Стихи
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 77, 2022
* * *
есть у меня сокровища, конечно:
последняя прижизненная книга
Ахматовой, Иванова трехтомник,
Кузмин в издательстве «Северо-Запад»
и «Середина века» Луговского
(его «Алайский рынок» вы читали?),
не в супере, но пятьдесят восьмого,
и Оден в переводе Шульпякова
(но только не поэзия — эссе;
поэзию бы Шульп не перевел).
вот переводы: Гелескул и Левик,
не только, но они — мои иконы,
мои кумиры, а еще Витковский,
и в довершенье этого парада —
Бесчастный, Злотникова и Горгун.
поговорим о прозе. это проза:
о Достоевском — Цыпкин, а Борисов —
о Стивенсоне, Грине и Жюль-Верне,
вот Леонид Добычин, «Город N»,
и «Человек ли это?» Примо Леви,
и Николай Никулин о войне,
Олеша, но не в Шкловского подаче,
а книга, что составила Гудкова:
когда открою, плачу постранично.
вот Розинера «Некто Финкельмайер»,
«Я исповедуюсь» Жауме Кабре,
Борис Житков и Бруно Шульц, и Кестлер
с его «Слепящей тьмой», и Варгас Льоса
с войной в конце всего, и Фостер Уоллес,
как видите, сокровища такие,
а я их по помойкам собирал.
нет-нет, о филологии не будем:
сегодня ночью проломилась полка,
и не одна, а несколько, под весом
внушительнейших знаний не моих,
да, я их приобрел не за бесценок,
заставил полку, даже не одну,
осталось малое — в себя вместить.
конечно, Гинзбург, Розанов Иван,
Артем Скворцов, Тименчик и Жолковский,
Шайтанов, Арьев, Гроссман и Вацуро…
неймдроппингом не буду заниматься,
а лучше полку — полки — починю.
но главное, что есть вот это кресло
и поза успокоенности в нем,
красавица, глядящая воскресно —
всё прочитаем, всех переживем.
обычно здесь поэты ставят точку,
но я себя поэтом не считаю —
так, стихотворец с небольшой гордыней
(согласен, так себе оксюморон),
зато, когда я погружаюсь в толщу
бессмысленности, смысла и читаю,
потом рифмую, скрывшись за гардиной,
то я поэт, а не Oxxxymiron.
* * *
от Сокольников до Преобраги
чешет рыцарь пера и бумаги,
начинается сильный мороз.
ни страны, ни стола у бедняги,
так случается сильный невроз.
ну, страна, эфемерное что-то
с гробовою доскою почета,
только эта доска и тверда.
почему же тогда от Ашота
очень хочется к Янке, туда?
потому ли, что скоро оттуда
он сбежит ухмыляясь, паскуда,
зарабатывать новый невроз
и напишет: могила, остуда?
а про стол? а про стол не вопрос.
за столом, озаренным неярко,
где конфета лежит «Коммунарка»
и рифмованный этот отчет,
повторять: конура, коммуналка,
кому Янка, кому и Ашот.
* * *
асфальт после птичьего артобстрела,
обстрела от слова art.
когда бы так будущее пестрело,
как этот — с утра — асфальт.
всмотрись — и увидишь чужие страны,
моря, города, дома,
музеи, роскошные рестораны —
и все из дерьма, дерьма.
* * *
кофе в пластиковом стакане
исключительно дармовой,
а душа в самом деле камень,
так что я не вернусь домой.
где твой дом, никогда не знаешь,
вот и выбери, правдоруб, —
там, где предки легли как залежь,
или там, где живешь как труп?
хлеб изгнанья? но ты не Бродский.
эмиграция, кофеек.
а ночной самосуд сиротский —
экий все-таки экивок.
* * *
со скрипучей уключиной
чтобы лодка была,
словно жизнь, не изученной
от угла до угла.
чтобы дед подзадоривал,
а отец поддавал,
чтоб обновку задорого
я случайно порвал.
за тоской, за болотиной
есть такая страна,
называется родиной
почему-то она.
что ты сдуру ни выронишь —
тут же черт уволок.
ну а там — ты же вынырнешь,
поплавок, поплавок?
* * *
моя прабабушка-еврейка,
пройдя концлагерь и тюрьму,
любила симпатягу Швейка
и жизнь сверяла по нему.
она дымила папироской
и говорила: «ерунда»,
когда земля казалась плоской
и выпуклой была беда.
так рьяно с кухонной лежанки
пред смертью порывалась встать,
но все потуги были жалки,
и есть обрыдло ей, и спать.
и опустевшая аптечка,
и неподвижная мольба,
и не концлагерная печка,
но крематорская труба…
* * *
— я бабушка с оторванной ногой
негаданно-нежданно умерла
допрыгала из рая на другой
оплакивать младенчиков тела
— я занят государственной игрой
на родине родители герла
я слеживаюсь в грунт и перегной
нет времени ответить как дела
— по полю ржи в тунике голубой
пришла кормить зевесова орла
из мираторга истиной благой
громокипящий кубок пролила
— я правовед я длань я государь
— вот левая щека по ней ударь
