Рассказы
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 72, 2020
Телевизор
Лет десять мне было, когда мы с мамой остались без телевизора. Старый наш «Рубин» сломался, чинить его денег не было, а когда появились, уж и смысла не стало: мама купила новый – маленький, черно-белый. «Юность». Весенним субботним утром мы бережно внесли его в квартиру точно нового члена семьи, коробку с полгода не выкидывали: берегли, как первые пеленки. Поставили на кухне, на холодильник. От переживаний у меня поднялась температура: горячего, порозовевшего, мама насилу уложила меня остыть и взялась готовить завтрак. Но я не улежал, походил вокруг нее под стук ножа, прокрался к телевизору и стал настраивать каналы маленькими колесиками на выдвигающейся сбоку панели.
Когда мама заправила салат и нажарила гренок, я как раз настроил все шесть каналов, щелкал по ним и не мог нарадоваться. Сели завтракать: не считая бутерброда с чаем перед ранним походом в магазин, это был завтрак. Мама всегда экономила время: на дворе только собак выгуливали, а мы такое дело успели провернуть.
Над крышами, ныряя из облака в облако, плыло белое солнце.
– Хочу в Италию, – заявила мама, приуныв над своей тарелкой.
Как раз началась передача о Флоренции, незримый диктор басом воспевал ее красоты. Сквозь черно-белые тона экрана в самом деле проступала сочная, солнечная, почти полноцветная благодать этого далекого края. Я глянул на череду сосулек в окне, на заснеженный подтаявший с ночи двор, на белесое небо – все это мало отличалось по цвету от изображения на экране. Только красная мамина кофта, да румянец на ее щеках жили отдельно, никак не встраиваясь в наш каждодневный монохром.
– Хочу в Италию, – снова вздохнула мама и принялась за салат.
Я смотрел то на нее, то в экран: на купол неведомого флоренского собора, на реку, пролегшую через город. А город утопал в зелени… желтые дома, красные крыши, бирюзовые горы вдали, голубое небо – все эти краски отражались в маминых глазах, когда она глядела в нашу новенькую черно-белую «Юность».
– Красиво, – сказал я и принялся за гренки.
*
Минули годы: мама постарела, я возмужал.
К моему приходу она запекла пиццу, сделала салат с помидорами и моцареллой, достала бутылку мартини. Несколько раз звонила узнать, когда точно я явлюсь. Ворчала, как всегда, что наследил, но, как всегда, была рада мне. Я опустил коробку с телевизором у стены, разулся. Спина успела заныть, пока нес его от машины и ехал в лифте.
Сели к столу. За окнами гудела улица, на площадке гомонили дети. Солнце припекало: июль все-таки, хоть и не Италия. Аромат пиццы стоял уже на лестничной клетке, самодельная пепперони как раз доходила в духовке. Оставшегося времени хватило распаковать и подключить телевизор – плоский, тонюсенький «Самсунг». Я водрузил его на тумбу гостиной, воткнул антенну и запустил настройку каналов – минут через десять он нашел их штук пятьдесят, врубил первый и озарил комнату цветными переливами, точно новогодняя елка.
– Коробку оставим? – спросила мама, вытирая руки о фартук.
– Две недели не выкидывай.
– Объяснишь, как с ним управляться? – щурясь, она вертела в руках пульт, нашпигованный кнопками.
Я кивнул, прикидывая, что с обедом уложусь в час и поскачу по делам. Пока ели, мама расспрашивала о внуках – Мишке с Таней, потом осведомилась насчет моей работы, здоровья, и сама поделилась, что нового слышала о детских садах, о волне сокращений и реформе медицины.
– Искал работу за границей? Говорил, поищешь, – напомнила мама. – Рим тут показывали. Восторг. Живут же люди – всю жизнь в такой красоте. Конечно, они другими будут.
Она вздохнула, придвинула блюдо с пиццей ближе ко мне, уложила на ладонь щеку и уставилась в окно. За чередой многоэтажек, вдали, на границе района, зеленел оазис парка, прошитый по контуру забором, а поперек линией ЛЭП.
– Не искал пока, – ответил я, дожевывая третий кусок. – То одно, то другое. Поищу.
– Дети уже… поближе бы к морю.
– Поищу. Успеется.
*
Стояла прохладная осень. Вечер сгущался. Пласты оранжевых облаков легли на горизонт, но синева брала свое, и с каждой минутой облака гасли. Огни легковушек залили улицу и лениво текли на закат алой мерцающей рекой.
Миша с Таней запоздали: проклятые пробки. А им еще по домам разъезжаться, утром вставать по будильнику и пилить в офисы. Непонятно чего они вдвоем приехали – купить новый телек хватило бы кого-то одного, но явились вместе, и я был рад вдвойне. Они сразу признались, что страшно голодны, кинули коробку с телевизором на пол прихожей и, помыв руки, поспешили на кухню.
– Его прям швырять можно? Я с ним справлюсь? – полюбопытствовал я, глянув на узкую, вытянутую коробку, которая больше подошла бы комплекту ножек для стола.
– Ща поедим, я все сделаю, – заверил Миша. – Он по стене раскатывается и сам в нее влипает.
– А отдирать как?
– Там в меню кнопка – сам свернется. Можешь мять его, че хочешь делай, хоть стирай на кипячении – ему пофиг. Только раз в месяц заряжать надо, я покажу как.
– Каналы настроим?
– Все настроено. Везде один стандарт.
Готовясь к их приезду, я отварил пасты, приправил пармезаном, поставил на стол соусы: Таня любила томатный, Миша – песто. Ели они молча: не ели даже – заглатывали, а я сидел и смотрел, то на них, то в окно на меркнущий город, разлинованный трассами фонарей. От кофе оба отказались, от чая тоже; обмякли на стульях, как удавы, погрузнели, сидят – переглядываются. Я понял – не спроста молчат.
– Пап, – начала Таня, она всегда была посмелее. – Мы сказать кое что приехали.
Ну, точно: и вместе явились не просто так.
– Мне работу предложили. В Италии, – поведала Таня, – а Мишка может на фриланс уйти. Мы думаем, может, пожить там. Годик. Детей поближе к морю.
Мой живот неприятно сжался.
– Мы уже на визу подали. – встрял Миша. – Таньке одобрили: она ж по рабочей, а мне через пару дней ответят, но думаю без проблем.
Остаток вечера они расписывали, как все наладят, как там с образованием, с налогами, как мы будем созваниваться по скайпу, и как со временем они перевезут меня туда. Годика через два. Я заварил себе чаю, тайком глотнул валерьянки – хвалил своих деток, изображал радость, стараясь унять живот, но они мне не верили. Я плохой актер.
Потом Миша наладил новый телевизор – меньше минуты заняло.
– Коробку придержать? – спросил я, отыскивая её взглядом в полумраке прихожей.
– Я уже выкинула, – отозвалась Таня, застегивая сапоги.
Оставшись один, я не стал выключать свет в прихожей: не хотелось. Вернулся на кухню и, прежде чем взяться за посуду, подошел к холодильнику и поправил мамино фото на магните: сползло, пока готовился к ужину.
Одной крови
От окраины к центру дорога поднималась. Вверх по ней, мимо пыльных утренних стен, мальчик вел дворнягу, намотав конец веревки на руку. Солнце грело спину.
Вероятно, в дворняге имелась капля породистой крови: дымчатую шерсть не изъели рябые пятна – с темной холки она плавно светлела к хвосту и лапам без лишних вкраплений. Словом, дворняга смотрелась дороже, чем была на самом деле.
– Хозяин, куда мы? – спросила она.
– На случку тебя веду.
– Это как?
– Разберетесь. Там кобель опытный.
– А… – понятливо притихла дворняга. – А что так далеко? У нас и во дворе кавалеры.
– Там с родословной, и денег не возьмут: хозяева в отъезде, а сторож папин друг.
– Мои щенки станут дороже?
– Еще бы. Так они вообще ничего не стоят.
– Вы продадите их?
– Если сможем.
– Или оставим? – проскулила дворняга.
– Ты забудешь о них раньше, чем они вырастут.
Мальчик шел медленно, он умудрялся и травинку жевать, и насвистывать. Сквозь дыру в штанине просвечивал край трусов.
– И тебя поведут на случку, когда вырастешь? – не умолкала дворняга.
– Чего?! Ты как додумалась?
– Но вы такие же бедные, как я дворовая. Как вы себе цену поднимать будете?
Обида расшевелила мальчика – он пошел быстрее и грозно бросил:
– Есть семьи беднее.
– Конечно, – согласилась дворняга, вспомнив собратьев, которым меньше повезло с окрасом.
– Ты такую глупость сказала.
– Извини, хозяин.
– Отец заработает и отправит меня учиться.
– И ты станешь богатым, как хозяева того кобеля?
– Может, и богаче.
– А отец не стал, хоть всю жизнь работает. Он не учился?
– Вроде, учился, – буркнул мальчик.
– Плохо?
– Вроде, хорошо.
– А хозяева кобеля родились бедными, учились и разбогатели?
– Нет… такими были.
– Может, их другому учат?
– Другому, – помолчав, отозвался мальчик. – И по-другому.
Пронесся трамвай, обдав брусчатку тяжелым дребезгом. Официант кинул на плечо полотенце, распахнул двери кофейни.
– Хозяин, а давай не пойдём туда – к ним? А?.. Как-то это… неприятно. А, хозяин? – И дворняга еле слышно поведала, рассчитывая, что так будет заметнее: – Мы с тобой одной крови.
Мальчик не услышал: весь ушел в горькие мысли и не заметил, как добрел до перекрестка. По углам цвели клумбы.
– Как цветочки пахнут, – заметила дворняга. – М-м… Аж в носу щекотно.
Мальчик не заметил: прошел мимо, в арку, занял темный угол и пустил на стену струю. Видя, что ее пристальный взгляд не смущает хозяина, дворняга отвернулась:
«А я не могу, когда на меня смотрят… Или мы разных кровей?»
Дома прибавляли этажей, дорожали витрины, реже встречались и дворики, и детские площадки – даже деревья смотрелось опрятнее.
Вскоре живот дворняги взялся урчать, она жалобно взглянула на мальчика, но он буркнул:
– Сначала дела!
– Да-да… Конечно…
Мальчик хмурился.
– Хозяин, а эти, к кому мы идем, они что – плохие?
– Да нет.
– Ты их как будто не любишь.
– Ты говоришь глупость за глупостью, – сорвался мальчик. О, как хотелось зарядить пинка по собачьему заду: – Утром я ни о чем таком вообще не думал.
– Извини, хозяин… А там дадут поесть? После.
– Вряд ли.
Навстречу, подбрасывая и ловя сумку, спускался юноша. Последним броском он отправил ее в руки мальчика.
– Лови. Скажи маме: я продал и молоко, и творог. Деньги внутри. Я взял немного, скажи… Немного.
– Скажу.
– Ты ведешь ее к этим? – Брат посмотрел в сторону далеких голубых ворот и потер подушками пальцев: – Дай немного сторожу.
Мальчик кивнул.
– Ну, ладно. Успехов, – ободрил брат, уходя вниз по улице.
– Хозяин, ты говорил: платить не придется, сторож папин друг.
– Немного надо.
Мимо на блестящей цепочке провели пуделя.
– Когда я была маленькой, ты носил меня в сумке. Помнишь? Только голова наружу, – утомленная подъемом, сипела дворняга. – Мне казалось, я лечу.
– Ты была меньше, – мальчик и сам запыхался.
– Ты тоже.
– Потом поношу.
– Хорошо бы. Я голову высуну. Мне так нравилось.
– Я понял. Мне тоже.
– Мне больше.
– Наверно.
– Пойдем медленнее?
– Ну, полезай, будь ты неладна, – мальчик раскрыл сумку.
Наружу свесилась собачья морда. Сумка качалась, ее заносило, подкидывало, и это так походило на полет. Дворняга учуяла запах денег – тяжелый, будто от железа.
– Ты рад, что у тебя есть брат, хозяин?
– Ещё бы.
– А где мои братья?
– Мы их продали.
– Хорошо… а то, говорят, нас топят, – вздохнула дворняга, но озадачилась: – Они же ничего не стоят?
– Нам повезло, – мальчик отвел глаза.
– Как и мне, – чем ближе к голубым воротам, тем сильнее поникали ее уши. – Я везучая. Окраска, вот. Фартит по мелочи.
– И нам, – поддержал мальчик.
Лицо его, между тем, наконец просветлело, освежилось улыбкой, он и шел бодрее, а, достигнув ворот, так разогнался, что проскочил их.
Уши дворняги встали, она встрепенулась и тут же увяла:
– А… мы через черный?
– Неа, – отозвался мальчик. – Мы мимо. Я передумал.