Стихи
Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 73, 2021
Хучи-кучи-мэн-блюз
«цыганка сказала маме перед тем как родился я
этот парень был сделан с помощью ружья
она сказала что девки будут скакать вокруг меня
и целый мир узнает к чему эта х@йня
и это я все знают все знают кто я такой,
я хучи-кучи-парень я и никто другой»
так пел мадди вотерс слякотная вода
я слушал и был в восторге потому что был молод тогда
и что значит хучи-кучи все до кучи откуда мне
было знать об этом танце в великой советской стране
а это был гнусный танец от восторга мочился зал
меня бы тогда научили быть может и я бы сплясал
но нет я сидел за партой и даже стоял за станком
на уроках труда а в девятом классе меня вызывали в райком
в комсомол принимали выдавали билет
но было бы лучше если бы мне выдали пистолет
я был бы круче и все до кучи хучи кучи плясун
прощай наше славное прошлое си ю сун
но нет я стоял на всенощной и потом
целовал священнику руку вслед за крестом
перечислял грехи склонив голову под епитрахиль
и любил какую-то стерву как иаков любил рахиль
я думал илья из тучи на нас насылает гром
но лучше б я был хучи кучи с торчащим из зада пером
но нет я сидел на приеме и больные шли чередой
доярки смертельно раненные в борьбе за высокий удой
механизаторы учителя исполкомовские чины
всем вам долго жить приказали а наши дни сочтены
я сидел в грязно белом халате с молоточком в руке
но лучше бы я плясал хучи кучи в прокуренном кабаке
но нет двадцать лет притворялся что кого-то чему-то учу
все реже захаживал в церковь все реже ставил свечу
слушал все больше баха и средневековый хорал
и укрывался одеялом словно смерть на себя примерял
вспоминал как мимо высоких окон гроб провозил грузовик
но лучше б мне было помнить мадди вотерс крутой блюзовик
Осенний блюз школьной мастерской
День сжимается, как в тисках железный брусок.
О, уе!
Ветер скребет его, как напильник – наискосок.
Это осень, мама, старый ботинок,
дырявый носок.
Это школа советская, мама, это урок труда,
О, уе!
скребешь железо напильником, не беда,
Это школа советская, мама,
я не хочу туда.
Это Павел Иванович, мама, это наш трудовик.
О, уе!
Он курит дешевую «Приму», он к ней привык.
Он не ангел, мама,
человек – это черновик.
Кто нас перепишет набело и когда?
О, уе!
Жизнь – это тоже урок греха или урок труда.
Привет тебе, дядя Ленин,
козлиная борода!
Привет тебе, дядя Брежнев, брови твои густы.
О, уе!
Они густы, как в парке Шевченко – кусты.
Крыша поехала, мама, жесть!
с крыши летят листы.
Привет вам, друзья декабристы, в глубинах сибирских руд.
О, уе!
Труд в глубинах сибирских руд, это тоже труд,
скрежещет напильник, мама,
нас всех в порошок сотрут.
Привет, подростковый возраст, ты забыл меня, старика,
О, уе!
человек без идеи, мама, как лысина без парика,
или парик без лысины, мама,
разница невелика.
Я пилил железо напильником, как душу свою – тоской.
О, уе!
Я пилил железо в подвальной ученической мастерской.
Я пилил свою душу, мама,
целый день, если день – деньской.
И не лень тебе, мама, штопать мои носки,
О, уе!
на перегоревшей лампочке, как мы пилили бруски.
День сжимается, мама, как железо,
что взято в тиски.
Блюз курортной зоны
Если есть залив или бухта – можно построить порт.
А рядом пристроить город, где сломит ногу сам черт.
Зона есть зона,
даже если это курорт.
Гостиница три звезды чуть лучше, чем тот бардак.
Танцплощадка – отличное место для летних драк.
Все идут по любви,
хоть обидно за просто так.
Я приехал сюда, о, мама, мне дал путевку профком.
Я любил тут бабу, с которой едва знаком.
Я растратил заначку, мама,
что скопил от жены тайком.
Тут есть парк Шевченко, мама, с видом на корабли.
На подъемные краны, что мир бы поднять смогли.
Местные нас цепляли,
но свое огребли.
Я видел на пляже женщину, мама, с пухленьким малышом.
И баба, и мальчик лежали ничком нагишом.
А ты мама, меня стеснялась,
мечтая о ком-то большом.
Теперь я вырос, мама, а ты постарела и расплылась.
Лицо без грима, как хочешь, так и раскрась.
На то и сука-щука в реке,
чтоб не дремал карась.
Курортная зона, курортная зона, заняты все места,
кафешка на ближнем углу не бывает пуста.
Рядом бывшая церковь, мама,
под куполом без креста.
Курортная зона, курортная зона – какая тоска!
Пограничники ночью сгоняют влюбленных с песка.
Сосчитай мужиков, о мама,
с кем в жизни была близка.
Я в детстве видал тебя, мама, так и в белье кружевном.
Кого только ты тогда не водила в дом.
В мои пять лет ты, смеясь,
угощала меня вином.
Курортная зона, курортная зона – отпуска с гулькин нос.
Растрачены деньги, закрыт половой вопрос.
Посмотрелся в зеркало, мама, –
блять, ну и видос!
Зато я увидел море и даже купался в нем,
и даже подумал ну, ни хрена себе водоем!
Через десять лет, мама,
мы поедем с тобой вдвоем.
Осенний блюз непрожитых жизней
Вколочены гвозди. Закручены гайки. Забиты болты.
К тому же осень. Листья кленов желты.
Нужно подумать о жизнях, которые
так и не прожил ты!
Ты не родился в Польше, ни в местечке, ни в городке,
твой отец не учился в йошиве, с раввином накоротке,
ты не умер в Освенциме, изможденный,
с номером на руке.
Ты не родился в подмандатной святой земле.
Твой дед не прибыл сюда из Констанцы на корабле
в переполненном трюме – вся память в дыму
и лица в золе.
Ты не знал ни слова «эрец», ни слова «галут».
Ты не думал, зачем корабли в Палестину плывут,
все равно, как твоя фамилия –
«Левит» или «Лавут».
Не знал на иврите ни слова, на идиш – знал пару слов.
не читал Талмуд, не видел еврейских снов,
Твой век не вникал в подробности
и не щадил основ.
Ты не был ни корчмарем, ни алчным ростовщиком,
не был героем гражданской, не возглавлял ревком,
не командовал взводом, ротой,
или – как его там – полком.
Не случилось быть инженером – от звонка до звонка в СКБ,
не играл на гитаре в ансамбле, ни, тем более, на трубе.
не ходил заниматься спортом в закрытую кирху
в секцию по борьбе.
Легко говорить, кем ты не был, гораздо трудней, кем ты был.
Отвечаешь, как на уроке – я все это знал, но забыл.
Настоящее – это фронт, ты знаешь,
а прошлое это тыл.
К тому же осень, зябко стоять на ветру,
особенно – на углу, особенно поутру.
Из книги жизни, как в школе из дневника,
я скоро себя сотру.
Блюз дешевой столовки
На столе три ломтика хлеба плюс банка горчицы, как мы, даровой.
Липкой, с комками, горькой, мама, но нам не впервой.
И немного соли в солонке, мама, соленой, как жребий твой.
Это блюз столовки-грошовки, мама, на хрена нам она?
Да мы и сами дешевки, мама, ломаный грош нам цена.
Но нас продают дешевле, мама, и это не наша вина.
Горчицу намажь на серый хлеб и сверху ее присоли.
Это горечь судьбы, мама, это соль серой земли,
Это столовка рядом, мама, и коммунизм вдали.
Этот мир непотребный, мама, мы вспомним в конце пути.
Это все, что давалось даром, как ни крути.
Приносить с собою нельзя, но куда же еще нести?
Стакан не дается за так, придется купить компот.
Стакан унесем с собою, мама, со стаканом меньше забот,
горячий компот, мама, страшней, чем холодный пот.
Вот четвертинка, мама, в кармане старого пиджака,
вижу в углу знакомого слесаря из ЖК,
алкаш алкаша, мама ненавидит издалека.
Это блюз дешевой столовки, блюз – до самого дна.
Алюминиевые кастрюли, мутный квадрат окна.
Сквозь стекло видны деревья и каменная стена.
Это блюз дешевой страны, мама, на хрена нам она?
Блюз вечной жизни или последний блюз
Я читал апокалипсис, мама, но лучше б его не читал.
Лучше бы слушал попсу или тяжелый металл,
о, мама!
Вечная жизнь убивает тебя наповал.
Нужно вечно петь «аллилуйя!», прыгая на облаках,
лучше вниз не смотреть, иначе охватит страх,
о, мама!
вечная жизнь – это серый прах, это полный крах.
Я видел картину, мама, ее написал Ван Эйк,
картина – класс, но, по-моему, это – фейк,
о, мама!
Это школьный буфет, мама, на завтрак молочный шейк.
Там играли ангелы, кто на цитре, кто на трубе,
кто на органе, духом окрепнем в борьбе,
о, мама!
На то и толпа, о, мама, чтоб себя потерять в гурьбе.
Вечно прыгай на облаке, будто это батут,
блаженные души, удел ваш безмерно крут,
о, мама!
Земля – это ад, но я бы остался тут.
И увидел я новую землю, а старая – где она?
Я видел чашу скорби, и чаша была полна,
о мама!
Боюсь, что вечность – это последние времена.
Вечность хоронит время, как оползень или сель.
Это школьный буфет, на полдник компот или кисель,
о мама!
Я бы сладко уснул, но где же моя постель?
И море куда исчезло, да и зачем нам оно?
Я помню море страданий, и море было полно,
о, мама!
Вечность – это отель, где все включено.
Это блюз последний, это аккорды – квадрат.
Растрачена жизнь, довольно безумных трат,
о, мама!
Враг мой доволен мною, он меня называет – брат.
Подойди ко мне ближе, враг, я крепко тебя обниму.
Мне страшно, враг, а не страшно тебе самому?
о, мама!
Я помню землю, чуму, суму и тюрьму.
Я все это помню, урок и последний звонок,
я бежал на месте, задыхаясь, не чуя ног,
о, мама,
я увидел вечный свет и, кажется, это – Бог.