Стихи
Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 75, 2021
* * *
Грохот артиллерии небесной
выходкой казался неуместной
в щедром свете солнечного дня,
крайнего, быть может, для меня.
У меня есть опыт многолетний:
на вопрос привычный: — Кто последний? —
очередь насупится в ответ:
— Крайний буду я! Последних нет…
О, смешные комплексы Отчизны.
Вряд ли он достоин укоризны,
тот, стоящий где-то там, в конце,
но с самосознанием на лице.
Я же в этот день, роскошный, летний
говорю спокойно: я последний…
Но, следя вечернюю зарю,
не пойму, кому я говорю…
Июльский полдень
Прошлый сумрак не помня,
жар июля вбирай.
Это стойбище полдня —
то ли ад, то ли рай.
Нет ни скрипов, ни стуков.
Отпевает комар
это кладбище звуков,
этот дивный кошмар.
И, не прячась от взора,
утвердиться готов —
в первый раз с мезозоя —
запах диких цветов.
Осень, ты мне чужая.
А родную найду ль?
Слушай, не возражая,
что мне скажет июль.
И за что мне все это?
Иль позволит, любя,
слушать день, слушать лето,
а услышать себя.
В годовой круговерти
видя чёрную прыть,
что-то высказать смерти,
чем-то ей возразить.
Осенний сад
Опять дожди над городом висят.
И лето в паре суток от распада.
Ты помнишь Зимний сад?
Ты любишь Летний сад?..
Осенний сад… Его тебе не надо.
Но вот же он. И он пока живой.
И он с июльской не знаком истомой.
Но он своей садовой головой
трясёт, как дед, с Альцгеймером знакомый.
Ещё до молодого серебра
сто долгих дней и проливные ночи.
Но ежегодной старости пора —
она твоей, единственной, короче.
Он — сад. Он должен на своём пути
не так, как человек, как зверь иль птица,
все жизненные стадии пройти
и умереть, и снова появиться.
Причин тут много: мощь кривых корней,
обилье влаг и умная ограда.
Даст Бог, при долгой старости своей
ещё не раз увидишь юность сада.
* * *
На глади озерной в игре озорной
мы синюю лодку качали.
Я помню: к причалу сидел я спиной.
И друг мой рыдал на причале.
Ему было восемь. Он шлялся со мной.
Нам с девочкой было по десять.
На совесть свою я, мудак загребной,
прокол этот мог бы повесить…
А синяя лодка, другая, небось,
вот- вот отойдёт от причала.
Там мальчик и девочка. Те же? Да брось!
Ничто не начнётся сначала.
И чаячий непостижимый раздрай,
и в лодке счастливые дети…
А ты, если хочешь рыдать, то — рыдай,
как друг мой в минувшем столетье.
* * *
Я хочу пережить
то, что было со мной в прошлом веке.
Там и горы светились
и прыгали гордые реки.
И прекрасные девушки ждали меня
в тихом зале Некрасовской библиотеки.
Над моим институтом мохнатое солнце светило.
И в забытых подвалах в те дни
дожидались «светила»:
Юрка Визбор да Петька Фоменко, да Юрка Коваль —
чтоб из неслухов в гениев
Родина их превратила.
На потёртых диванах
бардачного вида и склада
«За искусство!» — вздымалось стаканы столичного яда.
Было нам до ковида в те годы ещё далеко.
А стране, между тем,
уж не так далеко до распада.
Как-то так получилось,
что знали мы точно и твёрдо
для родимой державы
мы люди не первого сорта.
Институту мы, правда, годились по бедности
для
удалой самодеятельности, для понта, для спорта.
Но считаться с державой
и странно, и глупо, и поздно.
Мы уйдём, как сказал бы Чухонцев,
«И разно, и розно».
Я сказал бы, вдогонку ему, что уже мы ушли.
Мы ушли. А подолгу прощаться в передней — несносно…
Альма матерь цвела. Именами изгоев форсила.
Те, о ком говорю я —
была в них отвага и сила…
Все, что будет, уже, как ни жаль, не коснётся меня…
Я хочу испытать…
Я хочу испытать то, что было.
* * *
Сдох щенок. А кот поймал синичку.
В свете этих маленьких смертей
трудновато победить привычку
славить жизнь в присутствии гостей.
Но они, придя к тебе с приветом,
ждут веселья в доме холостом.
А чего ж ещё и ждать им в этом
августе, по-римски золотом,
золотом не от листвы, пока что
сохранившей летние цвета, —
от заката, более ни на што
не пригодном — разве для холста.
Там, наверно, сад с оградой хлипкой,
из плодов и фруктов лишь ревень.
И щенок с младенческой улыбкой
за синицей носится весь день.
Грузинский танец
Николаю Свентицкому.
Красивей пары не сыскать на свете.
И где искать, не скажет вам никто:
аджарка Джулия из Кобулети
с метекским небожителем Дато.
Как траурная бабочка, вся в чёрном,
она летит чуть впереди него.
В нем, из живого камня иссечённом,
нет ничего от быта, ничего.
И дикие, неприбранные звуки —
не то в них радость, а не то — печаль.
Нет, что-то знают о любви дудуки,
Чего не знают скрипка и рояль.
Такой любви, какая перед нами,
Верона уступает без борьбы.
Кисть Джулии колышется — не знамя,
а белый флаг приятия судьбы.
Но кажется, партнёр дошёл до точки.
И Джулия становится бледней.
Судьба над нею встала на носочки,
чтоб на колени рухнуть перед ней.
О, Господи, у них такие лица,
так статен он, и так она хрупка!..
Свершится то, что и должно свершиться,
иначе мир не стоит и плевка.
Чем мы пред этой парой провинились,
что как со шкурой содранной стоим?..
Танцующие молча поклонились.
Уходят: он к своим, она к своим.
Случайно, вдруг возникшие партнёры,
впитавшие горячий дух земли,
в смешки, в подначки, в сплетни, в разговоры
без самой малой паузы ушли.
Питомцы неразгаданного юга,
они болтают, непонятны нам.
И нам неясно: а они друг друга
хотя бы знают хоть по именам?
Хотелось бы, чтоб дивным танцем этим
они пошли родам наперекор.
Но так и есть. Свободным этим детям
так близок жгучий свет долин и гор!
Свой путь у этих, я сказал бы — милых,
но слово жалко, как и все слова.
А шаг любви остановить не в силах
ни кровь, ни род… Покуда страсть жива.
Какой же правды я ищу в ответе?
Ведь весь мой поиск просто не вопрос
для Капулетти, что из Кобулети
и для Монтекки, что в Метеки рос.
* * *
А жизнь молчит, июнь за маем отпуская.
Кусок небес меж двух акаций — синь морская,
и листья ветки — словно вёсла на галере,
плывущей, сущей, но в иной, не нашей эре,
гребут, гребут. Но летний воздух — не вода.
гребцам до цели не добраться никогда.
Наверно, надо было жить смелей и проще.
Ты видишь, как живут деревья нашей рощи:
им наплевать, что цель гребцов недостижима,
они плывут от нас, от пыли, от режима.
Движенье — все для них. Для истого гребца
что — финиш? Это только псевдоним конца.
Конец же, в сущности, бессмысленное слово.
Неважно, что за ним возникнет то, что ново,
а важно то, что мы на свете были, были,
куда-то двигались, неслись, летели, плыли.
И дерева — не помню их по именам —
по временам, по временам кивали нам.