Рассказ
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 75, 2021
Когда-то здесь был аэродром. Теперь на взлетных полосах стояли коробки новостроек. Дмитрий Михайлович шёл по строго расчерченным улицам, смотрел на одинаковые дома. Даже спустя пять лет он мог отличить свою девятиэтажку только по табличке с номером. Всякий раз его начинало подташнивать от волнения, и ноги мерзли даже летом. От трамвайной остановки надо было пройти пятьсот метров в горку. Первый ориентир — стоянка. Ещё через сто метров начиналась одышка. Если продержаться полсотни шагов, то будет лавочка, на которую можно присесть.
Дмитрий Михайлович опустился на скамейку. Отдышался перед следующим подъемом. Выбирая квартиру, дочь надеялась, что скоро здесь раскинется город-сад, зацветут липы, их запах будет забираться в кухонное окно и смешиваться с запахом кофе. Не дождалась, уехала в Москву. Дмитрий Михайлович втянул влажный воздух: пахло лужами и грязным снегом. Выдохнул, просчитав до четырех, как учил кардиолог, встал. В свои восемьдесят пять он ни разу не попросил ни у кого помощи, лето проводил на даче, выращивал огурцы, кабачки, помидоры, осенью закатывал банки и отвозил на поезде дочке в Москву. Для этого купил себе специальную сумку на колесиках.
На нем была еще одна обязанность. Он сдавал Олину квартиру и посылал ей деньги.
Сорок шестой дом. Четвертый этаж.
Пятнадцатого числа каждого месяца Дмитрий Михайлович приходил за деньгами. Несколько раз нажал на звонок. Последний держал долго. Никто не открыл.
Он достал ключ, вошел в квартиру.
— Есть кто?
Обошел все комнаты. Вещи на месте. Не сказать, что чисто, но и не бардак. Дверь кладовки чуть приоткрыта. Он попробовал ее закрыть, но кладовка оказалась доверху набита пакетами.
Дмитрий Михалыч вынул один, открыл: обычное одеяло. Встряхнул. Тяжелый комок внутри перекатился и глухо, через ткань, стукнулся об пол.
Уголок одеяла был подпорот. Дмитрий Михайлович пошарил и вынул туго набитый мешочек с желтоватым порошком. Один за другим он доставал из кладовки пакеты, растерянность сменилась подозрениями, а затем полной ясностью, когда за одеялами обнаружились аптекарские весы с двумя крохотными блюдечками и гирями.
Дмитрий Михайлович зашел на кухню, налил воды из-под крана. Руки дрожали. В груди ухало и стук отдавался в горле. После инфаркта всякий раз, когда сдавливало грудь, Дмитрий Михайлович должен был класть под язык лекарство. Он выдавил из блестящего блистера таблетку. Остальные убрал карман.
Одеял оказалось ровно двадцать шесть. Он вскрыл пять, в каждом было по несколько пакетиков с порошком.
В дверь позвонили. Дмитрий Михайлович посмотрел в глазок: на площадке стояли трое плечистых парней в кожаных куртках.
Дмитрий Михайлович притаился, вслушиваясь в полушепот за дверью.
Один из парней приложил ухо к замочной скважине. Дмитрий Михайлович вдохнул и долго не выдыхал. Ему казалось, что стук сердца гулко отдается не только в горле, но и в бетонных стенах этого дома.
— Кажись, никого, — послышалось за дверью.
Дмитрий Михайлович подошел к окну, выходившему во двор. У подъезда стоял внедорожник. Парни в куртках сели в джип, но не уехали.
Он устроился на табуретке и стал наблюдать за ними в узкую щель между плотных штор. Парень на водительском сиденье следил за окнами квартиры через лобовое стекло.
На лестничной площадке тоже дежурили. Дмитрий Михайлович этого не видел, но чувствовал. От долгого ожидания обострился слух.
Стемнело.
Включать свет было нельзя.
Казалось, во всем доме никого. Раньше девчонка в квартире наверху играла на пианино. Но сегодня ее слышно не было. А даже если б и было. Чем ему могут помочь соседи?
Может вызвать милицию, попробовать объяснить им, что это квартиросъемщик здесь приторговывал?
Дмитрий Михайлович взял телефон.
— Вы позвонили в службу 112. Дождитесь ответа оператора…
Заиграла музыка. Дмитрий Михайлович начал про себя формулировать, что сказать. По телевизору вроде говорили, что милиция крышует героинщиков. Он посмотрел на мешочки с порошком.
— Служба экстренных вызовов 112. Говорите.
— Здесь парни на площадке. Э-э-э. Подозрительные. И внизу, в машине, — Дмитрий Михайлович старался говорить негромко и отчетливо.
— Конкретнее можете сказать? Что они делают? Шумят? Нарушают спокойствие?
— Нет. Стоят просто.
— Перезвоните, если после двадцати трех часов с вашей стороны будет зафиксировано нарушение общественного порядка. Спасибо за звонок. До свидания.
Дмитрий Михайлович положил телефон.
В животе заурчало. Надо было взять с собой хотя бы бутерброд.
Сумерки превратились в густую вязкую темноту. Дмитрий Михайлович открыл холодильник. Там стояла кастрюля с гречкой.
Он сидел, низко склонившись над тарелкой, старательно пережевывал твердые крупинки заветренной сухой каши. Ему вспомнилась финская разваристая пшенка с кружочком растаявшего масла. Сколько ему тогда было? Семь? Ни разу за всю жизнь не ел ничего вкуснее. Это был сорок первый год. Они только переехали на Шимозеро, по-вепски — Шимгярь. Водоем, которого нет на картах.
Перевозила их Настя, вторая жена деда Егора. Отцу она приходилась мачехой, хотя по возрасту они были почти ровесники. Настя принимала по-родственному всех дедовых детей и внуков.
Димкин отец уже ушел на войну, фронт подступал к Оште, где они жили в своем доме — мама и трое детей, Димка был средним.
Настя приехала за ними на двуколке. В тот день снаряд попал в их сарай, где хранилось заготовленное сено. Пожар никак не унимался, уже перекинулся на дом, когда женщины погрузили все, что успели собрать, привязали за рога корову и поехали долгие сорок девять километров до Вепской возвышенности. Дороги к вепсам не было, ехали по просеке.
Димка и старшая Лида сидели на тюках и по очереди держали на руках Тосю.
Младшая сестренка родилась летом, отца как раз забирали на фронт. Он взял на руки запелёнутый кулек, покачал спящую Тосю и сказал Димке: «На тебя похожа».
Димка тогда решил, что будет Тоське заместо отца. Мать работала на швейной фабрике, в две смены, приходила домой и падала спать. Старшая Лида тоже пошла на фабрику, работала как взрослая. Димка должен был кормить Тосю сцеженным молоком. Окатить кипятком бутылку и коричневую соску, налить молоко, опустить бутыль в кастрюльку с теплой водой, капнуть на запястье — проверить на горячесть, и, если температура уже подходящая, дать Тосе. Она хватала беззубым ртом бутылку и начинала сосать. Димка смотрел и поражался трудолюбию маленького человека. Было заметно, как она постепенно уставала добывать из соски молоко, но не сдавалась, высасывала все до капли.
Однажды Димка положил бутылку в слишком горячую воду, и донышко отвалилось. Молоко вылилось. К матери на фабрику бежать бесполезно, не пустят на проходной, а до перерыва еще шесть часов. Димка уговаривал Тоську не реветь, и она немного продержалась, слушая, как он поет по кругу единственную колыбельную, которую знал.
Мийдэн ярвес хювя вейзе
Рандас кивет пейчужет,
Войтей кюльбас веневеспей
Кюткен махтад хюпеда.
В нашем озере хорошая вода.
На берегу мелкие камушки,
Можете купаться с лодки,
Прыгайте кто как умеет.
Мать оставляла Димке на день стакан коровьего молока, кусок хлеба и кубик сахару. Димка решил тоже не есть, пока Тоська голодная. Качал ее, невольно поглядывая на свой обед. Неожиданно ему в голову пришла мысль. Он опустил в стакан с обычным молоком сахар, размешал хорошенько, а потом сделал все как обычно. Тося зачмокала.
— Сладко? Ешь давай, — приговаривал Димка и жевал хлеб.
До отъезда оставалось меньше месяца.
Многие начали уезжать из Ошты на восток, в Вытегру, когда листья только стали опадать с деревьев. Димке тоже не терпелось уехать, само слово «эвакуация» было необычным и манило приключениями. Он знал, что поедут они не в Вытегру, а на Шимгярь.
Мама так сказала соседке, когда та сообщила о потопленном на Онеге корабле и стала стращать наступлением финнов.
Димке было важно уехать на Шимгярь поскорее, чтобы застать озеро незамерзшим, он даже стал готовить Тоську к переезду, понемногу рассказывать про те места. Хотя сам знал на тот момент немного: что озеро иногда как-то загадочно умирает и воскресает, и что щуки там водятся величиной с акулу.
В итоге на Шимгярь они отправились в середине октября, когда в Оште уже гремели выстрелы, фабрика не работала, фронт подступил совсем близко.
Накануне отъезда, ночью, Димка встал на Тоськин плач и почувствовал, что она горячая. Он пытался сказать матери, но ей было не до Тоськи: загорелся сарай.
К обеду не проехали даже четверти пути. Двуколка то и дело застревала. Детям тогда полагалось быстро слезть и взять часть вещей, Настя и мама вдвоем выталкивали повозку.
Димка присел на холодную мокрую траву. На коленях распеленал Тосю, прикрывая ее собой от ветра. Вынул сырые пеленки, завернул в сухие. Она примолкла, и на время ему показалось, что ей получше. Потом, пока тряслись на повозке, он опять ей пел про озеро:
Мийдэн ярвес хювя вейзе
Рандас кивет пейчужет…
До Шимозеора оставалось километров десять, когда Тося умерла.
Димка почти месяц не разговаривал. Целыми днями сидел и смотрел в окно.
Дед до этого видел Димку только младенцем и сейчас подумал, что внук глухонемой.
По-вепски Шимгярь — темное озеро. Вокруг — деревни, нанизанные на берег словно бусы, а дальше болота и непроходимые леса.
Благодаря такой изоляции Шимгярь почти всю войну оставался мирной глухоманью, куда не доставали выстрелы.
Постепенно сюда съезжались вепсы со всего Межозерья. В основном, бабы и дети. Селились в домах у родни или в тех, что стояли пустыми. В дедовой деревне ничейной была старая церковь, где хранили картошку, и часовня с колоколом. Священника не было. Зажигать свечи, следить за иконами и отгонять пацанов от колокольни, чтоб не лазали, было дедовой обязанностью.
А еще он определял, где строить новые дома, искал в лесу заблудившихся, лечил скот и предсказывал погоду. Откуда дед все это узнавал, Димка не имел понятия, но деду в деревне верили даже столетние старики, поэтому и Димка верил.
Они поселились в огромном доме, часть которого была отдана под школу. Во второй половине жили дед, семеро его детей и жена Настя.
Крепкие постройки из темного северного дерева с небольшими окнами на уровне полуторного этажа были разбросаны без улиц и номеров. Уклад жизни здесь формировался столетиями и не терпел вмешательств. Эти люди никогда не были крепостными и ни при какой власти не меняли своих привычек. Только война внесла в их жизнь смуту. Оставшись без мужиков, бабы не сразу смогли приспособиться, и первая зима выдалась особенно голодной. Димка помнил, как мать причитала, что даже картошку не успели выкопать у себя в Оште.
Поздней осенью местные женщины еще добывали немного рыбы, забрасывая невод в проталины. Но когда озеро замерзло, уже не рыбачили.
Финны пришли на рассвете, появились как ниоткуда. В белых маскхалатах они юрко передвигались на лыжах.
Дети с испугу попрятались. Но услышав, что финны говорят на похожем языке, осмелели.
— Куинка мёни? — спросил финн.
— Кюмне, — пролепетал по-вепски Димка.
Всех детей накормили той самой кашей. Димке даже дали добавки.
Потом он внимательно смотрел в окно, как финны уходили по холмам. Еще дома он обратил внимание на их чудные валенки, с пупырышкой чуть повыше носка. Солдаты впрыгивали в лыжи с разбегу. Пупырыш заскакивал под ремешок, служивший лыжным креплением. А на палках у них был специальный крючок. Димка б тоже не догадался — для чего. Он смотрел в окно и дивился, как ловко финские солдаты взбирались на холмы, цепляясь крюком за кусты и деревья. Димка решил для себя: финны все же не немцы, и каша их не фашистская.
***
Дмитрию Михайловичу с кухни была хорошо видна входная дверь. Человек, вошедший в квартиру, открыл ее отмычкой, словно ключом.
— Надо же, — удивился Дмитрий Михайлович, — а говорили, что ригельный — самый надежный.
— Те, кто производит замки, и те, кто их открывает — одни и те же люди, — проговорил незнакомец и включил свет.
Невысокого роста, коренастый человек с выпирающим пузом и непропорционально большой головой.
Дмитрий Михайлович отодвинул тарелку и хотел встать.
— Сиди, — снисходительно, но твердо сказал бандит.
Он вынул из кладовки все пакеты с одеялами, пересчитал.
— Где остальные?
— Это не мое, — сказал Дмитрий Михайлович.
— Понятное дело, не твое. Но отвечать придется. Миллиона два долга тебе корячится, старик.
Дмитрий Михайлович растерялся.
— Рублей? — неожиданно для самого себя спросил он.
— Юаней, — пошутил бандит. Он подошел к столу, за которым сидел Дмитрий Михайлович, сел напротив. — Выпить есть?
Дмитрий Михайлович мотнул головой и еще раз зачем-то уточнил:
— Одеяла принадлежат квартиранту. Жильцу этой квартиры. Я только за оплатой пришел.
— Жилец твой уже не жилец, — спокойно заметил бандит и начал шарить по шкафам. В холодильнике нашлась початая бутылка водки.
— Ну вот, а говоришь — выпить нечего. Будешь?
Дмитрий Михайлович кивнул. Украдкой он выглянул в окно. Фонарь над подъездом погас. Двор освещался двумя белыми габаритными огнями стоящей на том же месте машины.
Бандит разлил водку и молча выпил.
Дмитрий Михайлович тоже опрокинул рюмку.
— Ну, мне пора, — сказал он и поднялся. Однако гость положил тяжелую руку ему на плечо и вдавил обратно в стул.
— Торопишься.
Большеголовый шумно втянул воздух.
— Откуда так рыбой несет? Э, старик, ты рыбак, что ль?
Дмитрий Михайлович помотал головой. Он не был на озере уже лет тридцать.
***
Детям на Шимгяри рыбачить не разрешалось. Может, из-за того, что берега были слишком крутыми и заросшими, а может, потому что озеро обладало силой, о которой говорить было не принято. Димке хотелось побольше разузнать об озерной тайне.
И он начал собирать сведения по крупинкам, где-то расспросит, где-то подслушает.
Настя как-то сказала маме, что Шимгярь не любит живых и что озеро, вроде, уходит в черную дыру, а вовсе не умирает.
Как выглядит эта яма и почему туда сливается вся вода, никто не знал. Как никто точно не знал и того, когда это случится. Иногда лет десять озеро стояло неподвижно, а бывало, что умирало через четыре года. Все лето в деревне перешептывались: если Шимгярь опять уйдет, осенью все останутся без рыбы. Димкин слух постоянно улавливал любое упоминание Шимгяри.
И вот однажды он услышал важное. Дед сказал, что в черной дыре живут души мертвых. И если застать воронку, когда озеро будет уходить, то можно их услышать.
После этого Димке не давала покоя идея услышать Тоську. Пусть хоть мыкнет ему, хоть агукнет.
Но дед не разрешал брать лодку. А по-другому подойти к Черной дыре было нельзя.
Все лето Димка, прихватив удочку, уходил пешком за пять километров, на маленькие лесные озерца. Ловил на лягушек, переходя от одного водоема к другому. Пойманных щук вешал за жабры на деревья. А вечером собирал улов, насаживая рыбу на толстую палку с рагульками. За день ему удавалось поймать до десяти щук.
Дед всякий раз забирал пару самых крупных рыбин и отпускал в Шимгярь. Задабривал ведэхинэ — водяника, хозяина озера. Димка немного сомневался, что в Шимгяри живет злой дух, да и щук было жаль отдавать, но деду не перечил. А вдруг помощь водяного пригодится, когда он пойдет говорить с Тоськой?
В августе дед разложил на берегу камни. Сидел, смотрел на озеро почти сутки. А потом сказал:
— Помирает Шимгярь.
В сентябре на озере обозначились несколько островков.
А через пару дней «Черная яма» начала вибрировать, и вся рыба ушла в дальнюю, более глубокую часть озера.
Вода уходила быстро. Вся деревня высыпала на берег. Мальчишки на лодках сачками, сетями и просто ножами, примотанными к палкам, ловили щук. Женщины ходили по топкому илистому дну обмелевших берегов и прямо руками собирали красножабрых окуней, их потом высушивали на солнце, а зимой варили вепский суп со смешным названием «сущик».
Димка, пока никто не видел, на дедовой лодке пошел в самую темную часть озера. Он приметил то место, где вода кружилась и клокотала, а на поверхности образовывалась коричневая пена. Где-то здесь должна быть дыра. Димка начал подгребать поближе, чтобы заглянуть в самую черноту, куда сливалось Шимгярь, и услышать голоса.
Водоворот постепенно становился сильнее, но Димка продолжал грести. Вот уже закружилась воронка, коричневый комок пены становился все более густым, а края водоворота — выше и глаже.
Из левой руки поток неожиданно вырвал весло, одним правым никак не получалось выравнивать. Круги начали сжиматься. На очередном витке лодка оказалась прямо на стенке воронки, она так накренилась, что левый борт все время захлестывало. Димка держался за плохо оструганную доску сиденья, вцепившись в нее так, что побелели костяшки.
Он наклонился и крикнул в глубину:
— То-о-о-ось-ка-а-а-а!
Этот возглас потребовал слишком много усилий, пальцы разжались, и Димка попал в водоворот. Лодка быстро ушла куда-то вниз, очевидно, из-за тяжести.
Димка попытался плыть, он работал руками сколько было силы. Но его неотвратимо затягивало к центру. Кричать бесполезно, слишком далеко, да и слишком заняты были все. Физику Димка еще не проходил и про воронку ничего не знал.
Но раз уж ввязался, надо было идти до конца. Димка решил нырнуть в центр, чтоб услышать голоса мертвых. Однако остановиться, перестать грести было страшно.
Руки стали неметь, теряя силу, ноги сводило от холодной воды.
Димка вдохнул побольше воздуха, изогнулся и полетел вниз головой в самый омут. Под водой было темно, грудь сдавило, острая боль в ушах мешала соображать. Он перестал сопротивляться и отдался течению. В какой-то момент ему показалось, что он услышал тоненькое улюлюканье. А потом отчетливо:
Мийдэн ярвес хювя вейзе
Рандас кивет пейчужет.
— Тоська? — Димка захлебнулся, попытавшись произнести ее имя.
Он не помнил, что было дальше. Когда открыл глаза, сквозь желтую рябь уже проглядывал свет.
Дед не стал ругать за лодку. Димка ждал, что ему влетит, но дед молчал пару дней, а потом сказал, что водяник не просто так его отпустил, в жизни Димки должно произойти чудо, которое не всем дано увидеть.
После войны Димка уехал в мореходное в Ригу, затем поступил в университет. В Шимгяри бывал лишь наездами и, приезжая, рыбачить ходил на маленькие лесные озера. Он больше не спрашивал деда про чудо. Было неловко признать, что оно так и не случилось.
В 57-м от мамы пришло письмо. Из Шимгяри всех выселяли в другие, более перспективные районы. Поговаривали, что на озере будут строить секретный объект, но официально было объявлено, что населенные пункты прекращают существование из-за отсутствия транспортного сообщения, вести дорогу до Шимозера оказалось экономически не целесообразно. Мать писала, что перебирается обратно в Ошту. Ей выделили жилье в бараке.
Димка, когда увидел маму в сиротливой комнатке, собрал ее вещи, попросил в местном совхозе лошадь и отправился вместе с ней в Шимгярь. Дело было не столько в убогости нового жилища, а скорее в непривычной бессмысленности и скованности существования. Ни коровы, ни покоса, ни ежедневных хлопот и деревенского раздолья.
Дедов дом оставался в Шимгяри одним из трех, где теплилась жизнь. Клуб, лавка и даже часовня были заколочены. Мостки, деревянные тротуары, которые даже в войну были без щелей, теперь чернели щербатыми выбоинами.
— С места не тряхнемся, — твердо заявил дед, увидев Димку.
Думал, что внук тоже будет его уговаривать уехать.
Но у Димки был совсем другой план.
Он попросил у деда лодку и снасти.
— Ежели к рыбалке с детства пристрастился, дак уж не отпустит, — с пониманием сказал дед.
Димка пошел к черной дыре. Наловил щук двадцать.
Но домой вернулся пустым. Дед ничего не сказал, хотя видел на дне лодки рыбью чешую. Понял, что Димка пытался договориться с водяником. Только понятно было и то, что не вернуть в Шимгярь прежней жизни.
В следующий раз Димка приехал уже на похороны. Сначала попрощался с дедом, а через несколько лет с мамой. Как раз в то время в «Науке и жизни» вышла статья. Тайна Шимгяри была раскрыта. Ученые ради эксперимента заделали щуке в жабрину серебряное кольцо и пустили в черную яму. А потом выловили ее в Онеге. Димка испытал что-то вроде облегчения, когда прочитал, что нет никакого водяного, а есть лишь подземная река, соединяющая два озера. Но отказаться от веры в чудо было не просто.
***
Рыбий запах усилился. Прошло почти восемьдесят лет с момента первой Димкиной встречи с хозяином озера. Может, водяник специально испытывал его постоянным бесплодным предвкушением, чтобы только сейчас, в столь неподходящих обстоятельствах, дать о себе знать?
Большеголовый прошелся по комнате, осмотрелся.
— Квартира твоя?
— Дочки.
— Придется продать.
Сердце у Дмитрия Михайловича гулко застучало. Тревога нарастала, подгоняя и без того разыгравшуюся аритмию.
Дмитрий Михайлович попытался выдохнуть, но комок, застрявший где-то в груди, не позволял.
Никогда прежде он не чувствовал себя стариком, но сейчас, перед этим человеком, вдруг осознал свою старческую беспомощность.
Большеголовый навис над ним, опершись на стол.
— Э, дед, тебе че, плохо? Лекарства есть? Таблетки где? — бандит потряс его за плечо.
Но Дмитрий Михайлович сидел неподвижно. Он смотрел перед собой голубыми полинявшими глазами. Кустистые седые брови сомкнулись у переносицы. Ему было больно.
Он, конечно, помнил, что таблетки лежат в кармане. Но руки сделались ватными, а просить помощи у большеголового не хотелось.
— Че те? Воды? — бандит метнулся к крану.
Уши начало закладывать почти так же, как давным-давно на Шимозере. Дмитрий Михайлович вдохнул поглубже и как будто нырнул.
Он не сопротивлялся потоку. Его кружило плавно, даже величественно. По огромной спирали он погружался в мягкую тьму.
— Эй, не вздумай окочуриться тут.
Бандит, матерясь, крутил ручки, вода никак не шла, пока кран не начал шипеть, потом завибрировал и изрыгнул поток такой силы, что разорвало трубу. Вода забила фонтаном, заполняя квартиру.
Дмитрий Михайлович открыл глаза, огляделся, будто видел все это впервые. Почти бесцветные стариковские глаза вдруг сделались яркими, ультрамариновыми.
— Старик, че за хуйня?
Бандит пытался пробраться к выходу, но ноги не слушались, будто встречное течение мешало ему идти. Он хотел развернуться, чтобы пройти через кухню, но поток воды тоже поменял направление. Большеголовый стоял посреди комнаты, вокруг него все бурлило и вспенивалось. Он не сразу сообразил, что это воронка. И что ему из нее не выбраться.
Дмитрий Михайлович продвигался к центру бездонного озера, наслаждаясь знакомыми голосами. Во всем этом было какое-то негромкое торжество. Он услышал давно ушедшую свою маму, деда, Настю, сестру Лиду, жену Нинушку, а потом и Тоську, которая подросла и говорила, подлюлюкивая и по-вепски смягчая слова.
