***

Речь бунтаря вращается, как винт:

я зеркало, я дух, я лабиринт,

я горсть песка, я сеть для ловли света,

я город, возведенный на крови,

я сирота и я дитя любви,

я гость под кровом Ветхого Завета.

 

Речь кроткого, как рана, горяча:

Господь от нас скрывает три ключа –

один из них от гробового свода,

а два других – от житниц и от туч.

Но иногда проходит зренья луч

сквозь нервные сплетенья небосвода

 

и видит, что принадлежит Тебе…

 

Мы при последней, говорят, трубе

изменимся, и ничего не знача,

как странник, с изменившимся лицом,

я с матерью увижусь и отцом,

их обниму в пустых пещерах плача.

 

 

***

Просыпается утром не тот человек, кто спал.

Тот, другой, летал над вершинами черных скал,

над волной морской, над улицею Тверской,

тот, другой, совладал со своей тоской.

 

У него – молодое имя, иная стать.

Он могуч, как ангел, прекрасен и полон сил.

Засыпает ночью не тот, кто ложится спать,

умирает тихо не тот человек, кто жил.

 

Он теперь лежит, как в замерзшей земле зерно.

Я найти пытаюсь пропущенное звено

между этой жизнью и жизнью незримой той.

где сидят, обнявшись, разбойник, дитя, святой.

 

Я найти пытаюсь ту точку, где явь и сон,

словно жизнь и смерть, на минуту одну сошлись.

А когда найду – Благодать победит Закон,

и пустая бездна, как небо, поманит ввысь.

 

 

***

Расскажи мне о жизни в пустыне,

о тоске, о великом огне,

о любви, об отце и о сыне,

расскажи о бессмертии мне,

 

о грехе, милосердии, страхе,

о предательстве мне расскажи,

о победе, о жизненном крахе,

о молчанье, о правде, о лжи,

 

о страдании, смехе и плаче,

о враче – или нет – палаче

расскажи – ты не можешь иначе:

плачет мир у Тебя на плече.

 

 

***

В объятьях дня хрустального

плыву среди свечения

в ладье вагона спального

до места назначения.

 

Но все, в чем глаз купается,

не ловится на удочку –

лишь яблочко катается

по маленькому блюдечку.

 

И возникают синие

с каким-то странным норовом

таинственные линии

на блюдечке фарфоровом.

 

И линии сплетаются,

и яблочко катается,

и ангел в платье шелковом

за удочку хватается:

 

он сквозь завесу зыбкую

увидел из окна,

как золотою рыбкою

в ночи плывет луна.

 

 

***

В ожидании снежной пряжи

и в надежде на свет в ночи,

в эмигрантском ажиотаже

улетают на юг грачи.

 

На песок, на речные воды,

на теряющий листья лес

смотрит маленький царь природы

с автоматом наперевес.

 

Он родился во время оно,

а теперь сам себе не рад.

Так зачем же ему корона,

и зачем ему автомат?

 

Он стоит, как в любви признанье,

перед светом чужих очей,

и, быть может, его призванье –

слушать осенью крик грачей? 

 

 

***

Днями ветхая Сарра

горючие слезы лила,

ствол зеленого дуба 

уже оплетал виноград…

И пока мы еще не дошли до горы Мориа,

Я б твердил Аврааму: 

«Вернёмся скорее назад!»

 

Так писал Кьеркегор;

два столетия с лишним прошло,

только мир не решил,

что сильнее – добро или зло,

и уже не понять ему, бедному, 

подвига веры.

Утвержден Вавилон. 

Небеса заселили химеры.

Только детскому сердцу

Архангела видно крыло.

 

Ну, а в зарослях тёрна

запуталась чья-то овца,

и безмолвие сына 

похоже на выход из мрака.

 

Жизнь должны мы прожить – 

и молчанью внимать Исаака:

послушание сына равняется вере отца…

 

 

Искупительный свет

 

Памяти Александра Лобычева

 

Есть заповедные края,

Где горизонт высок.

С Крестовой сопки вижу я,

Как спит Владивосток.

 

И стыки океанских плит

Теряются во мгле,

А Саша Лобычев лежит 

Один в сырой земле.

 

Светает. В воздухе сыром

Вдруг воскресает свет

И те, кто был его пером

Очерчен и воспет.

 

Без компасов, подробных карт,

Без гробовых венков

Плывут куда-то Хейдок, Март

И Толя Кобенков.

 

Ни сон, ни чох, ни птичий грай 

В небесной синеве –

Восстал Казанцев Николай

С гнездом на голове.

 

А Саша тихо шепчет: «Нет,

На свете смерти нет,

Есть только искупленья свет,

Есть искупленья свет».

 

 

***

На холмах золотых и зеленых,

В заколдованном царстве травы, 

где ковыль седовласый на склонах

не склоняет своей головы,

 

где в траве, словно юный разведчик,

обретает любовь светлячок,

а рожденный в июне кузнечик

для концерта готовит смычок,

 

где сидит богомол за роялем –

и внимают ему муравьи,

тихо Пушкин беседует с Далем

о бессмертье, о тайне Любви.