Повесть
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 73, 2021
Часть I
1
Два года назад я составил список подходящих мест по всему миру, но удалось попасть только сюда, на островок возле мыса М. в архипелаге К.
Пока искал, воображал пустынные, зеленые острова посреди теплого океана, с песчаными пляжами, на которые набегают мощные волны, с солеными ветрами, чайками, каменным маяком на холме и разнообразием красок в небе… Как в фильмах.
Но с пустынными, зелеными островами посреди теплого океана не сложилось. Вместо них – промерзшая черно-белая скала Эль Фуэго на самом кончике Антарктиды, по которой даже не со всех точек наблюдения понятно, что она островок, – настолько она близко от ближайшего материкового мыса.
Там, на мысе, большая станция – деревушка со столовой, тренажерным залом, библиотекой. Даже бильярд есть. Работает круглогодично, некоторые живут с семьями. Словом, отшельничества не получилось бы. Здесь, на Эль Фуэго, – два домика: в одном живем мы с напарником, другой остался от прежних экспедиций, когда здесь располагались англичане. В нем кое-что из оборудования и припасов. Вместе два домика составляют Убежище Бельвью (Bellevue Refuge).
На самой высокой скале установлен маяк – семиметровая пластиковая башня с оранжевыми и белыми горизонтальными полосами. 42 метра над уровнем моря. Белая вспышка каждые 10 секунд. Указывает путь к международной базе на мысе. На верхушке башни у нас развернута почти горизонтально солнечная батарея, и еще одна на крыше дома – хмурь здесь приличная, конечно, но ненамного больше, чем три четверти года в Москве. Мы следим за работой маяка, за порядком на острове, наблюдаем за погодой, природой и заносим данные в компьютер.
2
Мигель смуглый, худой, живой, улыбчивый. Говорит о жене и детях, но я притворяюсь, что плохо понимаю испанский. По заключенному мной договору язык общения – английский. А английского у него достаточно только для обсуждения чисто технических вопросов. Так что я лишь улыбаюсь в ответ на долгие рассказы о семье, о Буэнос-Айресе, о том, как буйно цветет там весной жакаранда, окаймляя улочки фиалковым цветом. Иногда непонимающе киваю. Я же приехал сюда, чтобы выйти из игры. Через две недели он почти перестал рассказывать. А еще через неделю наступила зима.
3
Дни идут за днями.
Я просыпаюсь. Дышу. Варю кофе. Смотрю в окно.
Киваю проснувшемуся Мигелю. Выхожу чистить тропинку. Июльский ветер при минус тридцати перехватывает дыхание. Поэтому дышу медленно, аккуратно. Почти не дышу. Если бы не ящик гигиенической помады, губы покрылись бы незаживающими трещинами. Океан скован. Волны на утесах под маяком архитектурно заледенели. Повсюду белый панцирь. Открытого грунта на острове почти не видно. Береговой базы почти не видно. Наверху белая вспышка каждые 10 секунд. Мигель идет проверять башню.
Днем обед. Для Мигеля это вторая трапеза: утром он плотно завтракает. А я утром только пью кофе. Зато обедаю плотно. Потом иду обходить остров, хотя этого не требуется. Хожу часа три, карабкаюсь до одури, до оглушения и онемения, и под конец только и слышу, что свое дыхание.
Вечером Мигель созванивается по скайпу с родными и лопочет скороговоркой, будто ведет репортаж с латиноамериканского футбольного матча. А я лежу (после карабканья побаливает спина), читаю, рисую в уме произвольные картины. Перед сном смотрю видео со львами. Мигель думает, я чокнутый. Правильно думает.
Всё-таки мне повезло, что когда-то я ходил в экспедиции на Урал. Иначе бы сюда не взяли. Двадцать лет я вел семинары и лекции по физике да всяким смежным вещам, а здесь обхожусь знанием электрики, принципов работы дизель-генераторных станций, солнечных батарей, барометра и т.п.
4
Остров – идеальный мир. Точнее, так: идеальный мир одного человека должен быть похож на небольшой остров, который можно обозреть с высокого холма. Полуторакилометровый участок суши в океане – это метафора нормы. А если на нем поселиться и жить его заботами – он и есть норма.
Как ловко сейчас прыгнул лев – из кустов да сразу на эту антилопу – вцепился в горло…
…Моя сожительница Ира (первая после второй жены) неплохо зарабатывала. Когда переехала ко мне, выяснилось: она недовольна формой своих зубов (по мне, так нормальные зубы были). Дальше два года весь ее заработок уходил на стоматологов. Наконец, идеал был достигнут, улыбка сияла. И она ушла, перед этим назвав меня инфантильным неудачником… Что я принял за комплимент…
На запах антилопы пришли гиены – но он их прогонит…
И ведь, удивительно, все о норме смутно знают, даже Ира, и смутно знают, что умрут и их единственная жизнь закончится, и все равно почти все живут ненормально. Между работой, домом, отпуском, супругами, детьми, любовниками, любовницами, боссами, подчиненными, выгодами, уступками, партиями, убеждениями. В общем, ломают себя на сотни кусков. Разрывают.
Но большинство не выбирают остров потому, что не представляют жизни «вне коллектива». В которой они не мучают других или хотя бы себя.
Несколько раз мне начинало казаться, что и здесь, на острове, плохо, что все зря, но я зажмуривался и усилием воли представлял себе, как просыпаюсь рано утром в Выхине, полтора часа еду с толпой в электричках и метро, волнуясь, что плохо подготовил отчет, а потом… А потом открываю глаза – и ничего нет! Белая пелена и пингвины.
5
Когда зимовка подходила к концу, Мигель только и мог говорить, что о возвращении домой. Его вахта кончалась. А я думал, как бы продлить свою, и подозревал, что Мигель может наплести начальству о моем состоянии, из-за чего со мной не продлят контракт. Хотя я столько знал о психологии и психиатрии, столько читал и видел, что научился симулировать здоровье, бодрость, что угодно. Я знаю все их трюки и уловки, пройду любой тест. Никогда не встречал психиатра умнее себя.
И вот тут, в начале октября, в небе разлилось стойкое свечение, а за два дня неожиданно потеплело до плюс девятнадцати. Снег и лед таяли. Пейзаж стремительно менялся.
– Рекорд, – сказал Мигель, непонимающе и беспомощно улыбаясь.
Все он понимал. Связи не было. Интернета не было. Радиочастоты молчали. По рации связывались с Эсперансой (базой на материковом мысе) – у них то же самое.
Потом в океане начала прибывать вода.
– Почему они не прилетают? – спросил он через неделю. – Я до сих пор не видел вертолета с большой земли.
– Потому что его нет.
– Не долетел до Эсперансы?
– Не вылетал.
– Почему не вылетал? Метеоусловия…
Я отвернулся и двинулся обходить остров. Дышалось глубоко, медленно и ровно.
За ужином Мигель оптимистично хлопнул себя по коленям и сказал:
– Через месяц в Эсперансу придет корабль.
Я мягко улыбнулся и отхлебнул какао.
На Мигеле проступила знакомая мне по другим людям и своим давним отражениям в зеркале гримаса – в глазах разливается отчаяние, хотя улыбка не сползает. Лицо-оксюморон.
6
Через месяц воды прибавилось на два метра. Нашу пристань затопило. Он прекрасно понимал, что это значит.
– Я отправляюсь на Эсперансу. Надо все выяснить.
Что он хотел выяснить – непонятно. Что знали – они рассказали нам по рации. В один день пропала связь с обитаемым миром, появилось свечение в небе…
Ему просто были нужны другие люди. Общество.
Мы сообщили на базу, чтобы его встретили. Собрали вещи. Подготовили лодку. Завели мотор.
– Ты же будешь следить за маяком? – Он боялся, как бы я чего не натворил. Он же еще надеялся на корабль.
– Конечно, – я хотел пошутить («Эсперанса умирает последней»), но не стал. – Hasta luego, Мигель.
Когда лев, проживший много лет, теряет близких, он начинает делать так: «Уоооу, уоооу». Звуки тоски. Будто по погибшим сородичам. Но ему лишь нужна компания.
Я глядел на Мигеля, удалявшегося в лодке в сторону белого скалистого берега с разноцветными домами базы на почти бесснежном плато и бурым горным хребтом за нею, и думал: хорошо, что я не выплатил ипотеку.
7
Загораю – в Антарктиде. Поставил кресло перед домом. А что? Сегодня плюс двадцать. Белые скалы, темные горы, синие айсберги, бурый грунт. Зазеленел мох и все, что могло зазеленеть. Чем не Bellevue («прекрасный вид»)? Внизу греются пингвины. На том берегу – пингвины и тюлени. Почему мне нельзя?
Да, запасы не вечны. Беспокоит топливо для будущей зимовки. Кто знает, насколько она будет суровой… Но к ним, на базу, ни ногой. Не вольюсь в семью. Связь по рации – раз в день. Наблюдаю в бинокль. Упрямство? Нет. Ведь если не вольюсь, с меня будут взятки гладки – я не стану участником борьбы. И когда начнется – я буду ни при чем. Я усвоил уроки. Благо первые из них преподали еще в первом классе.
Львы поймали зебру, но не убили сразу, как обычно, – не задушили, вцепившись в шею или горло, – а повалили, раненую, и принялись есть, а она дышала во время пира, и уже все кошачьи морды были красные, и при каждом порезе кожи, откусывании мяса, вытягивании жил зебра произносила чисто и тонко: «А-а-а-а, а-а-а-а» и слабо перебирала ногами. (Раньше я не мог досматривать такие сцены до конца, а досмотрев, не мог потом спать; сейчас досматриваю и спокойно сплю.) Да, все может случиться. Пока что я дышу, вдыхаю медленно и глубоко этот чистый сочный воздух. А он действительно чистый – дозиметр показывает норму. Кстати, в лаборатории на базе проверили воду из океана, говорят: без отклонений.
8
Вызвали меня на свое собрание. Мол, ты обязательно должен быть. Я сказал, что у меня дела, но они не поняли юмора. В общем, подготовил вторую лодку, приплыл на Эсперансу.
За главного у них новозеландец Джим. Высокий, статный. С густой бородой и копной волос. Прямо львиная грива, развивается на ветру.
Я пошутил по американскому шаблону – у американцев же 95 процентов шуток шаблонные:
– You know Jim, the seventies called. They want their hairstyle back.
– Мир погиб, – торжественно продекларировал Джим.
– Да ладно, – сказал я по-русски.
– Если мы хотим выжить, мы должны планировать. Распределять припасы, лекарства, топливо. Мы уже все распланировали. Ты же хочешь выжить?
– Естественно, – сказал я по-английски, а по-русски добавил: – Ну, то есть как – «хочу»…
– Арон, Клод и Мигель поедут с тобой на остров и проведут инвентаризацию. Если мы хотим пережить следующую зиму, придется сильно экономить. Оставлять тебя на острове – неэкономно. Отапливать целый дом ради одного…
Вот и наступил коммунизм, подумал я. Ладно, посмотрим. Еще что-нибудь случится, и вам станет не до меня… Скоро потянутся с отдаленных баз, что в глубине материка, где сплошная ледяная пустыня и условия суровее раз в пятьдесят. Куда им еще деваться? Конечно, попробуют добраться до побережья. Кто-то точно дойдет.
9
Взамен того, что у меня реквизировали (продразверстка), я выпросил рыболовную сеть, удочку и немного масла.
Теперь ловлю с берега Champsocephalus gunnari – ничего сложного. Только наглые тюлени иногда бросаются на сеть, пока она еще в воде. (Тюленей убивать пока не пробовал.)
Плиту питаю от солнечных батарей. Зажариваю рыбу целиком – она совсем не имеет рыбного запаха, мясо белое, костей почти нет, только хребет, и даже он отлично жуется, если прожарить как следует. Хрустящая рыбка – просто блеск.
В оранжерее на базе зреют лимоны. Но мне ни одного не дали. А они нужны… Впрочем, пока есть две банки витаминов – из личных запасов. (На северно-восточной стороне, на труднодоступном склоне, я спрятал в герметичных коробках то, что не собирался отдавать.)
Я думаю, бродя по острову: зачем Джим и другие полярники отращивают волосы, бороды и усы? Это же неудобно. В холода на них намерзает влага… И вообще негигиенично и требует возни.
Интересно: когда кто-то доберется до Эсперансы?
Пока брожу по скалам. Дышу. Сейчас на моих глазах разом упали два пингвина. Оступились. Обычно они падают по одному. Поднял обоих, и они засеменили от меня вразвалку, растопырив для баланса крылья. Не очень-то эти крылья помогают.
10
Снилось московское метро, какой-то бомж в колпаке шута подбежал, скорчил рожу, смеясь и заглядывая в глаза, и удалился, кривляясь, а вместо электрических ламп на сводах светят свечи в канделябрах и отбрасывают дергающиеся тени на серпы с молотами, снопы с доярками и прочее… А вокруг люди темными потоками, только бомж в ярком колпаке… А потом я выплываю по эскалаторной трубе на поверхность, а там – руины, и посреди развалин в груде пепла сияют безупречные зубы.
Господи, да ничего же этого нет! Зато вот что навсегда есть: молодой отец на пианино играет балладу, молодая мать поправляет блондинистый локон, наша квартира окнами в палисадник, друзья и футбольный мяч во дворе, солнечный летний день… Если подумать, у меня было всего очень много. А зачем потом стало длиться – непонятно. Почему потом оказалось все не так – непонятно. Зачем родители перестали быть такими, как в том солнечном дне, причем задолго до смерти, – непонятно. Так что – погиб мир, как пафосно выразился Джим, или нет – не так уж важно. Для меня по большому счету все прекратилось достаточно давно.
На базе Эсперанса есть пять женщин. Немка, чешка, финка и швейцарка – с мужьями. И одинокая колумбийка-биолог по имени Salo Lopez, которая не может понять, почему я улыбаюсь, слыша ее имя.
Женщины… Что – женщины? Похоже, я уже покорил отведенные мне вершины… У меня были красавицы. Включая двух жен. Были женщины-шлюхи. Была женщина-продавщица. Женщина-поэт. Женщины-доценты и одна – профессор…
Salo Lopez красивая, как почти все в ее стране. Вернее, как почти все, кто когда-то жили в ее стране. Она постоянно возится с пингвинами и тюленями – часто вижу в бинокль, как она бродит по другому берегу.
Смотреть на нее мне так же приятно, как в потолок, когда вечером я лежу в доме.
В конце одной книги об апокалипсисе, когда всему приходит конец, герой понимает, что не хочет секса, обладания, размножения, хотя рядом с ним женщина его мечты.
Что до меня – я и без апокалипсиса ничего такого не хотел уже лет пять.
11
Через неделю, ближе к полудню, со стороны южного хребта показались пять разноцветных фигур. Трое брели с рюкзаками, двое тянули сани.
«Дошли, дошли», – кричали они и смеялись, но никто из высыпавших из домиков Эсперансы не мог их понять, кроме чешской семьи Гвранеков, потому что кричали они по-русски.
С острова я так внимательно и долго наблюдал за их появлением в бинокль, что свело руки и заболели глаза. Джим устроил «официальное» приветствие, судя по позам, жестам, рукопожатиям и объятиям. Потом жители Эсперансы и пришельцы потянулись в большой дом, где помещалась столовая и проводились собрания. Я еще раз задумался: вроде бы у меня все готово – по крайней мере к тем вариантам, которые я смог предусмотреть. Кроме одной штуки, о которой позабочусь на их берегу.
– Срочно приезжай, – сообщил Мигель по рации. – Твои соотечественники здесь!
Присмотрелся к соотечественникам в столовой: конечно, из разных сортов только такие могли выжить. …Обычно полярники – приличные люди… Откуда эти взялись?..
На вопрос «Где остальные?» пятеро как один трагично отвечали – they didn’t make it. Местные их жалели.
Через четыре дня, когда соотечественники отъелись, отмылись, выспались, пришло время для более естественного разговора в узком кругу.
– Фуф, бля. Хорошо, хоть один наш здесь, – это сказал их пахан Славик. Толстый, сбитый, коренастый, с наколкой «Самотлор» на запястье, с толстой цепочкой и крестом. – Мы должны держаться вместе, да? Русские своих не бросают.
Он зажал мою шею сгибом локтя и по-дружески придушил.
– Конечно. Я уж думал, все, пиздец, я тут один с этими мудаками застрял, – подыграл я.
– Так ты че, не с ними, а на острове, мне сказали?
– Да.
– А че там?
– Да маяк же.
– Ну да.
– Они еще думают, что корабль придет.
– А че, не придет?
– Вряд ли.
– А-а, – Славик соображал, что бы еще спросить. Остальные – Толян, Витек, Колян и Вован – сидели на кроватях вдоль стен. – Так у них Джим главный?
– Типа того.
– Да ладно!.. Новозеландец!.. Ебать они клоуны.
Другие четверо загыкали, то ли соглашаясь, то ли вспомнив клоунов.
– Ага.
– А че ты(,) его слушаешься?
Я не уловил, была ли между «ты» и «его» запятая. Ну да какая разница.
– Я сам по себе.
Славик помедлил, переглянулся с товарищами (они все были похожи друг на друга).
– Красава, – он засмеялся с полагающимися междометиями.
Вскоре после разговора я вернулся на остров.
12
Как сообщил по рации Мигель, русский бунт начался одним утром, когда все собрались на завтрак. Славик возмутился по поводу скудного рациона. Джим объяснил, что они экономят запасы, но Славик потребовал консервы, и Джим после колебания согласился их выдать.
– У нас же демократия, – сказал Мигель.
– Коммунизм, – поправил я. – Каждому по потребностям.
На самом деле это была просто трусость. Естественная и самая распространенная реакция любого льва. И Мигель, как всегда, все понимал.
Пока что я сидел на своем острове, питался Champsocephalus gunnari и то и дело наблюдал за базой в бинокль.
Salo Lopez теперь редко выходила на берег к тюленям и пингвинам. А если и выходила, то в сопровождении здоровяков – Джима или Клода.
13
– Срочно приезжай, – через три дня сообщил Мигель по рации. – Они оборвали все лимоны в оранжерее, а когда Джим им пригрозил, они его избили. Срочно приезжай.
– Я не врач, – сказал я.
– Что они творят? – почти плача спросил Мигель.
– Ты как всегда все понимаешь, – сказал я по-русски.
– Что?
– Врачи – Моника и Мартин.
– Они сказали, что будут отправлять всех на работу. Ловить рыбу, таскать лед из ущелья. Они сказали, что сами теперь распределяют пайки… С Джимом одна Моника. Мартин с Ароном на леднике… Ганс, Яромир и Райво ловят на берегу…
– Конец связи, Мигель.
…Когда я разговаривал со Славиком на четвертый день появления его прайда, я заметил в его рюкзаке коробки с маркировкой американской базы. Но никому не сказал… Чего бы я добился…
14
Salo Lopez бродит по берегу в сопровождении Клода. Оба хмурые. К ним спускаются Вован и Колян. Что-то ходят вокруг, трутся. Вован хватает биологичку за зад. Клод толкает его. (Я смотрю в бинокль не моргая.) Вован толкает в ответ. Клод взмахивает кулаком. Колян валит Клода на землю. Оба начинают его пинать. Колумбийка закрывает нос и рот ладонями и, очевидно, кричит. Вован сбивает ее с ног. Они возятся с ее штанами. Пока один насилует сзади, другой держит за голову. Клод лежит неподвижно. Потом они бросают ее на берегу. Какое-то время Salo Lopez почти не двигается, потом начинает медленно ползать среди камней, шаря вокруг, будто слепая. Потом, оживляясь, тормошит Клода, пытается привести в чувство. Не выходит. Она держит его голову на своих коленях и поднимает глаза в сторону моря. Я вижу ее слезы.
15
За неделю еще потеплело. Плюс двадцать два – такого начала лета в этих широтах никогда не было. На острове появились птицы, они вили гнезда. С помощью справочника пытаюсь определить их названия. Пингвины на берегу высиживают яйца.
Расцвели Deschampsia antarctica (антарктический луговик) и Colobanthus quitensis (колобантус кито). Он и так вечнозеленый (когда не цветет – похож на мох), а сейчас усыпан мелкими цветками с белыми и желтоватыми венчиками. Яркими пятнами рассыпался по склонам.
Наблюдал в бинокль, как Арон и Яромир соорудили Клоду могилу из камней на пляже.
31 декабря случилась попытка контрпереворота.
Яромир, Мартин, Арон, Райво, Ганс и оклемавшийся Джим вооружились металлическими прутьями, ножами и, стоя на площадке возле столовой, кричали что-то внутрь. (Женщины заранее спустились на берег, к лодкам.) Прошло минут пять. Наконец, в дверях столовой показались Славик и Вован. В руках у них М-16. (С американской базы?!) Видно было ухмылки. Они сделали несколько шагов в сторону Джима и его друзей – те разошлись полукругом. Прутья и ножи побросали. Теперь Джим протягивал в сторону Славика руку и что-то говорил – понятно, что… Выстрел, другой, третий, четвертый, пятый. Яромир, Арон, Ганс, Райво свалились и лежат неподвижно. Джим с простреленной ногой извивается. Мартину махнули стволом в сторону двери, и тот скрылся внутри. Правильно – оставили врача.
При звуке выстрелов женщины, сидевшие на берегу, кинулись в лодки, и только пани Гвранек – вверх по скалистой тропе, назад к базе. Те кричали ей, чтобы она вернулась. Пытались завезти моторы. Но предусмотрительный я сделал так, чтобы три их лодки у причала уже не завелись… Весла спрятал… Славик и Вован тем временем побежали на крики. Сверху поманили женщин к себе. Те потянулись назад на Эсперансу. Никто не разговаривал.
16
Витек повел женщин в дом – наверное, запер где-то. Мигеля заставили оттаскивать тела к обрыву. Он слишком щуплый для такой работы, но он ее «заслужил»… На пятом – Гансе – он почти выдохся. Джим копошился на земле – его, видимо, приказали не трогать. (Мои руки устали держать бинокль.) Оттащив и сбросив Ганса, Мигель поплелся внутрь. Славик, Толик, Колян и Вован закурили у входа, посмеиваясь над Джимом. О чем-то говорили. Вдруг Славик резко повернулся в сторону острова и помахал рукой. Он не мог меня видеть. Возможно, были блики от стекол бинокля. Я тут же его опустил.
17
Вечером рация ожила.
– Саня, давай к нам. Отметим. Новый год же… Ты видел, что эти суки хотели сделать… Или ты не с нами?
Я не отвечал. Мои яйца сжались в маленький комок. Они не знают про испорченные лодки? Они точно не смогут их починить! Здесь я в безопасности!
Джим по-прежнему лежал на земле. А моторы в лодках испортил я. Вдруг против воли я почему-то взял рацию и сказал:
– Скоро буду, мужики.
18
Из динамиков в столовой звучала песня. Гнусавый голос надрывался: «Не стоит прогибаться под изменчивый мир». За окнами было светло и будет светло до утра – ночи в полярный день не совсем ночи, солнце только опускается к горизонту и немного проползает по-над ним, а потом снова идет вверх.
– Саня, е…ный в рот! – поприветствовал Славик и придушил в объятиях. – Садись, чем бог послал…
Закуска, виски… Четверо женщин в углу… С Salo Lopez танцует Толик. Ну то есть как – «танцует»… Мигеля и Мартина где-то заперли. Оружия не видно.
…Когда я подходил к столовой – Джим корчился на фоне заката и темных гор и просил: «Помоги мне». А я думал: «В каком смысле?»
Я откусывал куски и отпивал из стакана, стараясь не сблевать. Сказал, что неплохо бы Джима занести…
– Утром занесем… Ты вот что, – Славик обошел стол, приглашая меня встать. – Тебе какая больше нравится?
– Вот эта, – я показал на колумбийку.
– Бери, – Славик щедрым жестом перекинул ее от Толяна ко мне.
Я обнял Salo за плечи и посадил за стол рядом с собой.
– Нет, бери.
Я встал и повел ее к выходу.
– Ты куда? Здесь бери.
Я развернулся и стал в дверях.
Вован подпрыгнул к женщинам в углу, выхватил симпатичную Монику. Она слабо взвизгнула… Это все уже было в каком-то фильме про львов.
Вован и Колян занялись Моникой. Толик показал финке на свободный стол – та легла… Витек допил стакан и приманил пальцем немку и чешку.
Славик скомандовал:
– Ты что? Не родной?
Я сделал шаг в их сторону. Картинка плыла. Я протягивал в сторону женщин руку. Пытался накрыть всех ладонью.
Не понял, как Славик сдернул с меня штаны.
– О, братан… Да у тебя писька, как у гульки!
Смех. Динамики гнусавили «Солнечный остров».
– Бери свою Изауру. Ну!.. Или ты не с нами?
У меня все втянулось так, что почти исчезло.
– Ему по ходу бабы не нужны, – сказал Вован, прижимая голову Моники к своему паху.
– Может, ты этого хочешь? – Колян вразвалку пошел ко мне. Я отступил, но получил удар по ногам сзади и упал на колени. Мне затолкали член в рот.
Это был вопрос выживания. Веками мир сосал за гораздо меньшее. Еще недавно я видел, как московский менеджер шестого звена отсасывал у менеджера четвертого звена, чтобы стать менеджером пятого звена. Без угрозы жизни.
…Еще я вспомнил задиристого горца, который сломался, когда ему дал пиздюлей щуплый с виду подросток. Сам смысл его существования, каким он его видел, – драться и побеждать – разрушился, и он не знал, как жить дальше. Разумеется, позже его братья отомстили… Но для горца это ничего не исправило…
Об этом и многом другом я думал под утро, лежа запертым в кладовой с Мигелем и Мартином. Никто не разговаривал.
В полдень меня вывели и повезли на остров, чтобы собрать припасы. Со мной отправились Колян и Вован, прихватив винтовку. (Получается, всего винтовок две.) Джим за ночь истек кровью – он сидел, прислонившись спиной к стене дома. Где были женщины – не знаю.
19
Обшарив обе хижины в Бельвью и заставив меня упаковать, что нужно, они связались по рации со Славиком и сели пить мой спирт.
– Эй ты, хуесос, – сказал мне Вован. – Сначала ты.
– Надо водой разбавить, – сказал я.
Разбавил и выпил. Они подождали, потом начали сами. Я сел на пол в углу.
Я ждал.
– А маяк-то работает, – говорил Колян.
– Ну и хули, – отвечал Вован.
Через два часа начало темнеть. Они уже не вязали лыко.
– Пусть в том доме сидит.
Они вытолкали меня наружу – довести до другого дома и запереть уже не могли – и закрылись изнутри.
У меня тряслись поджилки. Я немного выждал и тихо подпер их дверь, закрыл засовами наружные ставни.
Я пошел ко второму дому, к дизель-генераторной установке. Как известно, отработавшие газы отводятся из помещения посредством металлического рукава (трубы газоотвода), который соединяют с глушителем двигателя генератора через специальный адаптер… Важно, чтобы диаметр трубы соответствовал диаметру выходного отверстия глушителя… Двадцать лет я рассказывал об этом на лекциях. Запасной металлический рукав я заранее подвел к вентиляции главного дома. Диаметр входного отверстия соответствует… Они выпили полтора литра спирта. Должны были спать. Я запустил генератор.
20
Они раздеты, лежат передо мной. Содержимое карманов и рюкзака проверено. Одежда – отдельно. Теперь я лихорадочно ищу информацию об устройстве assault rifles («штурмовых винтовок»), как их называют американцы. Интернета нет. Но есть электронные энциклопедии. Потом вожусь с винтовкой (правильнее называть ее автоматом). Считаю патроны.
До зимы ко мне не доберутся. Если попробуют чем-то грести при таком течении – Бог в помощь… Но когда заледенеет… Устранить перевес – это цель. Витек, Толик, Славик – остались. Но именно сейчас они ничего не ждут. Я не могу попрактиковаться – услышат. И патроны надо беречь. Надо приладить трубу бинокля в качестве прицела…
Рано утром я занял позицию среди скал на южном берегу. Смотрел на дверь в столовую. (Тело Джима исчезло.) Я не знал, долетят ли пули. До берега метров 300, и там еще до столовой метров 70… Попробовать стоило.
Возможно, они тем временем пытались связаться по рации. Но я лежал на скале и не мог слышать. Да и – зачем?..
Вход в мой дом с Эсперансы разглядеть можно – в бинокль, но он в полукилометре к северу от этой скалы. Второй дом с генератором не видно за первым. С задней стороны дома есть окошко, через которое можно вылезти во внутренний двор… И обходные тропинки через скалы…
Я замерз. Шея затекла. Наконец дверь столовой отворилась. Я вцепился в винтовку до боли в пальцах. На пороге Толик и Мартин. Толик показывает швейцарцу в сторону гор – наверное, дает задание на день… Мартин немного отходит, оборачивается к горам, обратно к Толику, кивает. Ветер дует – должна быть «поправка на ветер», я слышал… Но откуда он дует? Со всех сторон сразу!.. Может быть сильная отдача… Я должен удержать… Я прижал приклад. Надавил на спусковой крючок. Получилась очередь, ствол дернуло… Я не удержал… Скорее смотреть, что там. Оба – Толик и Мартин – лежат. Я срезал обоих.
Жду. Минут через десять они все еще не двигались. Не шелохнулись.
Мартин-Мартин, как же так…
Я ждал еще примерно полчаса. Совсем окоченел. Никто не появился. Славик и Витек сообразили, конечно. Теперь через главный вход будут выпускать только женщин и Мигеля – понятное дело…
21
Около полудня рация ожила.
– Саня… Ах ты хуесос… – Дальше Славик красочно описал все, что меня ждет.
Я сидел на кровати прислонив голову к стене, слушал и улыбался. Я ничего не ел со вчерашнего дня, но есть не было сил. Потом я выключил звук и лег спать не раздевшись.
Казалось, со всех сторон воет ветер.
22
Пробуждался я из такого тумана, с таким напряжением воли, что подумал, не умираю ли – может, что с сердцем. Но нет – не умирал.
Потом было медлительное хождение по комнатам… Сварил кофе… Поел совсем чуть-чуть – и быстро ощутил сытость, будто пировал сутки… Снова уснул.
Открываю глаза – 4 часа дня… Выволок тела – до этого не было сил. Сбросил со скалы. Колян упал в воду, Вован – на камни у воды. Какая разница. Я поплелся назад.
Теперь надо помыться, переодеться. Почистить зубы. К стоматологу на отбеливание сегодня не пойдем – но минимальная гигиена нужна…
Распаковал вещи и разложил их по местам. Проверил винтовку. У меня был магазин с 20 патронами, плюс еще один полупустой.
То, что я попал, – везение…
Везение?! – Да, именно… Beginner’s luck.
Сюда не доберутся – вода ледяная… Грести не получится – весел нет, и течение сильное… Да и на берег они теперь вряд ли сунутся – не будут рисковать… Тем более если женщины рассказали им о неработающих моторах…
23
Клод, Арон, Яромир, Ганс, Райво, Джим.
И, конечно, швейцарец Мартин…
Кто они были? Я их почти не знал…
В принципе, то же самое я мог бы сказать об остальных нескольких миллиардах, погибших где-то там, на обжитых континентах: «Я их почти не знал…»
Может быть, это – одна из моих основных ошибок: я никогда особо и не пытался их узнать… Вот только не пойму – ошибка плохая или хорошая? Мешающая вечности или просто жизни?
С одной стороны, некоторые, порывая со мною, среди обидного напоследок бросали что-то вроде «ты совершенно ничего не понимаешь», «если бы ты только видел», «ты слепой», «ты так ничего и не понял». С этой стороны – вроде плохая ошибка.
С другой стороны, из их слов получалось, что меня-то они, без всяких сомнений, поняли. Раскусили. Увидели насквозь… Что-то мне подсказывает – вряд ли… Так что с другой стороны… С другой стороны,
на переменке шестилетний я достал книгу.
Подошел одноклассник Ясик. Спросил:
– Ты читаешь книгу?
Я улыбнулся:
– Да.
Он выбил книгу из моих рук.
Зачем, подумал я.
Он со всей силы ударил меня в лицо,
и я упал к книге.
За что, подумал я.
В новой эре Джим и остальные объединились в прайд. И остались хорошими, потому что вовремя погибли. Так всегда в фильмах. Живет счастливый прайд с холеными самцами и довольными самками. Но приходят бродячие львы, убивают старых вожаков (некоторые убегают) и становятся во главе прайда. …Обычно один лев-захватчик бросается грызть шею, а другой – пах… Некоторые счастливцы убегают, отделавшись отгрызенными яйцами. Обычно зрители на стороне захватываемого прайда – дескать, бродячие львы делают что-то предосудительное. Но начни мы снимать фильм позже – и нашими героями были бы уже эти вчерашние злодеи. Ну, это все – взгляд с высоты вековой истории, так сказать…
24
А кто были эти Вован, Колян и Толик? И пока живые Славик и Витек?
Понятно – те, кто выбивает из рук книгу.
Чьи любимые с детства поговорки: «В большой семье ебалом не щелкают», «Кто первый встал – того и тапки».
Те, что передает эту мудрость своим детям.
Чья любимая музыка – шансон, даже если они не сидели в тюрьме. Потому что они считают, что жизнь, что любая ее часть устроена как тюрьма с паханами, терпилами, опущенными, понятиями и как там еще… И оказавшись в любом месте, они начинают эту тюрьму строить, как пчелы начинают инстинктивно строить соты.
Они считают себя «настоящими мужиками», потому что могут «опустить» другого мужика, дав ему в рот. То есть у них стоит на другого мужика. Обыкновенные пидарасы.
Конкретно эти еще кичатся тем, что они русские. Предмет особой гордости, доставшийся по факту рождения. «Деды воевали». «1941 – 1945. Можем повторить».
Считают себя сильными. Но сильными для кого? Хоть один из них в жизни хоть кому-нибудь помог? Заступался, рисковал? Если они служили в армии, то не «родину защищали», а были «дедами». То есть делали, что обычно.
Русские, как же. Не научившиеся грамотно говорить по-русски, путающие падежи и ударения. Не способные сказать одного предложения, не вставив «бля».
Каждый вечер примерно в одно и то же время Славик устраивает сеанс запугивания. Рация оживает, и начинается поток примитивной брани. Иногда я выключаю звук. Иногда – с рассеянной улыбкой слушаю. Но все, что он имел сказать, изложил за один сеанс. Дальше – только неоригинальные повторы.
Ну подождите у меня. Скоро вам придет конец. Я уже разделался с тремя и (вполне по-соловьевски) считаю это лучшим поступком в жизни. Вас всего двое осталось.
25
Шестнадцатого февраля в полпятого утра я открыл глаза. Мне показалось, я почувствовал человеческий запах. Я оделся, взял винтовку и, как пума, побежал на позицию.
Мимо острова огромной тенью и совершенно тихо проплывал корабль под американским флагом.
Вскоре он сел на мель возле материкового берега.
Из рубки вышли трое. Засуетились на палубе. Казалось, я слышал их возгласы.
На борту было написано Ray Charles.
Я лежал на скале и ждал. Внизу, если что, у меня была наготове лодка. Надо только оценить, сколько их.
Немного рассвело. Их трое. С борта они осматривали базу и копошились на палубе.
Наконец, на Эсперансе из дверей столовой вышли Мигель и Витек и, помахав руками кораблю, двинулись в сторону берега. Мигель стал еще более худым, чем раньше…
Славик, значит, сидит где-то в удобном месте с винтовкой.
Трое с корабля прошли мимо могилы Клода на берегу, поднялись по скалистой тропе.
На плато сблизились с Мигелем и Витьком. Мигель заговорил – его аргентинский английский все же лучше Витьковского.
С американцами они обменялись несколькими словами. Было видно, что американцы задают вопросы.
Потом один из них достал из кармана пистолет и выстрелил в Витька и Мигеля.
Все трое тут же побежали к базе.
Славик открыл огонь из правого окна столовой. И, конечно, сразу скосил всех троих.
Я как безумный нажал на крючок. И расстрелял все патроны в его окно. Раскрошил там все в дребезги.
Потом выжидал. На корабле больше ни души. Со стороны базы – ничего.
26
Прошли два часа. Никто из женщин из дома не вышел. Если бы Славик был жив – отправил бы их на корабль. Но это могла быть уловка, чтобы выманить меня.
Когда стемнело, я сел в лодку и на веслах обошел остров с северо-востока. Высадился километрах в полутора от Эсперансы, там, где скалы пологие.
Вооружился, как Рэмбо. Кроме винтовки, у меня ножи, топорик и склянка соляной кислоты.
Я чувствовал мертвечину.
Приблизился к домику на окраине базы. Обполз его, заглядывая в окна. Прокрался к другому. За ним – столовая. Очень медленно пополз вдоль стены. Лежа на спине и отталкиваясь согнутыми в коленях ногами. Винтовку направил вверх, в сторону окон.
Оказавшись под расстрелянным окном, со всей силы швырнул внутрь банку с кислотой. Она с шумом разбилась.
Ничего.
Дополз до двери. Приоткрыл. Заглянул. Славик лежал на полу возле лавки в крови и осколках стекла.
Он сдох. И это я убил его.
Следы кислоты на противоположной стене и полу.
27
В кладовой женщин нет. Они оказались в кухне. Дверь была не заперта.
Они сидели на полу. Получается, все это время они не смели выглянуть.
– Все кончилось, – сказал я. – Выходите.
Они покорно пошли в зал. На запястьях следы от веревок.
– Смотрите, – винтовкой я показал им на сдохшего Славика. – Он умер. Остальные лежат снаружи.
Я повернулся и взмахнул рукой – наверное, слишком резко. Они упали на колени и опустили глаза в пол.
Бедные… Ну что же это они…
– Там все погибли, – сказал я. – Бояться нечего…
Когда я еще раз повернулся к двери, взгляд скользнул по отражению в зеркале. У меня зрачки были медные. Или медовые. Первое, что подумал: нехватка микроэлементов в рационе. Или нет. Просто отблеск восхода из окон. А еще – как же я зарос… У меня теперь борода, густая желтая шевелюра. Не замечал.
– Идемте, – сказал я им. – Идемте.
Снаружи я показал им Витька, Мигеля и трех американцев. Те были страшно тощие.
– Надо будет обыскать корабль, но сначала…
Моника и Грета тут же покорно двинулись к берегу, а Туула и Salo взяли Мигеля за ноги и потащили к обрыву.
– Стойте! Вы что… Мигеля надо похоронить!
Они остановились и стояли, не смотря мне в глаза. Я почувствовал, как ветер шевелит мою гриву.
– Так… А где пани Гвранек?
Они не отвечали.
– Она в доме?
– Ее нет, – ответила Salo.
28
Позже я узнал, что еще в январе чешка попыталась ударить Славика ножницами, которыми разделывала рыбу.
Я вспомнил, как перед Новым годом она бросилась на выстрелы к Эсперансе, когда остальные женщины попрыгали в лодки. Оказывается, пана Яромира Гвранека можно считать счастливым человеком…
На американском корабле не было ни крошки еды, были четыре человеческие головы и полно топлива. Слили часть топлива с корабля в канистры.
Мигеля мы похоронили рядом с Клодом.
Потом я помог заделать окно в столовой.
– Ну вот, – сказал я им. – Вы свободны.
Они стояли передо мной.
– Sie sind frei, – сказал я швейцарке Монике и немке Грете.
– You are free, – сказал я финке Тууле.
– Eres libre, – сказал я колумбийке Salo Lopez.
Они молчали.
– Я только возьму у вас немного растительного масла, – сказал я. – Чтобы жарить рыбу.
Они молчали.
– Ладно, масла не возьму. Только решетку для гриля. В конце концов, зачем лишний холестерин…
С винтовкой и решеткой для гриля я пошел к своей лодке, завел мотор и уплыл на остров.
29
Вот, Господь. Я сижу в кресле возле дома в своем поместье Bellevue. Солнце еще теплое. Но температура уже упала, и ветер поднимается.
Я смотрю на прекрасный мир. В проливе, в крошеве льда айсберг – как голубой бриллиант. Солнце играет бликами на воде. Вдалеке на базе женщины хлопочут по хозяйству.
На скале рядом со мной еще цветет мелкими бледно-желтыми цветками колобантус кито.
Ты Себя на пару миллиардов лет самоограничил. Понятно. А я – смотри: дотрагиваюсь своими пальцами (внутри них течет кровь, с гемоглобином и всем прочим) до цветочных венчиков…
30
Наступала зима. Пейзаж стремительно менялся. Волны архитектурно замерзали на скалах. Поднялись ветра. Наконец, океан сковало льдом.
И вот, майским утром четыре укутанные фигуры пошли от Эсперансы в сторону берега. Спустились с плато. Ступили на крепкий лед. Они шли ко мне на остров. Я стоял возле дома, ждал, когда они поднимутся.
И вот мы рядом, лицом к лицу.
Они опустились передо мной на колени. Легли лицами в замерзшую землю.
Тут я впервые уж не помню за сколько времени испытал эрекцию. Впрочем, ее не было видно под громоздкой одеждой.
– Встаньте, – сказал я.
– Мы будем делать все, как ты скажешь.
– Хорошо. Я принимаю вас.
Мы зашли в дом.
Я показал им, где что. Они рассказали про свои запасы на базе и вынули из рюкзаков то, что принесли с собой. Моника и Грета оказались беременны…
– Что нам сейчас делать? – спросила Salo.
Королева Salo. Великая королева Salo Lopez.
– Кто из вас шьет? Кто умеет шить?
– Я могу, – сказала Туула.
– Я неплохо управляюсь с иглой, – сказала Моника.
– Вы будете шить знамя. Знамя нашей династии. Первой династии Великих Львов. Выберем геральдическое изображение льва в энциклопедии. Их было много в истории… Наша династия выйдет ничуть не хуже, чем остальные.
Часть II
1
В первые две зимовки мы сжигали много топлива с американского корабля, удачно припаркованного на мели напротив Эсперансы. При полном расходе хватило бы еще на три, но только зимы становились все теплее, а полярные ночи – светлее, и в конце концов мы начали обходиться совсем малым. Улучшение видимости в зимние дни наступало теперь не кратко, и солнце даже показывалось чуть-чуть над горизонтом (значит, изменился наклон оси вращения Земли к плоскости эклиптики – теперь мы видели в небе не только отраженный облаками свет). Обходиться без дополнительного освещения можно было несколько часов в день, чему особенно радовались дети.
Мы купали их в ванночках – тогда протапливали дом основательно, а сами раз в неделю мылись в бане.
Теплицу мы еще в лето нашего первого года перевезли на остров. Это было предприятие по размаху несопоставимое ни с чем, что я делал в жизни, бывшей когда-то до… У нас есть лук, помидоры, лимоны… Еще мы солим рыбу, вялим, запасаем… В сезон воруем из гнезд птичьи яйца…
Эсперансе не даем прийти в упадок. Каждое лето выезжаем туда, как на дачу. Женщинам нужно побыть иногда на небольшом расстоянии друг от друга. Совместно наводим порядок. Моника селится с маленьким Мартином в комнате при лаборатории, Грета с Гретхен – в своем прежнем домике. (Нельзя одного из детей любить больше. Но мне делается слезливо, когда смотрю в глаза Гретхен. Странно, вроде бы девочек у нас и так достаточно.) Туула отправляется в поход по побережью, фотографируя все подряд. А мы с Salo обычно остаемся в Бельвью, навещаем остальных раз в три дня… Пока новая зима не собирает нас вместе.
Salo выбирает имя для сына. Вот только пока это слова. Что-то не выходит. Я знаю, дело не во мне. Salo говорит, что никогда не беременела. Изучал медицинскую энциклопедию – возможно, первичное бесплодие…
2
В пятую зиму было так тепло, что каждый день мы выводили детей на воздух, играть с пингвинами. Малыши взрослели, становились личностями… Я боялся, не будет ли вражды… Не просочится ли она со временем… Поводы найти можно… Но нет, видимо, прошлое, и вот эти дети, и желание выжить, хотя бы ради них, скрепляли нас и глушили остальное с лихвой.
Страшно представить, сколько в энциклопедиях всего. Мне ведь обо всем надо будет им рассказать, когда вырастут… Начал составлять собственные учебники… Становлюсь человеком эпохи Возрождения… Если подумать, в каком-то смысле я он и есть.
Изредка, сидя за компьютером, отвлекаюсь от штудирования справочников, потому что стучатся воспоминания, а иногда просто впечатления, ощущения, – и я открываю файл и записываю все в дневник.
(Иногда это буквально стук – он резко раздается во сне, который у меня обычно глубокий, без сновидений, как ничто, – и я резко поднимаю голову, на часах пять утра, все спят, и я тихо иду к компьютеру.
Так, просто…)
Вот и сегодня днем – пишу, задумался – глаза одни вспомнил… Маленький Мартин напевает, возясь на полу с игрушкой… Дзинькает оповещение… Красный флажок – «у вас новое сообщение».
Машинально открываю почту, там – письмо. Из International Journal of Physics. Сначала екнуло сердце, задрожала рука. Потом – ну что за ерунда, просто глюк.
Открываю письмо. Безличный текст – Dear author… Ввиду ваших заслуг… приглашаем подать статью в специальный выпуск журнала, посвященный… Ваш вклад очень важен… Шаблонно. Sincerely, IJPh Editorial Board.
Когда думаешь, что отсмеялся, – вот тебе, пожалуйста.
Помнится, когда-то я им что-то посылал…
В порядке бреда начинаю писать статью про угол наклона Земли. Почему бы нет? Детям пригодится.
3
Через две недели статья готова. Наблюдения, накопленные за несколько лет, легко оформились в текст. Уровень их точности, правда, не выше, чем в девятнадцатом веке, ну да вряд ли в этом году кто-то пришлет статью лучше моей… Я хихикаю в бороду, выстраивая список литературы. В разделе «Благодарности» упомянул всех членов прайда Великих Львов (так и написал – «прайд»).
Открыл браузер. Написал сопроводительное письмо, начав со штампованной фразы I hope this letter finds you well. Прикрепил файл со статьей. Поколебавшись, нажал кнопку «отправить». Ничего не произошло.
4
Если и было между женщинами какое-то соперничество, то это в том, как завладеть вниманием детей, когда все были вместе. Каждая понемногу обучала их чему-то своему, а Salo и Туула еще и своим языкам, но Мартин и Гретхен говорили с нами только на английском, а с матерями – на немецком…
Я смотрел, как Salo иногда брала Гретхен на руки и напевала ей:
– Luna, Lunita, tan blanca, blanquita…
Потом добавляла по-английски:
– Вот какая хорошая песенка! Теперь спой ты…
Salo природно очень красивая, а следы горя и возраста (ей 36) и отсутствие косметики сделали ее глаза и черты божественными. Она – смуглая испано-индианка, и этот светлокожий ребенок у нее на руках…
Что до меня, то временами я беру Мартина на колени и показываю ему документальные фильмы о львах. Пока только безобидные – львы в них благородные, здоровые, симпатичные… Прошлым летом я видел, как Моника подвела его к могиле Мартина-старшего, которую мы соорудили из камней на материковом берегу, и что-то ему объясняла…
У меня над столом маленькая иконка, прикрепленная к стене булавкой, пропущенной сквозь металлическое ушко. Мартин на нее засмотрелся, протянул ручку, сказал:
– Что это?
Я снял иконку, дал ему.
– Кто этот дядя?
– Дальний родственник.
– Он хороший?
– Да, хороший.
– Он тоже погиб?
– Да, погиб.
– Как его зовут?
– Давай смотреть про львов. – Я посадил Мартина на колени и открыл компьютер.
«У вас новое сообщение». Я поставил Мартина обратно на пол, сказал:
– Только чуть позже. Пока иди к маме.
5
«Дорогой автор! К сожалению, содержание вашей статьи не вполне соответствует требованиям журнала. Прошу доработать текст в течение четырех недель и прислать повторно.
Warm regards,
Редактор»
6
Скрывая волнение, я поспешил одеться и вышел из дома. Сказал всем, что прогуляюсь к маяку.
Я поднялся наверх, сел на бетонную плиту в основании маяка. Осмотрел панораму – скоро весна, снега почти нет. Море в этот раз даже не думало замерзать, айсберги в проливе…
Что же это такое?
Ни одного правдоподобного объяснения.
Может ли в этом быть какая-то опасность?
Человечество возродилось, оклемалось, вернулось к рутине? Настолько, что заработали журналы и непринужденно рассылают приглашения?
Этого не может быть. Годами нет связи. Никто больше так и не приплыл, не прилетел, не пришел…
Это кто-то уцелевший? Полоумный физик, у которого поехала крыша? Но как может дойти письмо, если связи нет? Интернета нет. Ни один сайт не загружается.
Я засмеялся – это для меня типично. По тропе поднималась Salo. Оказывается, она вышла за мной следом. Она видела, как я смеялся.
– Все в порядке? – спросила она, поднявшись.
– Да, – я похлопал себя по колену. – Садись.
Она села и обвила мою шею руками.
– Тебя надо немного постричь.
Потом, после паузы:
– Я говорила с Туулой. Ты же знаешь, она моложе, здоровее…
– Salo, – я провел большим пальцем по ее скулам. – Бедная моя королева…
7
Ну, переделал… За неделю пересчитал кое-что, переписал несколько абзацев. Вечером открыл почту. Прикрепил файл – тот прикрепился. Написал краткое письмо. Нажал «отправить» – ничего не отправилось. Я аккуратно, как охотник в засаде, забрался под одеяло к спящей Salo и закрыл глаза.
В пять утра изнутри закрытых глаз раздался стук. Ночь прошла как мгновение – это я особенно люблю.
Без раскачки, экономным движением сел, обулся, встал. Бесшумно прошел к ноутбуку.
«К сожалению, новая версия статьи не соответствует требованиям журнала. Даю возможность переделать еще раз.
Best,
Редактор»
Теперь он на прощание пишет «Best» – фамильярничает…
8
Весь день я читал, считал, переписывал, а вечером мы праздновали день рождения Туулы.
Из запасов риса сделали не то пудинг, не то плов…
Все обнимали ее, целовали, как сестру, как родную душу.
Рис, разумеется, съели дети.
Немного выпили. Я – больше всех. Хожу теперь по комнатам довольный, смотрю на женщин за столом, на детей, иду в теплицу, смотрю на дела рук своих… Я и так чудной, а сейчас – особенно… Женщины смеются.
– Чего бы ты хотела, querida? – спрашивает именинницу Salo.
– Хочу прокатиться к айсбергу, – Туула смотрит на меня.
Я смешно подпрыгиваю и бегу за курткой.
В сумерках мы спускаемся к лодке, заводим мотор и плывем к ближайшей громаде. Сидя на носу, Туула любуется видом. Возле самого края айсберга я глушу мотор, Туула встает и дотрагивается до его отвесной стены обеими руками, потом оборачивается и благодарно смотрит на меня. Глаза ее блестят. На пристани нашего возвращения ждут три женщины.
9
Спустя две недели окончательно потеплело, а статья пополнилась несколькими рисунками, таблицей и анимированным изображением планеты, оборачивающейся вокруг своей сместившейся оси.
Стоило мне ее отправить, как пришел ответ:
«К сожалению, новая версия статьи не соответствует требованиям журнала. Даю возможность переделать еще раз.
Best,
Редактор»
Окей, окей. Все понятно. Компьютерный вирус. Он сформировал первое письмо, а теперь повторяет одинаковый отрицательный ответ…
Забавы ради и чтобы проверить догадку, я написал:
«Простите, а что, собственно, не так с моей статьей? Что именно вас не устраивает?»
Моментально пришел ответ:
«ЭТО ВСЕ НЕ ТО.
РЕДАКТОР»
10
Съездил со всеми на Эсперансу. Привели в порядок территорию, помещения бывшей столовой. Открыли ставни, вымыли окна. Потом я сказал, что поеду назад на остров – начну мелкий ремонт, как и каждую весну. А вы тут пока сами… Поцеловал детей. Salo спросила:
– Кому-то с тобой вернуться?
Я сказал:
– Нет. Позже.
Оказавшись дома, написал:
«По-вашему, моя статья – не то. А что тогда – то?»
Ответа не было, и я, не выключив ноутбук, лег спать.
11
Утреннее письмо «редактора» было таким:
«Думаете, львам ваша статья будет интересна?»
Во мне поднялась волна смятения, юмора, догадок.
Кто-то из женщин затеял эту игру. Конечно, какой я дурак… Возможно, все вместе… Уже два месяца потешаются надо мной… Вчера не ответили, ведь компьютер на Эсперансе еще надо было настроить… Я не силен в программировании, а вот Грета или Туула могли бы… А инспирировала все, конечно, Salo… Моя несравненная королева…
Стал обдумывать, что бы им ответить. Они, вот, пишут: «Думаете, львам это будет интересно?» Смеются над моим пунктиком… Ну, может, львам и не интересно… Вот только нет давно никаких львов…
Мгновенно дзинькнуло входящее сообщение:
«Думаете, их нет?»
Но ведь я успел только подумать… Как хорошо они меня знают…
12
Весь день чинил крышу дома с генератором.
13
– Скажи, зачем ты это придумала? – спросил я Salo, когда опять приехал на Эсперансу, чтобы слить часть топлива с корабля и доставить в Бельвью.
– Нам нужна жизнь, ты понимаешь, – сказала она. – И потом – я хочу, чтобы тебе было хорошо…
Я с досадой перебил:
– Я не о том.
– А о чем?
– О компьютере, конечно! – я засмеялся. – О письмах редактора!
– Каком компьютере? Каких письмах? Que? – она смотрела на меня непонимающе. Или делала вид.
Ладно…
14
Ну, хорошо. Пишу:
«А что тогда будет интересно львам?»
Моментальный ответ:
«Например, новая сказка для Мартина и Гретхен».
15
Действительно, я давно сочинил детям историю про то, что на северо-восточном берегу острова, на склоне живет в норке Шуршунчик. Это маленький пушистый зверек, днем он прячется, а ночью выходит гулять и дружит с пингвинами… Сказка была многосерийной. Во многих эпизодах Шуршунчик подозрительно напоминал домашнего кота…
Хотят, чтобы я сочинил новую?
Ладно… Будет сказка про кота как такового…
«Однажды кошка решила залезть под мышку…»
Вот только как я это переведу?
Написал им:
«Сказка на русском. Там игра слов. Перевести трудно. Может быть, буду учить детей русскому?»
Ответ:
«НИЧЕГО НЕ НАДО ПЕРЕВОДИТЬ
ВСЕ И ТАК ПОНЯТНО
РЕДАКТОР»
16
Пишу: «Ты так сильно хочешь ребенка, да?»
Ответ: «Ты – мой ребенок».
Я: «Допустим. Не понимаю тогда, зачем ты все это затеяла?»
В ответном письме пришел кусок моей старой дневниковой записи:
«Жизнь никогда не давала мне подтверждения, что любовь полная во мне, от меня и ко мне может возникнуть в ходе моей жизни. Родители любили меня. Но в этом мало удивительного. Сейчас со мной Salo. Ну так с кем ей еще быть. Не с пингвинами же».
Мне стало больно и досадно. Я не знал, что она читает по-русски…
Мне, как часто бывало в прошлом, стало плохо. Будто ничего не поменялось за последние двадцать лет, а все вокруг было только какой-то театрализованной мурой.
17
В наступивший яркий и теплый день, когда я заканчивал ремонт крыши, ко мне приплыла Туула.
Сверху я смотрел на ее плотную молодую фигуру, пока она легко поднималась от пристани.
Помахал ей сверху.
Пообедали, прошлись по острову. В какой-то момент она взяла меня за руку…
– Если ты хочешь, – начала она, но я перебил:
– Ты ничего не знаешь о письмах?
Туула остановилась и удивленно посмотрела на меня своими голубыми глазами:
– Каких письмах?
– Знаешь, Salo пишет мне через интернет письма.
– Salo? Через интернет? – спросила она еще более удивленно.
Так, ладно, мне это надоело. Я взял ее за руку и повел в дом. Открыл компьютер.
– Сейчас я тебе покажу всю переписку. Вот, – открыл почту.
Высветился динозаврик и надпись: «Нет соединения». Никаких входящих. Сети – нет.
– Ну хватит дурачиться, – Туула лукаво заулыбалась. – Это лишнее…
Она стала передо мною, приняв безоружный вид…
Из рации зазвучал голос Salo:
– Приезжайте. С Гретхен беда.
18
Сидя в лодке, мы молчали. Четыре минуты – и мы на другом берегу. Еще пять – и мы на Эсперансе. Вбежали в домик Греты:
– Что случилось?
А там – удивленная Грета. Говорит:
– Ничего.
– Что с Гретхен?
– А, – Грета улыбнулась. – Она всего лишь поцарапала колено, когда играла. Моника уже обработала ранку. Она спит в соседней комнате…
Я посмотрел на ребенка, молча развернулся и пошел обратно к берегу. На полпути меня нагнала Salo.
– Ты обиделся, да?
Я молча шел быстрым шагом к берегу.
– Извини, я не хотела напугать.
Она торопливо шагала рядом, стараясь заглянуть мне в лицо.
– Я просто не хотела, чтобы вы…
– Просто пока побудь здесь, со всеми – сказал я ей. – А я поработаю на острове. И брось писать эти письма. Если хочешь что-то сказать – говори напрямую…
19
Вечером я лениво делал уборку. Перекладывал вещи. Вытряхивал пыль. Устал. На глаза попалась бутылка… Почему бы и нет… Сделал глоточек.
Все будет хорошо, все будет хорошо.
Все и есть хорошо.
Чистота, вот, порядок… Все живы-здоровы.
Я проводил руками по краям столов, стульев, касался стен, то ли проверяя, насколько они чистые, то ли пытаясь их приласкать.
Все будет хорошо, сказал я.
В теплице мои листочки повернулись к свету. Мои хорошие. Прошел по рядам, коснулся всех руками. Не болейте, не желтейте. Все будет хорошо.
Зашел в спальню, оглядываю ее, а твержу одно и то же…
Вот иконка – а я и ей машинально сказал: «Все будет хорошо». Картонка в рамке выцвела. А там Он – держит на плечах барашка. Я обыкновенно перекрестился, чтобы как обычно отвернуться и лечь спать…
И вдруг мне так жалко Его стало, как раньше никогда не было.
Что Он, бедный, стоит с этим барашком…
Я сильно заплакал.
– Бедный Ты, бедный. Что ж мы с Тобою сделали…
И я плакал, и плача, лег на кровать.
Я подумал, что вот сейчас слезы кончатся, и я засну.
Но я оказался не там. А там, где оказался, не было стен, верха и низа. А был Он и всюду спокойствие, полнота и любовь. И я никогда не испытывал такой любви. А Он был везде, и только бело-розовое вокруг, так вот почему это называют небом, и я стал нырять в эту любовь всем сердцем и волей, пытаясь измерить ее, с опаской, что уткнусь в границу, что она кончится, но нигде не было границы, и нигде я не утыкался, потому что она не кончалась во все стороны, и тогда я начал делать шаги, чтобы Его найти, прикоснуться, и тут понял, что Он делает шаги одновременно со мной, что вот моя нога как бы в Его ноге, и Весь Он во мне.
И я не противился Ему ни одним членом и только бормотал:
– Пожалуйста, не дай этому пройти, пожалуйста, не дай, оставайся.
И вот, я видел все и свидетельствую.
20
Ночью мне снилась Salo. Утром я поехал на Эсперансу. Я пришел к ней и сказал:
– Поехали, я больше без тебя не смогу.
– Что случилось? – спросила она.
– Как это что? – я засмеялся. – Мир перевернулся.
В лодке я, улыбаясь, радостно говорил:
– Вот подумай: когда нам праздновать Пасху? В апреле? Но апрель здесь – это осень!.. Никто на празднует Пасху осенью!
Она удивленно на меня смотрела и тоже улыбалась в ответ.
Поздно ночью, когда моя прекрасная королева спала, я подошел к компьютеру.
Вместо статьи написал коротко о том, что там, где я оказался, не было стен, верха и низа. Отправил.
Спустя минуту пришел ответ:
«Принято.
Совсем другое дело.
Cheers»
Я закрыл ноутбук и лег, а когда спустя месяц все у нас собрались, чтобы отпраздновать Пасху по новому стилю, я усадил Мартина у себя на коленях так, чтобы он видел выцветшую картинку, пришпиленную булавкой.
Грета, Моника и Туула мирно болтали, Гретхен возилась с матерчатой куклой.
Потом из туалета вышла Salo, бледная, как полотно.
Я с тревогой посмотрел на нее.
Несколько секунд она смотрела мне в глаза, не двигаясь, а потом – тихонько кивнула.