Два рассказа из цикла «Театр земной астрономии»
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 75, 2021
Мы ждали его… По мере наших предвкушений, мы все более истончались телом, обретая сердечность и возможность БЫТЬ. Казалось, мы на корабле во время шторма! Время почему-то измеряло нас человечьими шагами, двигаясь по нашим внутренностям безостановочно и с грохотом. Так настигала нас морская болезнь.
— Какое к черту отравление! Мы питались только дневным и ночным светом и ещё чем-то…
И тогда он пришел. Он так пришёл, что всем было не до него, ибо все глазоньки проглядели, и закончились глаза. Он пришел, постучал каждому в гримерную, пригласил на общий сход. Сделал это как-то уж очень любезно (я бы сказал: «сердечно»), потому-то все и собрались. Наш ведущий актер — наша опора и надежда — неожиданно явился с заряженным ружьем.
Тот, ради кого мы пришли, за столом похрапывал, либо делал вид, либо…
— Подъем!!! — что было мочи заорал наш новенький.
Удивительно, спящий тут же взбодрился и даже встал: на голове озеро, с невысказанной чистотой, ноги по колено в луне, в глазах сплошные перекрестки дорог. Так он мне привиделся или придумался. Он тут же стал рассказывать, как всех нас любит. Любит давно, почти безнадежно, почти «просто так». В этом и заключается смысл его появления в нашей труппе. Никто даже не улыбнулся, хотя, конечно, это была его режиссерская шутка, но дальше… Дальше он отвернулся от нас и подошел к окну. Оконные рамы распахнулись как бы сами по себе. Пошел дождь. Молния насторожила лица присутствующих, гром чуть ближе, чуть дальше, а потом совсем рядом. И вдруг стало тихо, как-то совсем тихо. Никто ни на кого не смотрит (слушает дальнее, нездешнее).
— Мне бы хотелось, чтобы вы оставили на подоконнике ключи от своих квартир, — заявил он и развернулся, — в любое время дня и ночи я буду приходить к вам. Просьба — внутренние комнаты не запирать. Надеюсь, вашего артистизма должно хватить на то, чтобы не замечать меня, а страх… Страх потом, когда я уйду.
Ключи послушно складывались на подоконнике, как трофеи, будто их, таким образом, подбирали к струйкам дождя. Дождь усиливался без оглядки на скорое разоблачение.
Он осторожно тронул стену рукой и ощупал ее, как врач пациента.
— Обычно ладонь проходила насквозь, а сейчас не вышло, — пробормотал он сам себе и сел на стул. Так что запоминающегося ухода не получилось (!) Все разошлись, кроме меня.
«Несколько лет тому назад мы расстались с женой, вернее, она со мной, — доверительно заговорил он. — Выяснять причины не стали. Она молча собрала вещи, молча ушла, и больше я с ней не виделся. Как-то оказался в другом городе, созвонился с приятелем, он предложил ночлег, там-то я и встретился с ней… В глазах радость, на губах слова… но почему-то не выговаривались.
Мне постелили в комнате параллельно их спальне, получилось, что отделяла от них только стена. Я весь покрылся испариной, коснувшись кровати. Мы снова с ней вместе. Мы снова… только не можем соединиться, но ее дыхание, ее руки… Я чувствовал ее руки.
Мне невыносимо захотелось вернуться в тот день, когда мы расстались. Изменить ничего невозможно, всё уже случилось. Случилось так, что поменялась жизнь: ее, моя — всё поменялось. Но вот поворот шеи, такой неожиданный, такой нужный, до слез нужный, мог бы остаться, мог бы быть важнее ежеутреннего восхода солнца. О, как бы я хотел вернуться!»
«Неужели это начало нашего нового спектакля, — подумалось мне. — Но почему об этом знаю только я? Да и зачем ему наши ключи?»
Каждая последующая ночь таила в себе его приход. Он мог появиться с минуты на минуту неожиданно и вдруг… Вот щелкнул замок, жена в ванной. Все комнатные двери, по его просьбе, нараспашку. Конечно, в полутьме рассмотреть практически никого невозможно, да и при полном свете у него наверняка достаточно ухищрений остаться невидимым. Он недосягаем для наших глаз! Он одновременно здесь и нигде.
Хрустнула половица. Неужели крадется на цыпочках? Разве для него главное остаться незамеченным? Тоже мне фокусник или как там, магическая личность! Тьфу и еще раз тьфу! То жди его с утра до ночи, то теперь гость нежданный… Но ключи-то я сам предоставил ему. Сам!
Стихийно как-то получилось: все оставляли, и я тут как тут: «Возьмите, пожалуйста, вот мои ключи, непременно возьмите!» Он сейчас где-то стоит у меня за спиной, а я в неведении, одни догадки, а он рядом, или в ванной?! Мигом туда!
Всё без перемен, жена плещется. Ветерок из одного окна в другое. Всё шевелится, всё будто бы живое. Но вот снова какое-то хождение. Кто-то очень близко… совсем уж близко. Нет, это всё мозги, одни мозги и ничего больше. Ни-че-го!
Хлопнул дверной замок, он всё-таки был. Точно был! На кухне дымится сигарета. Створки книжной полки распахнуты. Специально не закрыл, чтоб не расслаблялись, чтобы понимали, до какой степени мы невнимательны к собственному дому. Кто-то ходит и уходит, а нам думается, что только мы здесь живем. Сколько раз жене говорил: «Не вытирай пыль! Не вытирай!» Так она ж чистоту соблюдает, дом в порядке «блюдет». А чьи здесь пальчики повсюду?
Он был и даже покурить успел. ×то он еще… Жена вышла из ванной комнаты, загадочно улыбается.
— Ты видела его? — не выдержал я.
— Кого?
— Ну, его!
Жена недоверчиво посмотрела в мою сторону.
— Ты о чем?
Я не знал, что ответить и отвернулся к окну. Там во дворе упала звезда, засветилась, погасла. Или это он стряхнул пепел с сигареты?
И вот премьера, ни одной репетиции, в главной роли я. Возможно, и все в такой же ситуации. Главная роль досталась каждому.
Никто ни слова, ни полуслова. Все в глубоком молчании. Полное отсутствие интереса друг к другу. Тайна… Во как! Весь сценический свет направлен в партер. Но прежде, прямо на улице, зрителям раздали солнцезащитные очки, актерам спецодежду (столько лет спектакли без новых костюмов), вот тебе и режиссерский ход! Ха-ха…
— Боюсь, что кто-то из вас все-таки видел меня посреди ночи, — обратился он к актерам, — теперь не знаю, как быть: третий звонок вот-вот.
Мы замерли в неподвижности.
Тем временем из-за кулис вышел человек с барабаном. И озвучил гул шагов какого-то нереального существа. Это было так пронзительно, что у многих перехватило дыхание, а у меня носом пошла кровь. Звуки помогали ощутить материальность пространства, тем самым вызывая в человеческом организме болевой шок. Будто из каждого предмета убрали опору. И люди повисли, как снег на стоп-кадре. Повис и я, надеясь разобраться в собственном хаосе. Все внутренние органы поменялись местами, сердце спряталось, я даже на время онемел, и начался танец панических движений, осваивая то, что нам грезилось ночью. Я обнаружил вместо сердца СЕБЯ. Сплошное сердце вошло в ванну, где находилась жена, только в этот раз ее омывали не струйки душа, а небесная вода. Почему-то все плакали. Но мы! Мы были преисполнены главного — нам предписано подняться на сцену и на какое-то время замереть в состоянии самих себя. Подняться-то мы поднимемся, но как быть дальше?
В партер вбежала группа вооруженных людей и зажигательными пулями расстреляла нас практически в упор. Комбинезоны моментально воспламенились. В несгораемом огне стало больше ясности и чистоты — мы находились не где-нибудь в прошлом либо будущем, мы находились в центре горения.
Статисты раздали стоящим на сцене глиняные амфоры, куда и нужно было собрать пепел сгоревших костюмов. Какое послушание в актерской компании! Осторожно, пинцетами, мы собрали фрагменты обугленной одежды и замерли в ожидании…
Сержант Пеппер
и его одинокое сердце
Владимиру Касымову
Всякий раз, когда Солнце разбивало лоб о линию горизонта, — возникала животворящая рана, и сержант Пеппер, обрамленный связкой оружия, выходил из дома. Делал он это ритуально, без сантиментов, бросая трофеи в кучу у самого порога. Вертикаль стволов росла вровень незримой Вавилонской башни. Однако прежде вся эта стрелковая утварь присутствовала за столом во время завтрака, обеда, ужина, проводила ночь в его постели без внезапной стрельбы в воздух и всего того, что случается на «прощание».
Откуда такое количество автоматов, пулеметов, винтовок, да и коллекция личного оружия: револьверы, кольты, маузеры? Где такое могло храниться? Неужели столько лет пролежало замурованным в стенах? А что, если всё это было в нем самом, и он, как факир, при помощи особой магической техники материализовывал из себя весь этот арсенал?
Когда же оружие закончилось, сержант обнаружил вместо своего силуэта тень дерева, и в полном изумлении подойдя к тяжелому дедовскому столу, оставил на нем свое сердце. В каждой посудине, наполненной водой, произошло закипание. Но заметьте: ни одной мухи, ни одной любопытствующей козявки! Да и сама деревянная конструкция выглядела торжественно: трещины и неровности, заработанные годами, сияли! Это зеркальные спины муравьев сплотились в древесных изъянах, чтобы стол обозначился не только на Земле.
В такой обстановке сердце продолжало свою работу дистанционно, без единой капли крови, стерильно и загадочно. Прямо-таки клиническая лаборатория и только! Поддерживать жизнь волей другого человека здесь — невозможно. В доме и окрестностях давно никто не живет.
Прощаться с сержантом приехал целый театр: декорации, костюмы, запах грима. Гримерная в одной комнате с умершим. Но все в ожидании симфонического оркестра. И с ними целого поезда (самого что ни на есть реального!), с цистернами жидкого кислорода и водорода. Через такую смесь должна пройти непрерывная музыка! Облака на земле хоть и нагонят пасмурное настроение, но дождь грянет до самой Луны. Во как!
Театр же готовился к самосожжению. Повсюду запах бензина, актрисы в легковоспламеняющихся платьицах. Конечно, пожарные быстро не приедут. Это и понятно, город далеко. Раскалившись, оружейный вектор станет салютовать во все стороны и начнется война. Так хотел Пеппер, чтобы всё случилось без него, но по его «заветам». Начнутся боевые действия, мирные жители пополнят ряды ополчения, и фронт пройдет через сердце каждого.
Все схроны, в которых когда-то находилось оружие, окажутся востребованными — окопы, блиндажи, убежища.
Но спектакль не об этом. Где-то из Белого моря статисты вырезали бесчисленное множество самых высоких волн, закатали их в ковровые дорожки и на дирижаблях доставили прямо сюда. Ибо атмосфера действа накалилась до предела.
Актер, игравший воскресшего Пеппера, стал воспринимать всё до такой степени эмоционально, что решил избавиться от женской части труппы. И со словами: «Они красивые! Они и так спасутся!» — бросил спичку. Огонь охладил страсти и дал наконец актерам договорить текст.
Первый: Почему Пеппер не любил женщин?
Второй: Виной всему хромосома.
Первый: Та, единственная?
Второй: Та самая. Пеппер хотел под страхом оружия заставить двигаться лес навстречу такому же, но с другими деревьями. И вот, когда они встретятся, то люди, ну те, что в это время собирали ягоды и грибы, потеряются навсегда! Впоследствии их запишут в святые. Однако другие, разобравшиеся в этой суматохе, — царями станут. И для них страх окаменеет памятниками, то и дело перемещаясь по внутренним комнатам и столбенея в недосказанности. Но прежде, заблудшие, которых никто никогда не увидит, обретут целое. И уже последующие поколения возникнут без всяких женщин.
Первый: Гермафродиты, что ли?
Второй: Я же тебе не о патологии рассказываю. Целое — это то, что понимать надо. Предательство исчезнет как процесс: не будет никакого предательства, одна космическая жизнь.
Первый: Без предательства человечество забудется.
Второй: Пеппер не против слабого пола как такового, он против того, что из-за них получается. Потому что любая женщина — безумная птица, сознательно разучившаяся летать.
Вот что он пишет: «Возьми одиннадцать частей королевской сатурнии; растопи их в тигле, а после брось туда десять унций чистого золота; растопи эту смесь, размешивая раскаленным угольным стержнем. Тогда твое солнце немного откроется. Вылей его, подобно растопленному маслу, на мраморную пластину, растолки в пыль и смешай с двенадцатью частями быстрого серебра. Дай им створожиться, подобно сыру, перемалывая и размешивая массу; затем промой эту амальгаму в чистой воде, пока вода после мытья не будет оставаться прозрачной, а масса не будет выглядеть белой и ясной, как Луна».
В этот раз Луна на небосводе напоминала сердце — она пульсировала. От людской суеты у нее румянились щеки.
— Даже гроб для него привезли на вырост, — заметила пожилая актриса, наблюдая разгрузку траурных атрибутов, — сам-то он небольшого росточка, а родственники его о-го-го какие, прямо виртуозы роста! Но кто их помнит?!
Когда же гроб с телом стали переносить из дома на улицу, то он сделался невыносимо тяжелым, будто там, вместо умершего, находилась груда оружия. Десять крепких актеров с большим трудом внесли его в садовый дворик.
Вокруг расселся симфонический оркестр, следя за перемещениями актера, изображавшего воскресшего Пеппера. «Сержант» кивнул головой, и все припали к инструментам. Тут же на Луне распахнулась дверь и синхронно в каждом музыканте хлопнули незримые дверцы. Хлопнули так, что за спиной оказались подобия крыльев.
Очеловеченное пространство протяжно вздохнуло, хихикнуло и обожгло присутствующих ветром пустыни. Солнце заходило, и окно цитировало его отблески на стене: «Без огня жизни вечной человек отвергается жизнью самой!»
Беспокойство возникло на расстоянии поднятой руки актера. Он обозначил несколько точных, но, судя по всему, случайных жестов и отвернулся от увиденного. Тут-то и образовался тупик. Из ниоткуда свалился свет. Света оказалось так много, что он не позволял оркестрантам приподнять глаза.
Актер стоял в озарении некого «ПРОЩАЙ». И режиссер требовал от него абсолютной материализации смерти: «Вся эта красатульность, «не читки требует с актера, а полной гибели…», не про наш спектакль. Здесь гибель никому не нужна! Ни к чему она здесь. Необходимо умереть просто, я бы сказал: «Без всяких страданий и даже намеков на них». Но смерть не на совсем, а так чтобы явилась Божья длительность. Если проступят трупные пятна, то наступит самое ОНО!
— Зачем тогда гримеры? Вон сколько понаехало!
— Они прощаться пришли, да и не смогут… вживаться придется в то, в чем жизни нет. Вся надежда на актерское мастерство.
— Значит, кости должны разоблачиться, черви всякие…
— Вот видишь, в чем твоя гениальность проявилась — в понимании ситуации.
— Снимать придется долго.
— Разумеется.
— Покуда зритель не разложится на составляющие.
— Но это ты загнул! Хотя, в целом…
Актер зависает в сложной позе (голова в проеме локтя, ноги циркулем). Между открытым окном и Луной пустота заполнена отсутствием человека. Его скафандр — зрительское ожидание. Его воздух — зрительское «с ним всё ОК». Нечто трогательное и недоступное в таком стремлении делать больше, чем есть, — указывает на множество внезапно открывшихся центров. Они светятся в глазах каждого, кто проявляет внимание к происходящему. В эти центры статисты ведрами сносят смесь водорода с кислородом. Скрипки — сжигая озон — светятся. Виолончели — как ожившие сердца — рядом. И трубы — безвоздушное дыхание для всех, кто не здесь!
От такой пронзительности присутствующих покрывает вечерняя испарина. Музыканты в росе с опущенными веками, поскольку повсюду начинается музыка.
И облака покрыли землю, и хлынул дождь в самое небо, ибо воды Забвения, охватившие нездешнее сердце сержанта Пеппера, не пытались сдержать растущее тело в его бесконечной смерти.
