Рассказ
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 73, 2021
Тем утром он первый раз брился в ванной после глобальной реконструкции, проведенной там по настоянию жены, которую периодически охватывало непреодолимое желание переделок и реноваций самого разнообразного масштаба – от переезда в новый дом (по счастью проведенный анализ финансовых возможностей эту катастрофу предотвратил) до чего-нибудь более мелкого – вроде замены сантехники, плитки и светильников в ванной (тут отбиться не удалось); так вот, как раз после проведенной реконструкции ванной он там и брился. Все, вроде бы, было вполне красиво, но из-за повешенных по-другому, чем раньше, и гораздо более ярких светильников его собственное лицо казалось ему каким-то не вполне знакомым. То ли тени падали как-то иначе, то ли зеркало теперь висело повыше, и ему приходилось каким-то непривычным пока для себя способом крутить голову, чтобы рассмотреть то место, с которого в данный момент соскребала пену бритва. В общем-то, невелика проблема, через несколько дней он и замечать перестанет, но вот по первому разу как-то странно.
Он повернул голову чуть левее и вдруг отчетливо разглядел справа на лбу, почти вплотную к волосам, звездчатый шрам. То есть, он, конечно, знал, что у него там этот самый шрам есть, но в старой ванной он как-то совершенно не бросался в глаза, тень, что ли, не так лежала, но вот не бросался совершенно, так что он даже забыл про него (больше-то он практически нигде в зеркала на себя и не пялился). А тут шрам прямо чуть ли не главным местом на его лице оказался. Так что он даже глаз от него отвести не мог – надо же, как заметно. И чем дольше он смотрел на себя и свой шрам в новое зеркало, тем больше пропадало из виду его взрослое лицо с остатками бритвенной пены на недобритых щеках, а вместо него проявлялось, как на старой фотопластинке, испуганная круглая мордочка двенадцатилетнего пацана со лбом, туго обмотанным белым бинтом, из-под которого высовывались подсохшие остатки недомытой крови.
Неужели же надо было случиться такой мелочи – поменянным светильникам в ванной и под другим углом брошенным на его лицо теням от всяких торчащих из стен ванной причиндалов, чтобы все еще живущий в каких-то завитках мозга почти что сорокалетней давности мальчонка вдруг запросился, да еще так настойчиво, наружу! Но ведь запросился. И шрам раскрутил в обратную сторону всю эту совершенно незначительную историю, каких в жизни каждого можно насчитать ох как немало. Сорок лет не вспоминалось, а тут все как будто вчера…
Началось все за несколько дней до появления того, что потом стало чуть заметным шрамом на лбу. Они тогда бесились на перемене в школе, и Витьке – он ведь с полной несомненностью вспомнил, что именно Витьке, а не кому-то еще из их веселой компании – пришла в голову идея поскатываться по перилам школьной лестницы не на животе, как они это делали обычно, а, так сказать, верхом, оседлав эти перила так, что правая часть тела располагалась над ступеньками лестницы – близко, почти можно носком достать, но вот зато левая половина висела на лестничным пролетом, четыре этажа которого в старомосковском школьном здании составляли высоту очень даже приличную.
В общем, как и следовало ожидать, Витька пулей пролетел все этажи и гордо выпрямился на кафельном полу вестибюля, призывно махая ему рукой, а он два этажа проехал нормально, но вот когда только-только стал делать предпоследний вираж на втором этаже, что-то пошло не так, и он загремел с высоты метров четырех в этот самый проклятый пролет. Упал он на пол первого этажа плашмя и спиной и то ли от страха, то ли от удара на несколько мгновений вырубился, а когда открыл глаза, то увидел склонившиеся над собой лица разнообразной школоты и с ужасом почувствовал, что вдохнуть он не может. Тогда он снова вырубился. Окончательно пришел в себя на кушетке в школьном медицинском кабинете, где их школьная медсестра или докторша – он не очень в этом разбирался – довольно равнодушно сказала ему:
– Легкие ты себе отшиб – вот что. Потому и дышать не мог. Но мы тебе искусственное дыхание сделали. Так что дыши теперь. А вот позвоночник ты наверняка ушиб. Так что в районную поликлинику сходи обязательно. Прямо сейчас. А переломов или вывихов у тебя, вроде бы, нет. Хорошо отделался. Везунчик!
Он и правда чувствовал себя почти нормально, хотя спина болела так, что он даже с кушетки встал с трудом. Когда он уже приоткрыл дверь, чтобы выйти наружу, докторша вслед ему добавила:
– Ты пока погоди. Я матери позвонила. Она сейчас придет тебя к врачу отвести.
Ну не будешь же ей объяснять, что не матери она звонила, а тетке. Мать-то у него давно померла. От рака. Он ее толком и не помнит. А живет с теткой, тетей Аней, маминой сестрой. Она хорошая. Наверное, такой же и мама была. Так и живет с ним, растит. Даже замуж не вышла. Только болеет много. Диабет у нее. Ноги опухают. И еще – чуть с ним что не так – сразу в слезы. Как – говорит – я на том свете матери твоей в глаза погляжу, если тебя не уберегла. Так что теперь жди причитаний. Так и остался он стоять у кабинета. И правда, тетя Аня скоро пришла. И даже особо и не плакала, когда увидела, что он и смотрит, и идет нормально. Но к врачу сразу пошли. Тот смотрел ему в глаза, жал спину, крутил его между колен и в конце концов и говорит, что ушиб, конечно, есть, и это дело серьезное, но особо опасаться нечего, если он недельку на твердом полежит, и вставать только кушать и в уборную, и чтобы на спине старался все время лежать. Если через неделю болей не будет, можно вставать – и в школу. Только без физкультуры на полгода, и чтобы сразу к нему, если спина заболит, а справку в школу и освобождение от физкультуры он напишет. С тем и ушли. Тетке даже и поволноваться особо времени не было.
Зато уж на лечении она отыгралась. Сначала заказала у столяра, что делал ремонт у соседей, деревянный топчан, который, благодаря поставленной бутылке, был сколочен в тот же день к вечеру. Потом выставила топчан на балкон, постелила поверх досок тонкую простынку и уложила его спать на это пыточное ложе, ссылаясь на рекомендации врача. Хорошо хоть одеяло дала нормальное, так что ночью не замерз. И так и пошло, все точно по рекомендации – лежи сутки напролет и вставай только по нужде. И не увильнешь – она бюллетень по уходу взяла. Так три дня и прошло. А ему и правда куда лучше стало. И спина не болела. Ну разве что самую малость. Так что тетка решила бюллетень не продлевать и пошла на работу, строго-настрого заказав ему всякие телодвижения. А куда прикажете энергию девать, за три дня накопившуюся? Так что, когда ему дружок позвонил и сказал, что их общий приятель вытащил во двор какой-то необыкновенный велосипед – трековый! – и дает всем покататься, то он был во дворе уже через пять минут – только что одеться и в туалет заскочить. А там и правда машина какая-то необыкновенная – шины тонкие, седло без пружин, легкая – одной рукой поднимешь, ну и как тут не забыть обо всех своих болячках и не прокатиться? Он и поехал, когда до него очередь дошла. Не езда – а сплошное удовольствие: велика под собой не чувствуешь, а летишь! Он и разлетелся. Даже слишком. Чувствует, что пора тормозить, а как затормозишь-то, если у этого создания и тормозов нет? Правда, его предупредили, что и тормозов тоже у этой конструкции не имеется, так что не особо разгоняйся, но вот как, все-таки, тормозить, если понадобится, не сказали. Ну, он тоже не лыком шит – решил выскочить через подворотню на большую площадку перед домом и там круг-другой сделать, не вращая педали, пока машинка сама не остановится. Но вот беда, подворотня узкая, а как он к ней подъехал – ему навстречу машина, так что никак мимо не проскочить. Тут мозг ему выдал другой вариант – дуй прямо на бордюрный камень – он высокий, так что колесо в него упрется, и велосипед остановится, только чтобы через руль не перелететь. На бордюр он колесо и направил. Не учел только, что велосипед такой легкий, что он бордюра и не заметил – вскочил на него, да и впилился, почти не погасив скорости, прямо в шершавую гранитную стену их дома. И ему удержаться не удалось – через руль перегнуло, и он в ту же стенку лбом и вмазался. Тут только и остановился. Гранит шершавый, удар сильный – у него в голове все кругом, да еще чувствует, что кровь из разбитого лба глаза заливает. Тут он так расстроился, что даже заплакал. Не от боли даже – от обиды, что так у него все неладно получается. Ребята, конечно, подбежали, кто платок сует, кто под руки держит, и все кричат, что ему скорее в травмпункт надо, благо он через дорогу за углом. Так и довели его всей компаний, утирая кровь со лба. Ну, там его быстро в оборот взяли – лоб помыли, какие-то скрепки наложили, бинтов кучу на голову намотали, в глаза какой-то штукой светили, чтобы проверить, нет ли сотрясения, и домой отправили, сказав, что из-под повязки может еще немного кровоточить и через день надо прийти повязку сменить, а через неделю скрепки снять. С тем и пошел домой, думая только, как бы успеть залечь на свой топчан до того, как тетка с работы вернется, и что ей наплести по поводу своего ранения.
Плести, однако, ничего не пришлось, поскольку жизнь все его планы поломала – только он вышел из-за угла дома и заспешил к своему подъезду, как из-за противоположного угла показалась тетка, тащившая в руках две набитые авоськи и тоже направлявшаяся к их подъезду. Не встретиться они не могли. Когда тетка заметила его и увидела забинтованную голову и пятна засохшей крови на лбу ниже бинта, она поначалу просто замерла, медленно опустила на землю обе авоськи и только потом осела сама в глубокий обморок. Народ, конечно, набежал, окружили, загалдели, кто-то слегка попробовал ее по щекам похлопать, а он тупо стоял и смотрел. У кого-то наконец нашелся пузырек с нашатырем, и тетку подняли на ноги. Она подобрала свои авоськи и как сомнамбула двинулась в подъезд. Он побрел за ней.
Тут уж, конечно, было не до выдумок, и он честно рассказал обо всем, что произошло за день. Рассказывал и все не мог отогнать от себя видение: как даже падая в обморок, тетка, все-таки, успела осторожно поставить на землю авоськи, чтобы не разбились яйца и бутылка с молоком, которые она несла – сделать ему яичницу к ужину.
К счастью, все обошлось: и у него болячки зажили быстро и без последствий, и тетка отплакалась и отгоревалась по поводу своей неумелости в оберегании его от жизненных неприятностей. И зажили дальше. И через какое-то время даже и не вспоминали о случившемся. А вот теперь – тень по-другому на лоб легла, он и вспомнил. И сразу вспомнил и тетку, и как она даже в обмороке сначала о его яичнице подумала и сумки не уронила, а поставила, и о том, что на ее могиле уже давно не был, а ограду подновить еще в прошлом году надо было, и о том, какой заботой было окружено его детство, да и вообще вдруг увидел все тогдашнее время и себя тогдашнего… И с его воспоминаниями соглашался отразившийся в зеркале парнишка с перевязанной головой и подсохшей кровью на лбу…
– Ты скоро? – услышал он крик жены с кухни. – Что ты там застрял на час? Яичница стынет.
– Иду-иду, – откликнулся он, торопливо побрызгал одеколоном на выбритое лицо и вышел в коридор, оставив мальчика в зеркале, в котором, впрочем, после того, как он потушил свет, уже никого и ничего не отражалось…