Стихи
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 75, 2021
***
Пропасть осени. Бездны летящей
то ли звук, то ли сон, то ли взгляд —
оглушающий, долгий, слепящий,
позабытый, прекрасный, пропащий
снегопад.
Скоро сердце твое и синица
обметут и леса, и холмы.
И сгоревшее время продлится
остывающим небом зимы —
и звезды золотая ресница
на воде содрогнется из тьмы.
***
Недосмотренные сны,
оживая наяву,
из незримой белизны
выжимают синеву:
ох, платочек, полный слез,
звезд и снега, и берез,
где сквозь песенку, из прозы,
словно бог — глядят морозы —
сквозь прозрачные березы
на теплеющий мороз.
***
Иной водой огонь горит,
вода струится и летит
домой — обратно к звездам,
где мир еще не создан,
где нет его — он был всегда,
и потому горит вода
водой, живой и снежной,
и синей плазмой нежной
ее изнанкой голубой —
и белый бог целует твой
ожог любви утешной.
***
Снег в голубом окне — это мир в колесе:
тени родных и мертвых в белом потоке легки и заметны.
Детство помнит, что дерево и траву убивают все,
потому что дерево и трава бессмертны.
За пустотой — в вечно живой пустоте —
шепот, тебя разбудивший, трогает свет снегопадом —
возвращеньем воды на двойном кресте
снежинки, пахнущей виноградом…
***
Ты спишь и спишь, когда тебе не спится,
и новое лицо в твоем лице
проступит, как в воде, и растворится.
И снится снег, а видится ресница —
кристаллик соли на ее конце.
И пустотой из ужаса подует,
и вытянется холода полет,
покуда тьма незримое дарует,
покуда свет незримое крадет.
В тебе стоит серебряное зренье —
как снегопад, как зимнее растенье,
и в деревенской чудится глуши
происхожденье слуха и души.
***
Птичка поздняя, птичка ранняя
помнит вечную жизнь умирания:
две земли и два неба ее несли
мимо неба и вдоль земли,
и деревья на ветер шли —
шли туда, где они стояли
в промороженном звездном зале,
и молчала в тебе пила,
как любовь, — и любовь была
и за горло тебя брала.
***
Встанет метель петлей
лунных полей — короче:
зимние реки неба льются по-над землей
твердые, вдоль земли, и заголяют очи
всем, кто ступил на лед
и, раздвоившись, блещет,
и сквозь себя идет,
за́ руку свет ведет —
трещин хрящи трепещут,
окуни красным плещут:
призрачная пора —
всюду стоит сестра,
белая, в складках мира,
слушает у костра:
сладко трещит кора
вызревшего эфира…
***
Светилась тьма, и лед вращал свое сверло,
и небо, как доску сырую, повело,
и каждый сук в лесу свистел, как сокол,
и взгляд ломал оконное стекло
вдоль лебединых звезд, но зеркало не трогал.
Окрест сияла инея стерня,
труба печная вырвала из глины
в себя газообразный мозг огня —
клубящийся, как мышцы, дым осины.
И дерево входило сквозь меня
в огромный дом из сна и паутины,
где память кистью трогала картины,
как трогает сугробы головня.
***
Мало-помалу собрался снежок
господом-взором на зимний ожог
озера, неба, залива, окна,
где самоварная рыба бледна:
звезды в живой полынье с кипятком
пробуют медленный лед локотком.
Зге восьмипалой протянешь уста —
губы зашьет без иглы высота
в два стекловидных креста.
***
Свет запутался в снежинках —
можно небо обмести
и нести домой — в прожилках —
каплю господа в горсти.
Ляжет небо в два креста —
восьмипалое вязанье
и беззвучное сказанье,
и озябшие уста,
и сознанье без сознанья,
и слепая красота —
золотого осязанья
вертикальная верста.
***
Ничто — основа мира: пустота.
Кассиопеи плющатся уста,
как губы на окне — о, мягкое стекло —
ползет улитка зябко и светло,
и след ее — косящий взгляд слепого
и влажная живая шкурка слова —
несказанного нежная основа…
И снова сердце холодом свело,
когда воды звенящие куски
из проруби руками поднимаешь
и понимаешь жизнь и обнимаешь,
вжимаясь в иглы счастья и тоски.