Из книги Джона Стэгга «Вампир». Перевод и вступительное слово Максима Калинина
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 77, 2022
Поэт-романтик Джон Стэгг родился в 1770 году в семье портного. Отец прочил сына в священники, но несчастный случай изменил его намерения — в ранней юности Джон ослеп. После переезда в Вигтон он сначала трудился библиотекарем, затем, выучившись игре на скрипке, зарабатывал на хлеб игрою на сельских праздниках. От названия этого небольшого городка к поэту приходит третья составляющая его прозвища — «слепой бард из Вигтона». Несмотря на нездоровье, Стэгг в возрасте двадцати лет женился и впоследствии стал отцом семерых детей.
Пришла пора заметить, что сведения о поэте крайне скудны. Но то, что скрипачом Стэгг был замечательным, — истинная правда, иначе не стал бы главный поэт Камберленда Роберт Андерсон делать «Слепого барда» одним из персонажей одной из лучших своих баллад «Уортонская свадьба» («The Worton Wedding»).
Стэгг к тому времени был уже автором трех стихотворных книг. Они представляли собой сборники всякой поэтической всячины — эпистолы, эпиграммы, сонеты, переводы из древних авторов. Присутствовали и стихи на камберлендском наречии, на котором Стэгг писал так же хорошо, как на английском. Кстати сказать, в Камбрии творило много поэтов, владевших этим диалектом, а признанным лидером среди них был уже упомянутый Андерсон. Наиболее ярко талант Стэгга-стихотворца проявлялся в балладах, без разницы, на каком языке написанных. А самой интересной из ювеналий было «Возвращение» — своеобразная «анти-Ленора». История, рассказанная Готфридом Бюргером в 1773 году, о возвращении к невесте мертвого жениха для воссоединения в могиле, потрясла не одно поколение романтиков. С ее переложения в 1796 году началась творческая биография одного из величайших мистиков европейской поэзии — Вальтера Скотта. Вошла она и в русскую поэзию в трех лицах, созданных Василием Андреевичем Жуковским. Вариант Джона Стэгга на фоне оригинала весьма приземлен: в ненастную ночь к девушке возвращается с войны давно оплаканный и принятый за призрака муж, но, после всех изумлений и страхов, семья воссоединяется для жизни в отнюдь не шестидосочном дому. В «Возвращении» мало романтических мотивов, но мистическая составляющая балладного жанра присутствует в полной мере. Уже в первых книгах заметно, что Стэгг мастерски овладел этой стихотворной формой, и предшественниками его грядущих шедевров стали «Отшельница», «Самоубийца», «Фредерик и Элиза» и др.
Стэгг посетил Оксфорд в 1809 году. Там он завел знакомство с профессурой и стал гостем во многих домах. Действительно ли ученые мужи признали забавного провинциала серьезным автором, или ими руководила простая человеческая жалость к талантливому инвалиду, для истории не так уж и важно. Главное, что «Слепой бард» обрел уверенность в себе. Новые знакомые поддержали Стэгга в намерении опубликовать книгу, ставшую поистине литературным памятником, а патрон — помог ему деньгами. И в 1810 году, в Лондоне, появился на свет «Менестрель севера, или Камберлендские легенды. Собрание стихотворных повествований: готических, романтических и легендарных».
Этот солидный том состоял из тридцати одной легенды-повествования. Название книги, ее содержание и обмолвка в предисловии раскрывали, кто был любимым поэтом Джона Стэгга и примером для подражания — сэр Вальтер Скотт. Маститый автор поэмы «Песнь последнего менестреля» («The Lay of the Last Minstrel», 1802), кроме того, был составителем знаменитой антологии «Песни шотландской границы» («Minstrelsy of the Scottish Border», 1802–1803), изрядная часть баллад одного из томов которой принадлежали его перу. В том же предисловии Стэгг упоминает и других мастеров, на творчество которых он ориентировался: это Мэтью Грегори Льюис, Уильям Вордсворт и Роберт Саути. Двое последних были его соседями, ибо жили в Озёрной стране, что располагалась тридцатью милями южнее Бургбай-Сэндса, где вместе с неупомянутым Сэмюэлем Кольриджем создавали известную в британской поэзии начала XIX века «озёрную школу».
Но вернемся к «Менестрелю». Почти с каждой из трехсот семидесяти шести страниц увесистого тома на читателя взирали мертвецы, призраки и ведьмы; здесь страдали и заставляли страдать других; всё пропиталось слезами, кровью и солёной водою залива Солвей-Фёрт. Прибавить сюда мастерскую технику исполнения, неистовство фантазии и новизну сюжетов — лучшие «повествования» представляли собой квинтэссенцию баллады с её заклинающими рефренами, похоронной поступью стиха и взрывными концовками. Невозможно забыть зловещую «Белую даму», безжалостные «Дурные приметы», жестокий «Меч». Но над всеми ужасами, как дьявол на шабаше, возвышался жуткий «Вампир». За десять лет до Джона Полидори и почти за век до Брэма Стокера «Слепой бард» первым в литературе (и не только в английской) назвал подобных существ этим именем.
Образ вампира у Стэгга весьма далек от ипостасей графа Дракулы, к которым читатели и зрители успели привыкнуть за последние сто лет. Автор внимательно изучил предмет и даже снабдил балладу страничным предисловием, где рассуждал о природе вампиризма. В общем — книга получилось исключительной, а если допустить, что ею вдохновлялся сам Эдгар По, о чем говорит схожесть некоторых стихов «Злого охотника» и «Ворона», я не побоюсь назвать «Менестреля севера» одним, наряду с «Песнями шотландской границы» и «Рассказами о чудесах», из трех китов, на котором стоит англоязычная готическая поэзия.
Не очень понятно, когда Стэгг успел написать баллады, составившие объемистый «Менестрель». Два идентичных издания предыдущей книги Стэгга (представляющей собой, в свою очередь, сборник из двух ранних изданий) вышли в 1807 и в 1808 году — но в них нет ни одной из тридцати баллад «Менестреля» (1810). Получается, что автор за три года написал десять тысяч строк? Или, может быть, помня о том, что он в свое время готовился в священники, Стэгг считал недостойными публикации давно написанные стихи о нечисти, а оксфордцы убедили его, что перед литературой все равны? Пока объяснить это не представляется возможным.
Появился на свет и двухтомник, но содержал он наряду с балладами — практически всё написанное Стэггом ранее, включая беспомощную ювеналию и стихотворные переложения прозы («История инков»). Кто выступал в роли составителя — очередная из множества тайн, окружающих имя Джона Стэгга. Двухтомник «Камберлендский менестрель» вышел за два года до смерти поэта, и в каком физическом и душевном состоянии пребывал «Слепой бард», предположить трудно. Настораживает строка из предисловия к сборнику «Песни и баллады Камберленда»: «…После тяжелых сражений в войне за существованье, Джон Стэгг скончался в Воркингтоне в 1823 году, в возрасте пятидесяти трех лет». В новом издании появились лишь три ранее не печатавшиеся баллады, заставляющие читателя горько сожалеть об их малочисленности, — настолько ощутим был поэтический опыт, приобретенный автором.
Хочется верить, что новые «повествования» всё-таки были, но потерялись и когда-нибудь да найдутся. Мир незрячих поэтов тёмен, и еще темнее пространство, отделяющие их от нас. Сейчас неизвестны не только судьба архива одного из лучших авторов балладного жанра, но даже точные даты его рождения и смерти. С титульного листа переизданного в 1825 году двухтомника исчезло даже имя Джона Стэгга, автором значится «Северный менестрель». Остается надеяться, что его последнюю песнь читателю еще предстоит услышать.
Посланец смерти
«Вставай скорее, леди Джейн,
И не расчесывай волос.
Вставай с постели, леди Джейн,
Я весточку тебе принёс».
Но леди Джейн не знает сна —
От горя не смыкает глаз.
По ставням колошматит дождь.
Откуда гость в полночный час?
Ревут, как бешеные псы,
На верещатнике ветра.
Видать, случился злой шутник.
Такого — взашей со двора!
«Оставь виденья, леди Джейн,
Вставай с постели и пойдём.
Вставай скорее, леди Джейн,
Пришла пора покинуть дом».
«Откуда спешка? Отвечай!
Откуда прислан ты и кем?
А новости твои о ком?
Молю, не оставайся нем!
Ведёт Лорд Вальтер, мой супруг,
В Гесперии с врагами спор.
Где верх Британия берёт,
Где ныне гибель и разор.
Три месяца, как он ушёл,
Тревоги мне оставив яд,
Жены объятья разомкнул
И за море увёл отряд.
Так в ожидании прошли
Три месяца, как триста лет.
Я сердцем слышу гром войны
А весточки от мужа нет».
«Вставай с постели леди Джейн,
Вставай скорее и пойдём.
Так наказал тебе супруг,
Ведь я — посланником при нём».
«Пусть будет дождь, пусть будет град
И чёрт ревёт в печной трубе!
Раз Вальтер сам тебя послал,
Я поспешу вослед тебе!
Да только отвечай, пришлец:
Дела плохи иль хороши
Того, кому посвящены
Все чаянья моей души?
Зачем жене его тайком
К нему отыскивать пути?
Куда и с кем в неверный час
По верещатнику брести?»
«Вставай с постели, леди Джейн.
Долга заветная стезя.
Пройдёт за разговором ночь.
Мне медлить более нельзя.
Где рьяный Дервент к морю мчит,
Взметая пену на бегу,
Там, возле Солвея, в тоске
Лорд Вальтер ждёт на берегу».
Как сокол, распахнув крыла,
Стрелой бросается в полёт,
Когда сокольничего свист
В лесной глуши его найдёт,
Так леди Джейн, с постели встав,
Заторопилась за порог
Назло обломному дождю,
Назло ветрам, валящим с ног.
Зелёный киртл да синий плащ,
Причёска забрана платком —
И вот она готова в путь,
Ведущий в полночь прямиком.
Брусок засова скрежетнул,
Две тени прянули во тьму
И за околицу прошли,
Неразличимы никому.
Минуя дол, минуя пал,
Среди болот, среди теснин
Шагали двое — на ходу
Не молвил слова ни один.
И вышли на берег морской.
Изгинул Дервент средь зыбей.
Шипели волны на песке
Под вопли водяных чертей.
«Пришлец! (вскричала леди Джейн)
Верни возлюбленного мне!
Ты лгал, что он на берегу,
И наяву, а не во сне!»
«Ах, Джейн, — ответствовал пришлец, —
Я знаю, час угрюм и глух,
Но сердцем присмотрись ко мне:
Я Вальтера злосчастный дух!
Залив Бискайский штормовой
Отправил наш корабль ко дну.
Я в иловой могиле гнил
И вспоминал свою жену.
В любви мы прожили всю жизнь.
Моей душе ты — госпожа.
И смерти я не подчинюсь,
Ладони на груди сложа».
Как будто голой на мороз
Бедняжку вытолкнули вдруг:
Она застыла в столбняке,
Не чувствуя ни ног, ни рук.
И, взглядом в призрака вперясь,
Смотрела на него в упор —
В ней омерзение и страх
Затеяли жестокий спор:
Объедок трупоядных рыб,
Он весь ракушками оброс;
И водоросли забрались
В остатки спутанных волос;
С него стекающей воде,
Казалось, не было конца;
Морским точилом заострил
Пучинный бес черты лица.
И снова с посиневших губ
Слетела призрачная речь:
«На ложе смерти, леди Джейн,
Со мною ты должна возлечь!»
Упала леди на песок,
Душа сгорела в ней дотла.
И набежавшая волна
Её на дно уволокла.
Не видели ни леди Джейн,
Ни лорда Вальтера с тех пор.
Но как-нибудь в ненастья рёв
Ворвётся вдруг бесовский хор,
И замечает пешеход,
В потёмках напрягая взгляд,
Как вдоль по берегу реки
Две тени странные скользят.
Белая дама
Джоанна, весеннего утра свежей,
Вступила в расцвет красоты.
Не худшим был Фредерик между мужей.
Душевных не знали они мятежей,
В желаниях были просты.
За прялкою дни проводила она,
А песня — подспорьем была,
Хоть муж за гроши спину гнул до темна
Зимою и летом. Закуска скудна,
Да жизнь, что ни ночь, весела.
Однажды под вечер сидели они
С соседями возле пивной.
Гулянка была, только в стельку — ни-ни:
Беседа текла про минувшие дни,
И горести шли стороной.
Джоанне с пелёнок известен был вид,
Открывшийся ей в этот час:
Церквушка да ясень, ветрами побит,
А рядом столбом колокольня стоит,
Ничем не встревожится глаз.
Невинные души не знают тревог,
Которые грешных язвят.
Гуляли селяне в погожий денёк:
И смех не в обиду, и выпивка впрок.
Всё было и в лад, и впопад.
И вдруг: «Помогите!» — услышал народ.
Джоанну от страха трясло:
«Там Белая дама с погоста идёт!
О, Фредерик, здесь она будет вот-вот!
В ней адское кроется зло!»
«Да там никого, — крикнул Фредерик, — нет!
Джоанна, напрасен твой страх!»
«Там Белая дама! — бедняжка в ответ, —
Как палка, пряма, и тоща, как скелет,
И огнь преисподней в глазах!
Бесцветные космы, и саван, как снег,
И черви торчат изо рта!
Забыла когда, день назад или век,
Она мне являлась. Знать, час ей притек:
Отвалена с ямы плита!
«Джоанну найди!» — Белой даме летит
Вдогонку пронзительный вой:
Кладбищенский двор мертвецами разрыт,
И каждый теперь у ограды стоит,
Землёю покрыт гробовой.
А самые жуткие из неживых
По кладбищу носятся вскачь
И головы близких моих и родных, —
Я вижу родимую средь остальных! —
Бросают друг другу, как мяч!
Развей, мой супруг, эту мерзкую блазнь!
Жену свою оборони!
Мне памятна злобной пришлицы боязнь,
Она мне готовит жестокую казнь,
Костлявые тянет клешни!
О, Фредерик, где ты, мой верный оплот?
Облапила нечисть меня!
В дыхании вьюга, в объятиях лёд!
Она говорит, что меня заберёт!
Мне жить не осталось ни дня!
О, Фредерик, что ж ты на месте застыл,
На помощь к жене не идёшь?
Неужто лукавый тебя победил?
Джоанна отправится в сумрак могил!
Выходит, любовь твоя — ложь?
О нет, ты со мною останешься тут!
Меня упасёшь от вреда!
Пускай мертвецы на погосте зовут:
«Джоанна, готов твой последний приют!
Иди к нам, Джоанна, сюда!»»
И молвил: «Объелась она беленой!»
Соседей сочувственный круг.
В печали её проводили домой.
Всю ночь просидел у постели больной
Её безутешный супруг.
Как чёрная немочь, бедняжку всю ночь
Терзал нескончаемый страх.
«Уйди! — причитала несчастная, — прочь!»
Мученья, что вынести смертным невмочь,
И Белая дама в глазах.
Как только восток загорелся огнём
И день проступил впереди,
Страдалица вдруг залилась соловьём,
Найдя вдохновенье в безумстве своём:
«Ах, Белая дама, уйди!»
И на протяжении третьего дня
Джоанна той песней жила,
К иному всему безразличье храня:
«Ах, Белая дама, уйди от меня!»
А ночью она умерла.
Меч
Над замком Бругхэмским луна
Взошла во всей красе.
Долина Имонта лежит
В сверкающей росе.
Покои леди Элинор
Пустуют в поздний час:
Не льнёт к подушке голова
И сон бежит от глаз.
На башню леди поднялась,
Что выше остальных,
И сразу в крик, и сразу в плач,
Но нет спасенья в них.
«Не знаю, как мне дальше быть, —
Тоска, хоть волком вой!
Я, лорда Герберта жена,
Весь год живу вдовой!
Двенадцать месяцев прошло,
Как мужа рядом нет,
На чужедальних берегах
Песком засыпан след.
Ты, ветер, за море лети,
Внемли моим слезам,
И ненаглядного верни
Заплаканным глазам.
Я с одиночеством делю
Безрадостные дни,
Когда тревоги стерегут
Меня в ночной тени.
Я завтра шпоры дам коню
Предутренней порой
И Ведьмин Угол навещу
Под Чёрною Горой.
Пускай колдунья даст ответ —
Её предвестья чтут! —
Когда мой лорд в чужой земле
Закончит ратный труд».
Дружину добрых христиан
Собрав на страх врагам,
Державный Эдвард лорда взял
К сирийским берегам.
Из пэров Герберт первым слыл,
Всем прочим не чета.
Рубаки не было храбрей
Средь рыцарей Христа.
Текли воителю вослед
Погибель и разор.
Спасался бегством сарацин,
Не в силах дать отпор.
Наутро леди — в стремена.
Понёсся стук копыт
Туда, где Чёрная Гора
Над пустошью стоит.
Недолго длился конный путь.
Открыт в жилище вход —
Сама хозяйка здешних мест
Навстречу ей встаёт.
«Зачем такая леди к нам?» —
Прошамкала карга.
«Я с просьбой, — Элинор в ответ, —
Мне помощь дорога.
За предсказания свои
Проси любую мзду,
Но я без нужных мне вестей
Отсюда не уйду».
«На что, красавица, тебе
Старухина брехня?
А, впрочем, отвечай — чего
Ты хочешь от меня?»
«В долинах Сирии мой муж
Прошёл сквозь огнь и дым.
Сказать ты можешь — посейчас
Он цел и невредим?»
«Тогда обратно в Бругхэм свой
Скачи отсюда прочь.
Тебя обряду научу —
Всё выполни точь-в-точь.
Кобылу плёткою отжарь,
Не мешкай на пути.
А я — на месте буду ждать.
Чего стоишь? Лети!»
И снова Элинор коня
Отправила в галоп.
И вмиг до замка добралась
Меж топей и чащоб.
Опущен пред хозяйкой мост.
А прямо у ворот —
Колдунья старая стоит
И, подбоченясь, ждёт.
Долой хозяйка из седла
И в замок прямиком,
И тотчас в спальне заперлась
С кудесницей вдвоём.
Негромко щёлкнул на дверях
Серебряный затвор,
И без ушей чужих и глаз
Повёлся разговор.
Старуха закряхтела: «Что ж,
Урок пора начать.
Запоминай, моя душа,
Как чары налагать.
В муку ты уксуса плесни,
Лепёшку раскатай,
Положь на угли. И тайком
Из дому выступай.
Спустись в долину и в ручье,
Что к югу держит путь,
Рукав сорочки намочи,
Лишь — левый, не забудь!
Рубашку мокрую повесь
Напротив очага.
Как сделаешь — сиди и жди,
И время не ругай!
Как только колокол ночной
Единожды пробьёт,
Увидишь лорда своего,
Он сам сюда придёт».
Едва плетущимся часам
Хотелось дать пинка.
У леди Элинор в груди
Ворочалась тоска.
Рубашка — возле очага,
Лепёшка — в очаге,
И бестолочь заветных слов,
Понятных лишь карге.
Но содрогнулся замок вдруг
Под колокола звон.
И, выбив дверь, ввалился лорд,
Угрюм и раздражён.
В одной руке держал он меч,
В другой — кулачный щит.
Доспех блестящий довершал
Героя грозный вид.
К огню сорочку обратил
Он частию десной,
Лепешку — хвать и вновь — на жар
Обратной стороной.
Внезапно закричал петух,
Как из последних сил,
И Герберт опрометью прочь
Из замка припустил.
Ничто от бегства не могло
Воителя отвлечь,
И с полу не успел поднять
Он загремевший меч.
И только заунывный стон
Взлетел под потолок.
Супруга рыцаря взяла
И спрятала клинок.
Жестоко призрачный пришлец
Смутил супружний взор,
И кошки на душе скребли
У леди с этих пор.
Опять два года не вдова
Она и не жена.
Как вдруг приходит в Бругхэм весть —
Окончена война!
Герой, как птица, прилетел
В семейное гнездо,
И Элинор воспряла вновь
Для жизни молодой.
И вновь арфисты голоса
Срывали на пиру
Под перезвон заздравных чаш
И струнную игру.
Смотрел хозяин на гостей,
И убедился он,
Что всякий рад ему и всяк
Душою услаждён.
С утра с обходом лорд пошёл,
Чтоб ратный дух развлечь.
И тут же в комнате одной
Нашёл пропавший меч.
Зарубкой каждою знаком
Хозяину клинок:
Его обычный человек
Оставить здесь не мог!
Железо в руки он берёт
(А спальня в двух шагах).
Железо в голосе его
(А в сердце гнев и страх):
«Откуда этот меч, жена?
Да будет честной речь!
Какой заезжий богатырь
У нас оставил меч?»
«Откуда ты оружье взял,
Мне знать не суждено,
Ведь в арсенале у тебя
Мечей полным-полно.
Мечи — не женский инструмент,
Любезный мой супруг.
И почему подобный тон
Я заслужила вдруг?»
«Откуда этот меч, жена?
Да будет честной речь!
Какой заезжий богатырь
У нас оставил меч?»
«Не видел мечника наш дом,
Поверь мне, наконец!
Хотя могу предположить,
Что это — мой отец».
«Я знаю Озриков клинок,
Он вовсе не таков.
А я признанья выбивать
Учён без дураков.
Какая леди говорит
В глаза супругу ложь?
Какую леди мужний гнев
Не повергает в дрожь?
Откуда этот меч, жена?
Да будет честной речь!
Какой заезжий богатырь
У нас оставил меч?»
Что ж Элинор? Колени в пол.
И в грудь себя стуча,
Открыла всё как на духу
Хозяину меча.
И к милосердию его
Взывала вновь и вновь,
На любопытство всё списав
И женскую любовь.
«Ах ты, несчастная! Пригрел
Я на груди змею! —
Воскликнул Герберт, — ты умрёшь
За выходку свою!
Когда я был врагом тесним,
За коим — большинство,
Ты вздумала извергнуть дух
Из тела моего!
Ты напрочь вырвала его
Проклятым колдовством!
Теперь тебе прощенья нет,
Не смей мечтать о том!
Пусть Небо просит за тебя —
Навстречу не пойду,
Я горше муки претерпел,
Чем грешники в аду:
Помчался по-над морем дух
Воронкой смерчевой,
По глыбам гор, по храмам чащ
Направился домой,
Пока на поле брани плоть
Средь бездыханных тел
Лежала, брошенная им,
А бой — вокруг кипел!
И, возвратившись к жизни, я
Дал рыцарский обет,
Что завладевшего мечом
На тот отправлю свет.
К чему мне клятву нарушать
И зло терпеть вдвойне,
Гадая, как твоя волшба
Проявится во мне?
Судьба твоя предрешена,
Не след искать иной!
Возмездие — порука мне,
И правда — за спиной!»
«Умри!» — воскликнул он и сталь
Вонзил супруге в грудь.
И за один истошный вопль
Пресекся смертный путь.
