, чтобы их подобрать».
— А про рубли он ничего не говорил? — уточнил Митрофанов.
— Про рубли — ничего.
Леонид ценил квартирантку. Они уже лет десять жили вместе. Митрофанов понимал, что лучше Клавдии — ни за что не найти. В его жизнь она не вмешивалась. Молилась, постилась, терпела некоторые странности.
Он принял ванну, уложил феном густые волосы. Поправил электробритвой бороду, и подумал, что хорошо бы, на последние деньги, сходить в барбершоп.
Когда-то он нравился женщинам. Некоторые тянулись к нему и сейчас. Загорелый, высокий, почти красивый. И глаза, под длинными ресницами — темно-синие.
Митрофанов любил носить шляпы. Походил то ли на ковбоя из старого вестерна, то ли — на калифорнийского золотоискателя.
Забытым шестым чувством он ощутил, что чем-то зацепил утреннюю девицу и встреча может иметь продолжение.
Окропив себя остатками хорошего парфюма, он зашагал к «Пятёрочке».
Сегодня там была не только копченая курица, но и какое-то новое вино, из серии «Дары Новороссии». Называлось — «Сады Эдема».
«Почему — сады? — подумал Митрофанов. — Эдем и так сад». Тем не менее, цена и крепость напитка его устраивали. Он взял литровую коробку. (Дешевое вино продается в коробках, как кефир.)
Приглашение девушки не давало ему покоя. Он приобрел курицу, бутылку водки «Лебединое озеро», хлеб и банку маринованных огурцов. Немного подумал и добавил зеленый горошек «Нежный». (Без ГМО).
Возле Нижнего пруда не было никого, кроме парочки пенсионеров. Митрофанов выбрал скамейку подальше от людских глаз. Разложил на газетке припасы.
Полудница появилась неожиданно рано. Сейчас она была уже не босиком, а в каких-то розоватых кроссовках.
— А салфетки? — спросила она, забираясь с ногами на скамейку. — Кто же куру без салфеток ест? Руки будут липкие.
Митрофанов порылся в рюкзаке и достал початый рулон туалетной бумаги.
— Тоже хорошо, — одобрила девушка.
Она решительно предпочла «Лебединое озеро».
— Вино на десерт, — сказала Полудница. — Можешь им запить. Я, по ходу, тоже запью.
Девушка разлила напитки в пластиковые стаканчики и, догнав водку вином, перешла к курице.
«Ест, аж за ушами трещит, — подумал Леонид Серафимович. — А я уже решил — нечисть какая. Нечисть так не жрет. Нечисть — бесплотная».
— Приступай, — призвала Полудница. — Или ты только кофем поправляешься?
— Мне и так хорошо, — сказал Митрофанов и покраснел.
Тем не менее он опрокинул в себя стаканчик водки и запил «Садами Эдема». Результат не заставил себя ждать.
Земля засияла невиданными красками. Пара пенсионеров на соседней скамейке превратилась в белых лебедей и улетела, взмахнув крыльями. Стал доноситься будто колокольный звон.
— По ходу, повеселел отец, — сказала девушка музыкальным голосом.
— Ты правда — Полудница? — спросил он улыбаясь. — Сколько тебе лет?
— Семьсот два, — уверенно ответила она.
«Какая прелесть», — подумал Митрофанов, но сказать ничего не смог. То ли от водки, то ли от волнения слова не давались ему.
— Со… со…к, — промычал Митрофанов, запинаясь, как инсультник.
— Соку хочешь?
— Нет… Сорок! — крикнул Леонид Серафимович, пугая уточек в пруду.
— Не ори! Тут охранники ходят, — рассердилась девушка.
— Я хочу, чтоб всё было, как сорок пять лет назад, — раздраженно выговорил Митрофанов.
— Ни фига себе предъявы, — удивилась прекрасная собеседница.
Они выпили еще и смотрели на пруд, на красивых оранжевых уток, плавающих вместе.
— Ты — полевая русалка, — начал опять приставать Леонид. — Ты все можешь, я знаю.
— Хорошо, — вдруг согласилась она и глянула внимательными, льдистыми глазами.
— Гражданин! Здесь не надо спать. Здесь, между прочим, парк культуры!
Милиционер в белой фуражке и в форме цвета маренго,стоял над ним.
Мент уже раскрыл висевшую на ремне сумку-планшет, от которой пахло настоящей кожей, и делал вид, что сейчас выпишет протокол.
— Вы бы шли куда-нибудь, — предложил он примирительно.
Митрофанов встал и поковылял в сторону кофейных автоматов.
Вместо них — стояла желтая цистерна с квасом. Немолодая, толстая продавщица, сидевшая среди граненых стаканов, строго посмотрела на него.
«Чем же я расплачусь», — думал он, перебирая медяки. И тут же успокоился. Двуглавые орлы на монетах превратились в гордый герб СССР. И сами монеты приняли привычную форму. «Заботливая! Даже об этом подумала», — умилился он, вспоминая девушку-полудницу.
Митрофанов выпил поллитровую кружку. Она была прекрасна: тяжелая граненая кружка, с удобной ручкой, в сто раз лучше нынешних вихлястых емкостей для питья.
И квас пахнул не стиральным порошком, а озоном, летом, окрошкой.
Он внимательно проверил, есть ли у него в карманах монеты-«двушки». Надо иметь хотя бы несколько. Телефон-автомат их иногда проглатывает.
Кстати, где этот самый автомат? Скорее всего — у платформы.
На «Маленковской» вновь было хорошо. Ни дурацких турникетов, ни сеток, словно в зоопарке. Едь — куда хочешь. «Сядь в любой поезд, будь ты как ветер. И не заботься ты о билете…» — зазвучала в голове старая песенка.
У одного автомата была срезана трубка. Зато другой оказался исправным.
Митрофанов забрался в слегка пахнущую мочой будку.
«Какой номер…? Если забыл, вот будет номер!»
Лариса сразу же ответила. Голос такой родной. Почти не сердится.
— Я еще не была. Сегодня пойду… Договорилась уже.
— Нет. Не надо. Ни в коем случае!
— Срок небольшой. Девочки говорят: не очень больно.
— Ты меня слышишь? Ни в коем случае! — повторил Митрофанов с выражением.
— Ну, хорошо! — Видно, что обрадовалась. — А как же институт?
— Ерунда всё это, институт…
— Ладно, как скажешь. Если ты решил… — она радовалась всё больше.
Лариса всегда с ним соглашалась. Будто разница была — не в один год, а в сорок лет.
Ведь, если разобраться, она по статусу выше. Учится — в Историко-архивном. А он — в каком-то Библиотечном, в Химках. И родители у нее посолиднее. Но он мог уговорить ее — и на хорошее, и на плохое. Вообще, даже уговаривать не надо было. Слушалась, как при домострое.
— Давай сейчас встретимся.
— Где?
— На «Маленковской», у Путяевского пруда.
— Купальник брать?
— Бери.
Он вернулся на ту же скамейку, где когда-то привиделась ему дева-полудница. С Верхнего пруда доносился визг купающихся.
«А хорошо, что здесь плавать потом запретили, — подумал Митрофанов. — Много народа тонуло».
Лариса приехала как всегда быстро. В юбке, немыслимо короткой. Сейчас таких и не носят.
В босоножках на пробковой платформе она казалась еще выше. Она не шла, а летела, словно принцесса из мультфильма «Бременские музыканты».
Ресницы — и так длинные, а глаза — подведены синими стрелками. Как не растают от жары?
На шее — цепочка, с лезвием бритвы. Вроде украшения. Тогда еще не носили нательных крестов.
Челка — и длинные волосы, конский хвост.
Никакого макияжа, кроме подведенных глаз.
От нее слегка пахло духами «Клема».
— Что вам надо? — Лариса смотрела со страхом и в то же время с сочувствием.
Леонид Серафимович замычал. Улыбнулся асимметрично. Одна сторона лица его как бы застыла.
Он нелепо махал руками, словно немой, который спрашивает дорогу. Да он уже и был — немой.
— Это ты?! — вдруг просияла она.
Митрофанов еще раз застонал и проснулся окончательно.
Он полулежал на скамейке, достаточно неудобной, что подтверждало нахождение в нынешнем времени. Полудница спала, положив голову ему на колени.
Ощущение, будто он хотя бы недолго побывал в прошлом, не покидало Митрофанова. Он берег свое воспоминание. Так мы лелеем ускользающий сон.
Всё было настолько явственным. Он действительно на какое-то время оказался в СССР 70-х. Переместился туда таким, какой есть. Но Лариса его всё же узнала.
Как бы очутиться там вновь?
Ведь если бы он не уговаривал Ларису делать… Если бы они помирились, возможно, жизнь сложилась бы по-другому? И он не валялся бы сейчас на скамейке с приблудной девкой.
Митрофанов, решил, наконец, удовлетворить любопытство и прочитать надпись на ее котомке. Осторожно, чтобы не разбудить девицу, он придвинул сумку к себе. Крупным шрифтом там было начертано: «Нельзя мешать человеку сходить с ума». А. П. Чехов, «Палата № 6».
Прекрасная собутыльница меж тем проснулась, но лежала неподвижно, наблюдая за Митрофановым. Он, заметив ее взгляд, улыбнулся виновато. Действительно, чего ради он назвал ее «приблудной»?
— Какие планы на вечер, отец? — спросила девушка.
— Я в это время побираться хожу. По электричкам, — уточнил Леонид.
— Пойдем вместе?
Она быстро встала, кинула в урну газетку с остатками пиршества, а недоеденную курицу сунула Митрофанову в рюкзак.
— Ты причешись хоть, — критически оглядела она своего спутника.
— Расческу потерял, — развел руками Митрофанов.
— Возьми мою.
— Полудница привела в порядок его кудри и бороду.
— Они бодро дошли до платформы. Митрофанов прошел через турникет, используя месячный проездной, которым очень дорожил как средством производства.
Полудница турникет просто перемахнула.
Сели в первую подъехавшую электричку.
Митрофанов предпочитал поезда, идущие в направлении наукогородов: Фрязино, Монино, Фрязево. Ему казалось, что люди там интеллигентнее. Они лучше подавали.
Загорские электрички он почему-то считал жлобскими.
— Фрязино и Фрязево — одно и то же? — спросила Полудница, когда они оказались в тамбуре.
— Не совсем… Потом объясню. Подожди, мне настроиться надо.
— У тебя есть какой-то текст?
— Нет. С текстом скорее повяжут.
Митрофанов действительно обычно побирался безмолвно, считая, что так безопаснее.
Постояв в тамбуре секунд тридцать, он вошел в вагон, снял шляпу, поправил волосы, истово перекрестился.
Затем, держа шляпу в протянутой руке, неспешно зашагал между сиденьями, вглядываясь синими глазами в лица пассажиров.
Конечно, такой номер срабатывал небезотказно. Народ пошел сейчас крепкий и безжалостный. Но иногда — все-таки подавали.
Электричку качнуло на стрелках. Митрофанов едва не грохнулся. Он взял себя в руки, устоял и продолжил шествие.
С удивлением он заметил, что Полудница идет не за ним (что, казалось бы, естественным), а совсем рядом.
«Ну, если с такой девкой попрошайничать, уж точно никто не подаст», — подумал он, продолжая размашисто осенять себя крестным знамением.
Однако его неверие тут же было посрамлено.
Немолодая женщина вдруг стала рыться в кошельке, достала пятисотрублевку и положила в засаленную шляпу.
Леонид опешил и даже чуть не нарушил зарок — не вступать в разговоры, — собрался рассыпаться в благодарностях перед милосердной пассажиркой.
— Не тормози … — сказала сквозь зубы Полудница, крепко взяв его за локоть.
Митрофанов только в пояс поклонился благодетельнице и прошествовал дальше.
Вскоре Леониду Серафимовичу захотелось выйти, потому что опять началась какая-то мистика. Пассажиры вели себя неадекватно. В шляпу, вместо обычных железных рублей, сыпались сотки. Иногда — красивые двухсотенные, с изображением Крыма. А один старший школьник, слушавший рэп в наушниках, вдруг положил тысячную.
Митрофанов уже был готов вернуть отроку, пялившемуся в айфон, непомерно большую жертву. Может, купюры перепутал? Но Полудница снова подтолкнула его вперед.
Они добрели до конца поезда. Сели на самое переднее сиденье. Дальше просить было не у кого. Впереди — только будка машиниста.
На платформе «Валентиновка» в вагон заскочил опухший мужик.
— Напитки! — заверещал он сорванным голосом. — Пиво, чипсы, лимонад!
Митрофанов встречал его не однажды. Охранники иногда выгоняли опухшего предпринимателя, даже били, но он, отлежавшись, продолжал заниматься любимым делом.
Леонид подозвал его повелительным жестом, как будто сидел в ресторане.
— Что будет угодно даме? — ухмыльнулся торговец, обнажив неполный ряд зубов.
Даме было угодно «колу» и фисташки.
Они доехали до платформы «Циолковская». Здесь обычно Митрофанов завершал маршрут. Платформа была удобная. Ни сеток, ни турникетов. Всё как раньше.
Они перешли на другую сторону и разлеглись на скамейке, ожидая электрички на Москву.
На перроне не было почти никого. Вдоль путей рос красивый сосновый бор. От него веяло нагретой хвоей. Митрофанов знал, что за лесом находится Звездный городок. Там он ни разу не был. Вроде, незачем. Хотя, если как-то пролезть под оградой, можно и там побираться.
У Леонида с детства было заложено представление: космонавты — люди добрые. Может, и подадут.
Прямо перед ними, на противоположной стороне железной дороги, взлетали учебные истребители. Сам аэродром был целомудренно прикрыт лесополосой. Но слышен был гул форсируемого двигателя, и, совершив разбег, самолетик неожиданно поднимался над деревьями. А взлетев, будто застеснявшись любопытных глаз, исчезал в небе.
Электричка всё не шла, но было так хорошо, что лучше бы она и не приходила. Солнечно, тепло и тихо. И шум стартующих самолетов только подчеркивал тишину.
Но Митрофанов знал, что летние дни обманчивы. Лучезарное тепло завершается холодной подмосковной ночью.
— Где спать будем? — спросил он встревоженно.
— Что-то ты рано забеспокоился, — многозначительно глядя в глаза, сказала Полудница. — Я тебе ничего не обещала.
— Беспокоюсь, потому что спальный мешок не взял, — отрезал Леонид Серафимович, отвергая сексуальный подтекст.
— Будто ты никогда на скамейке не ночевал.
— Представь! Я, если ночую на улице, то только в спальном мешке. А вообще, у нас деньги есть. Можно остановиться в каком-нибудь хостеле.
— Например? — поинтересовалась Полудница.
— В Сергиевом Посаде есть гостиница для паломников.
— Мы с тобой не похожи на паломников.
«Боится она святой Лавры!» — подумал Митрофанов.
— Предлагаю переночевать в «Андроне», — заявила Полудница.
— Что за «Андрон»?
— Недорогая гостиница. Метро «Римская».
— А почему — «Андрон»?
— Потому что возле Андроньева монастыря. Назвали так. Для краткости. И, кстати, — я не боюсь монастырей. Просто там веселее, чем в Лавре.
«Ага… Не боится, а мысли читает, — продолжал рефлексировать Леонид Серафимович. — Но раз от святынь не уклоняется, может, какая-то не слишком опасная нечисть. Бывают же — экстраординарные способности. Эти люди не виноваты, что такими уродились».
Подъехала монинская электричка и умчала их к Москве.
Когда они вышли из метро, Полудница предложила затариться. Митрофанов было двинулся к торговому центру, но девушка остановила его.
— Не надо деньгами сорить.
Она отвела его в какой-то крошечный магазин в переулке. Там были приобретены: две бутылки сладкого «Российского шампанского», задекорированного под «Советское», и странного вида коньяк, с надписью — «Гвардейский».
Купили также: ананасовый компот, несколько коробок гусиного паштета, хлеб и коробку конфет «Рандеву», производства Белореченской фабрики.
Когда приблизились к «Андрону», Митрофанов начал переживать, заселят ли его?
В крошечной «ресепшен» сидели пожилая дежурная и охранник. Они смотрели по телевизору ток-шоу.
«Как вы можете это объяснить?! — кричал ведущий затравленному человечку, вероятно, гостю передачи. — А! Крыть нечем?!»
Приглашенные зрители судорожно зааплодировали. Отщепенца стали выводить из студии.
— Своими руками бы удавила! — сказала Митрофанову дежурная. — Паспорт давайте.
Его потрепанный документ был отксерен, он заплатил небольшую сумму и получил ключ.
На девушку охранник и дежурная вообще не обратили внимания. То ли она бывала тут достаточно часто и воспринималась как часть коллектива. То ли обладала способностью «отводить глаза».
Они вошли в номер, большую часть которого занимала кровать.
— В душ иди, — сразу же приказала Полудница.
— Я был сегодня…
— Всё равно иди.
Митрофанов разделся в крошечном пространстве, надорвал пакетик с гостиничным шампунем. Осторожно, стараясь не потерять равновесие, освежил бренное тело в душевой кабине со скользким полом.
Прижимая к себе комок лишней одежды, вошел в тесный номер. Поскольку сидеть там было совершенно негде, он полез на огромную кровать и забился в угол, прикрывшись простыней.
Полудница устроилась на другом конце кровати. Она уже сделала бутерброды с сомнительным паштетом и разместила их на столике, размером 50 х 50. В два гостиничных стакана налила коньяку, разбавив шампанским. Один «коктейль» подала Митрофанову, другой стала пить сама.
Пощелкала пультом, выбирая программу. На экране появился пожилой человек, похожий на Петросяна. Он несмешно шутил. Публика в студии ржала, как заведенная. Один из зрителей, старик с признаками деменции, хохотал так, что упал с кресла. Операторы подъехали поближе и снимали угоравшего от смеха деда крупным планом.
Шампанское с коньяком пробирало хорошо. Полудница тоже стала подхохатывать и всё прибавляла звук. В тонкую стенку номера судорожно застучали.
— Кончайте уже! Козлы драные… Спать не могу! — крикнул кто-то с истерическими интонациями.
— Убейся об стенку! — тут же отреагировала Полудница.
В ответ раздался страшный удар. Сосед замолчал.
— За что ты его?! — возмутился захмелевший Леонид Серафимович. — Из-за ерунды — жизни лишила?
Полудница внимательно посмотрела на Митрофанова.
— Человека убила. И ржет сидит! — продолжал негодовать он.
— Живой он. Не веришь, сходи посмотри.
— И посмотрю! — заполошно откликнулся Леонид.
Он прикрыл срам полотенцем, вышел из номера, осторожно постучал в соседнюю дверь. Ответа не было. Встревоженный Митрофанов забарабанил сильней. Прислушался: тишина.
В коридоре появилась уборщица. Глянула на полуголого Митрофанова, прошла молча. Похоже, такие сцены здесь никого особенно не удивляли.
Леониду Серафимовичу стало страшно. Показалось, будто Ангел смерти уже летит под унылым гостиничным потолком. Он представил, как в номере неподвижно лежит человек с разбитой головой. И всё из-за прихоти вздорной девки со льдистыми глазами. Что в таких случаях делать? Вызывать «скорую»? Или — сразу полицию?
Вздрагивая от ужаса, он снова забил, застучал в хлипкую дверь кулаками и ногой.
Дверь распахнулась, и на пороге предстал разъяренный кавказец. Леонид Серафимович не был готов к такому повороту событий.
— Я из соседнего номера, — немеющим языком представился он. — Как вы себя чувствуете?
— Пошел на хер отсюда, — тихо, но яростно произнес южанин.
Митрофанов юркнул обратно и запер замок на три оборота.
— Проверил? — спросила Полудница, подходя к нему вплотную. — И не выделывайся. Рядом такая девушка лежит, а он с голой ж… по отелю бегает!
Митрофанов осторожно провел рукой по ее плечу. Коснулся загорелой кожи губами. Полудница пахла травой и ветром.
Рано утром ей позвонили. Она долго искала мобильник, неизвестный абонент был настойчив, и сигнал все звучал и звучал. Наконец она ответила хриплым рассветным голосом. Говорила односложно: «да», «да». Только в конце произнесла фразу на каком-то неизвестном языке, который Митрофанов воспринял как прибалтийский.
Они пошли по утренней Москве, по улице Сергия Радонежского, мимо часовни «Проща».
В круглосуточном «Бистро» заказали плов, довольно вкусный.
Смеялись и болтали, а молчаливый узбек за стойкой смотрел на своих, единственных в тот час, посетителей.
Кем они ему казались? Дедом и внучкой, встретившимися после долгой разлуки? Престарелым отцом — и дочкой, поздним ребенком, — приехавшей поступать в институт из провинции? Или — старым бомжом и автостопшицей-проституткой? Трудно сказать, что думал безмолвный узбек, глядя на странную пару. И думал ли он о них вообще.
Счастливые, они вышли на залитую солнцем площадь Ильича, спустились в подземный переход.
Там длинный и странный переход. Митрофанов всегда в нем путался.
Надо было спуститься в метро «Римская». Оно совсем рядом. Тоннель наполнялся людьми, спешащими на работу.
Митрофанов оглянулся и не увидел Полудницу, которая, еще секунду назад шла рядом с его плечом.
Он шарахнулся в стороны, но ее не было нигде. А люди всё прибывали.
Толпа огибала полоумного, некоторые невольно толкали его, а кое-кто сопровождал толчки крепким словом.
Митрофанов выкрикнул нечленораздельное, попытался идти против течения, но толпа развернула его, понесла от входа в метро.
Он побежал по длинному тоннелю. Разглядывал указатели, будто они могли помочь найти ее. Вышел на красивую и тихую улицу Школьную. Сел на скамейку, декорированную под старину. Оглядывался по сторонам и не мог поверить, что Полудница исчезла. Только что они сидели в «бистро», и вот ее нет. Непонятно, была ли она вообще?
Нужно успокоиться и искать. Но где она — в этом мультимиллионном городе, в бескрайнем Подмосковье?
Надо взять себя в руки и подумать. Подумать! Там, где он встретил ее, — там она и может находиться.
Значит — в Сокольники!
Пугая людей, он бросился к метро, бежал по эскалаторам.
Он ворвался в парк с таким энтузиазмом, словно здесь, у колоннады, было назначено их свидание. Парк жил своей жизнью, но Полудницы там не было.
Люди ездили на самокатах и роликах, дети поглощали сладкую вату, старики спорили о политике, но ее не было. Как будто — не существовало никогда.
Спокойно! Спокойно… Надо вспомнить, где он здесь впервые увидел ее. Они встретились у кофейного автомата, на углу Митьковского проезда и 2-го Лучевого просека.
Она, наверное, ждет.
Он побежал по аллеям.
При виде его мамы брали детей за руку, а охранники отводили глаза, не желая связываться с пьяным или сумасшедшим.
Вот и автомат.
Люди, веселые, покупают мороженное, пьют кофе и газировку, старухи, как ведьмы, крутятся на тренажерах, но ее там нет.
Также благоухает цветочная клумба, возле которой они стояли, когда Полудница отобрала у него кофе.
Но вокруг — не было ее.
Лишь обычные люди, москвичи и гости столицы, радующиеся солнечному дню.
Он присел в тени, возле тренажеров.
Старухи, основные посетительницы спортивных сооружений, вдохновленные тем, что у них появился зритель, крутились волчком и скакали, как белки, творя чудеса.
Он уставился на бабку, находившуюся в особенно хорошей форме. Старушка повизгивала и совершала на тренажере, наверное, тысячу оборотов в минуту. Столб тренажера шатался под напором ее мощного тела.
Митрофанову стало не по себе. Он пошел в глубь парка, где были тенистые и безлюдные аллеи.
Понемногу он приходил в себя. В Сокольниках было хорошо. Он не нашел Полудницу, но чувствовал ее присутствие. Она в любой момент могла появиться здесь.
А пока можно находить утешение в воспоминаниях. Можно пойти на ту скамейку, возле Путяевских прудов, где они ели курицу и пили «Сады Эдема».
Можно тихо сидеть на том самом месте, глядеть на красивых оранжевых уток и вспоминать, как им было здесь хорошо.
Дальнейшие события того дня Митрофанов помнил смутно.
Помнил, что познакомился с какими-то людьми под железнодорожной платформой.
Они расположились на старых автобусных сиденьях. Пили «Беленькую», краснозаводского разлива, закусывая мойвой.
Один из собеседников при каждом тосте произносил: «Будем пухленькими!» Другой обнимал Леонида Серафимовича за талию и норовил поцеловать. Не исключено, что он пытался добраться до последних денег Митрофанова, спрятанных в глубоком кармане брюк. Митрофанову было жалко денег, и он все время отодвигался. Он еще контролировал ситуацию.
Не добившись взаимности, мужчина начал танцевать ламбаду, напевая давно знакомую мелодию и приглашая Леонида Серафимовича присоединиться.
Митрофанову стало неловко, и он пошел в сторону дома. У самой двери в квартиру понял, что не помнит, куда подевал ключи.
«Беленькая» сильно ударяла в голову. Леонид Серафимович набросился на дверь, стал бить ее кулаками, заходясь от горя и гнева.
Видно было, как кто-то прильнул к глазку. Ему открыло испуганная Клавдия. Оттолкнув ее, он ворвался в квартиру, начал барабанно стучать в свою комнату.
— Граждане бандиты! Выходи по одному! — крикнул он с интонациями артиста Высоцкого.
Из комнаты не доносилось ни звука.
— Горбатый! Я сказал, Горбатый!..
— Успокойся, Лёня! — шептала Клавдия, пытаясь утащить его на кухню.
Зеркало в прихожей отразило свет уличного фонаря. Митрофанову показалось, что он видит в овальной раме смеющееся лицо Полудницы.
Он отвлекся от двери, бросился к зеркалу, ударился лбом о стекло, повис всем телом на раме.
Зеркало сорвалось и разбилось.
Дальше он сидел с Клавдией на кухне. Она поила его крепкой валерьянкой.
Леонид показывал ей что-то за окном, пытаясь рассказать про чудесную девушку.
Клавдия всхлипывала.
Потом пришли два киргиза (один — в белой национальной шапке), вывели из комнаты Митрофанова молчаливую Жылдыз.
— Проспишься — поговорим, — сказал тот что в шапке.
И они все ушли, взяв немногочисленные вещи квартирантки.
Леонид Серафимович метнулся в свои опустевшие апартаменты.
Но Полудницы не было. Да и откуда ей там взяться?
Он начал искать, выкидывая вещи из шкафа, срывая оконные шторы.
Клавдия брызгала на него святой водой.
— Ты понимаешь, — кричал ей Миторофанов, — Полудница — это дневная русалка! Понимаешь? Или нет?!
Он сбрасывал белье с кровати. «Может быть, она притаилась там и спит?»
— Она не ведьма какая-нибудь! — орал он, скинув жалкие одеяла на пол и обнажив пятнистый матрас. — Она не делала мне зла! Мне хорошо с ней! — крикнул он и пнул изо всей силы сервант, чуть не перебив скромный родительский хрусталь.
— «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его…» — уже довольно громко читала молитву Клавдия.
Митрофанов заорал, завыл, стал кататься по полу.
Дальше он уже ничего не помнил.
— Проснулись, сударь?
Был день, и над его кроватью стояли — Клавдия и какой-то мужчина в немодных очках.
— Надо взять себя в руки. Такая динамика мне не нравится, — сказал гость.
«Доктор, что ли? Разве сейчас врачи ходят на дом?»
— Вы психиатр? — спросил он хрипло.
— Невролог, — ответил мужчина. — Вот, Клавдия Ивановна вам посодетействовала. Лежите… Нельзя резко вставать, — доктор присел рядом. — У вас, Леонид Серафимович, на фоне алкоголизма просматривается деменция.
— Это почему же?
— Во-первых… тяга к бродяжничеству. Один из верных признаков. Нарушение мелкой моторики, косноязычие. Затем — снижение порога стыдливости. Соседка говорит, иногда дверь в ванную за собой не закрываете…
— Развратных действий не совершает? — обратился доктор к Клавдии.
Она смущенно отвернулась
— Забываю я, — объяснил Митрофанов.
— И штаны, простите, забываете надеть.
— Один раз было! — возмутился Митрофанов. — Клавдия Ивановна, извините, конечно. Вы так тихо молитесь. Я думал, что вас дома нет.
— А еще — эротические фантазии. Вчера какую-то русалку под одеялом искали. Ну и главное, конечно, пьянство. Возьмите себя в руки, вы интеллигентный человек! Займитесь чем-нибудь. Запишитесь на курсы скандинавской ходьбы. Или — в школу танцев. Мужчин там всегда не хватает. А какие русалки 60+ вас окружат! Забудете о спиртном, уверяю. Я сам танцую в Сокольниках по четвергам.
— Там нет таких, как она!
— Еще лучше найдете, — сказал невролог, завершая разговор. — Я вам лекарства оставил. Инструкции — в коробочках. Естественно, таблетки несовместимы с алкоголем.
«Очень даже совместимы!» — подумал Митрофанов.
— Будете регулярно принимать, все видения отступят. У вас случай не настолько запущенный. — Он поднялся. — Запомните: воздух, танцы, спортивная ходьба. И никаких пьяных русалок! Вы еще жениться сможете. В вашем возрасте — много потенциальных невест!
Невролог вышел вместе с Клавдией.
Митрофанов полежал минут пять, проверил, целы ли деньги, сгреб в карман лекарства и ринулся в «Пятерочку». Ему было стыдно, что он по-свински поступил с Жылдыз, напугал хорошую девушку. Теперь ей снова придется искать жильё. Занятие не из приятных.
По дороге вспомнил, что забыл умыться.
«Ладно, в туалете на „Маленковской“ сполоснусь», — успокоил он себя.
В «Пятерочке» он решил ограничиться пивом, добавив в корзину сухарики «Три корочки».
— Водку взять не забыли? «Пиво без водки — деньги на ветер», — поделился пословицей кассир-инвалид. (Наверное, их по квоте полагалось принимать на работу.)
Митрофанов всегда старался подойти к его стойке, чувствуя тайное родство. Водку он как раз покупать не собирался. Но «чекушка» заботливо была выставлена тут же, на кассе, и Леонид решил взять, на всякий случай.
— Сигареты какие-нибудь? — предложил любезный инвалид, помогая Митрофанову сложить покупки в огромный, характерный для «Пятерочки», пакет, куда при желании можно было поместить и слона.
— Не курю, — отрезал Леонид и чуть не грохнул мимо пакета «чекушку». «Тремор рук. Нарушение мелкой моторики», — вспомнил он.
— И правильно! Главное — здоровье, — поддержал его продавец.
За окном «Пятерочки» видна была платформа «Маленковская». Митрофанов предполагал сесть на электричку и отправиться в Замкадье.
Сердце подсказывало, что Полудница где-то там. Ведь полевые русалки обитают изначально в полях, среди колосьев. А где можно найти поля, хотя бы и не очень большие, как не в Подмосковье?
В благостном настроении он вышел из магазина.
Его ждали.
Три хмурых киргиза предложили присесть и поговорить.
«Подлость какая! — подумал Леонид Серафимович. — Неужели, они следят за мной?»
Возмутился он, конечно, напрасно. Его утренний маршрут нетрудно было предугадать.
— Когда деньги отдашь? — спросил старший, похожий на писателя Айтматова.
— А когда надо?
— Сейчас.
— Сейчас не могу, — ответил Леонид, глядя на асфальт.
— Когда сможешь?
— Через две недели, — зачем-то сказал Митрофанов.
— Хорошо. Отдашь пятьдесят.
— Почему?
— Ты у нее тридцать вытянул. Пятнадцать — за месяц. Пятнадцать — депозит. Так?
— Так.
— И двадцать — моральный ущерб.
— Она же только три дня прожила! — неубедительно возмутился Митрофанов.
— Через две недели придем. Денег не будет — бить станем, — завершил разговор аксакал.
Киргизы ушли. Настроение было испорчено, но не окончательно.
В конце концов, две недели — огромный срок. За это время можно и умереть. Засыпая вечером, Митрофанов далеко не всегда был уверен, проснется ли утром.
Но главное, за две недели можно было найти Полудницу. А уж она-то что-нибудь придумает.
Он сел в полупустой вагон, прильнул к окну. Можно было опять — не заботиться ни о чем и вспоминать свою прекрасную, окаянную жизнь.
Митрофанов нащупал в кармане таблетки, отсыпал в горсточку, запил пивом.
Фонарики — мигают на ветру,
Сухарики соленые грызу.
Я не грущу,
Иду свищу.
Ты спой со мною, и я всё тебе прощу, —зазвучала в голове песенка из 90-х.
Через некоторое время электричка поехала как будто медленнее, даже не поехала, а поплыла, словно теплоход, плавно и бесшумно.
За окном неспешно сменялись пейзажи, один пленительнее другого.
К вечеру Митрофанов вернулся домой и спал в своей постели, словно приличный человек.
Ему было слышно, как Клавдия читает Псалтирь за стеной, тихо и монотонно. Потом донесся запах ладана, она кадила комнату домашней ручной кадильницей — кацией.
Утром он почувствовал, что таблетки (или молитвы Клавдии) начинают действовать. Идти в «Пятерочку» не хотелось.
Леонид оделся во всё чистое, постоял возле книжного шкафа и, после долгих раздумий, выбрал из родительских книг журнал «Новый мир» за 1988 год.
Проглотив, для закрепления эффекта, еще пару таблеток, побрел через подземный переход в парк Сокольники и устроился с журналом на скамейке возле Путяевских прудов.
«Здесь мы когда-то ели курицу», — меланхолично, но уже без прежней боли подумал он.
Леонид читал старый роман, время от времени отвлекаясь, чтобы рассматривать девушек.
Они ему не нравились.
У большинства — непомерно длинные ступни. Лица словно вырублены из камня.
Не одобрял Митрофанов и того, что у многих — брови, как у Брежнева, и рыбьи, силиконовые губы. Не нравились ему и тату, а также волосы, — зеленого и красного цвета.
То ли дело Полудница. Черты лица правильные. Волосы пшеничные. Ноги стройные. Глаза — серые и холодные.
И вообще, относилась ли она к девушкам ХХI века? Скорее, она из каких-нибудь Средних веков. Сколько, сказала, ей лет? Семьсот два?
Митрофанов постарался взбодрить слабеющую память. Раньше друзья считали ее уникальной. Знал он много, но сведения пылились в голове без дела, как книги на чердаке.
Сейчас 2019 год. Отнять семьсот два. Значит, родилась в 1317-м.
Что происходило в это время? Во Франции короновался Филлип Длинный. В Англии правил несчастный Эдуард, умерший от введения раскаленного прута в задний проход. Сам виноват. Не надо было спорить с «французской волчицей». В Швеции король Биргер Магнуссон пригласил на Рождество братьев Эрика и Вальдемара и уморил их голодом. У нас — Михаил Тверской разбил князя Юрия и посла Кавгадыя и пленил жену Юрия, Кончаку. В Литве княжил Гедеминас. Вскоре его дочь вышла замуж за сына Михаила — Димитрия Грозные Очи.
Шла нормальная средневековая жизнь. Короли и князья роднились, мирились, блудили и ссорились. И в это время, скорее всего, где-то в Северной Европе появилась на свет Полудница.
Как ее могли звать? Альдона? Ульрика? Или — Радегунда?
Прошло двенадцать спокойных дней. Митрофанов уже подумывал, не записаться ли ему в школу танцев.
В хорошем месте он жил. Справа простирался зеленый массив Сокольников, уходящий на север, в бескрайние чащи Лосиного острова.
Слева, минутах в десяти на трамвае, начиналась привлекательная территория ВДНХ, сливавшаяся с Шереметьевской дубравой и Ботаническим садом.
Но на пересечении улицы Бориса Галушкина и проспекта Мира, напротив «Рабочего и колхозницы», увидишь тот дом.
Когда-то знаменитый «дом на ножках». Сейчас странной архитектурой никого не удивишь. Но тогда было всего два таких в Москве.
Дом считался престижным. На ножках же! Жутковатой формы, плоский, как игральная карта, и под ним — ничего. Только бетонные палки опор.
Здесь когда-то жила Лариса. Поэтому дом был для Митрофанова источником боли.
Рядом находилось партийное заведение. Что-то вроде института марксизма-ленинизма. Сейчас в этом здании — православный домовый храм, и, кажется, социальный университет. Коммунисты любят такие метаморфозы.
Ларисин отец был видным теоретиком. Потому и получил здесь квартиру. И до работы не далеко, и скульптура Мухиной с серпом и молотом видна из окна. Наводит на правильные мысли.
Днем родители Ларисы находились на работе, и вскоре в квартире удивительного дома стала повторяться, с различными вариациями, сцена из популярного тогда фильма Дзеффирелли «Ромео и Джульетта».
Мне страшно, как мы скоро сговорились,
Все слишком второпях и сгоряча,
Как блеск зарниц, который потухает,
Едва сказать успеешь «блеск зарниц».
Два года она была его покорной и преданной женой, под кровом ничего не подозревающих родителей.
Они поступили в свои институты, собирались подать заявление в ЗАГС, чтобы не прятаться и жить вместе.
Как она могла, такая старомодно послушная, всё порвать за один день? И только потому, что предложил сделать аборт. Не настаивал, а только предложил.
Больше никогда он не смог войти в этот дом. Не мог набрать ее номер, она ни разу не подошла к телефону.
Ты хочешь уходить? Но день не скоро.
То соловей, не жаворонок был…
Поверь мне, милый, то был соловей.
И опять — Шекспир.
Леонид Серафимович вновь ехал мимо знакомого дома, тупо глядя на стену, за которой все и происходило. Возможно, она и сейчас сюда приезжает. Отец-марксист еще жив и катается на инвалидном кресле по комнатам, которые принадлежали когда-то — только им.
Но не Лариса, а немолодая женщина размером 3XL, наведывается сюда. Лариса здесь больше не живет.
Митрофанов выбрался из трамвая и вошел на территорию обновленной ВДНХ. Он был еще трезв, хотя, уже испытывал томление души.
Сияли невыносимым золотом девушки, олицетворявшие братские народы, струи фонтана «Дружба» били до небес. Вокруг высаживали новые цветы. Улыбчивые китайцы фотографировались в коммунистическом раю, но Леонид Серафимович чувствовал, что силы покидают его.
Как справедливо писал Бальзак: «Маленькие долги делают нас бережливыми, а большие — расточительными».
Митрофанов достал «Нокию» и посмотрел остаток средств — 4221 рубль. Трезво оценив свои возможности, он шагнул внутрь стеклянного кафе под названием «Дружба», одноименным фонтану.
Девушка-хостес выпорхнула навстречу, пытаясь то ли помочь выбрать место, то ли преградить путь.
— Вы один? — спросила она.
— Один. Я всегда один, — ответил Митрофанов цитатой и сел за столик возле прозрачной стены.
Официантка подала меню. Леонид раздумывал, что взять, дабы умерить печаль, но, в то же время, не остаться совсем без денег.
— Триста водки, две тарелки пельменей. И томатный сок, пожалуйста, — услышал он за спиной голос Полудницы.
Она села рядом с ним, посвежевшая, словно приехала с моря.
— Мимо проходила. Вижу: ты за стеклом, как на витрине.
Окончание в следующем номере.