Из цикла рассказов «Центр-Фонд»
Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 72, 2020
Белые ночи
1.
Я люблю свою юность, потому что после университета не грузил фуры с дагестанской водкой у ближайшего ночного ларька у станции метро «Волжская», а оказался у Владимира Ивановича Пагина в инвестиционной компании «Центр-Фонд».
Нас с Пагиным познакомил мой старый приятель Андрюша. После непродолжительного застолья я сказал, что Пагину пора стать самостоятельным владельцем инвестиционной компании (в то время он был замом). Пагин внимательно посмотрел на меня и решил, что я со своим университетским дипломом по экономике смогу обеспечить организационные тылы, а он будет творчески парить как финансовый гений, и такой симбиоз наконец позволит Пагину создать собственную инвестиционную компанию.
Владимир Иванович снял на заводе «Азот» комнатенку в шестнадцать метров, в которой сидели он (Президент), я (генеральный директор), брокер Андрюша и бухгалтер Тамара Ипатьевна.
В фирме обо мне утвердилось понятие как о бумажном черве. Я не ездил по провинции в поисках привлекательных предприятий, как Андрюша, и не ловил малейшие колебания рынка, как это делал Пагин. Зато я подписывал кучу различных бумаг и договоров. Если бы нас захотели посадить, то посадили бы меня и Тамару Ипатьевну.
Однажды Владимир Иванович подошел ко мне, облокотился на мой рабочий стол и своими режущими глазами посмотрел на меня.
– Славик, – произнес Пагин, – а не хочешь ли ты слетать в Мончегорск? Андрюша в Кисловодске, а тут срывается сделка с Металлургическим комбинатом.
Я всегда мечтал съездить в Заполярье, потому что там белые ночи не как в Питере, а настоящие – можно спать не ложиться: все равно не уснешь. Хотя я и питерских ночей не видел. Меня много раз звали сокурсники (и Андрюша в том числе) поехать в Питер на белые ночи: походить по Дворцовой площади, попить пива на Невском проспекте, завалиться в Гатчину, но какие-то мелкие сессионные дела не давали мне покоя. Сейчас же судьба разворачивалась ко мне лицом. Можно было за счет фирмы от души насладиться северной природой. Я-то сам с юга, а там ночи черные-черные, и уже в семь часов невозможно выйти на улицу. Так темно, что это даже не темнота, а темнотища.
– Я готов, Владимир Иванович. Только вот поем и домой забегу за вещами.
– Завтра в семь приходи в офис.
2.
Ровно в семь часов я вошел в нашу каморку на заводе. Владимир Иванович и Тамара Ипатьевна сидели и считали доллары. Деньги лежали на рабочем столе Андрюши и напоминали зеленые кусты боярышника. Попеременно Пагин и бухгалтерша засовывали в куст руку и вытаскивали сто баксов, которые внимательно рассматривали. Щупали воротник президента, разглядывали вшитую железную полоску, а потом, убедившись в подлинности денежного знака, собирали их в пачки и перевязывали резиночками. Раз деньги были кустом, то они были не из банка. Откуда Пагин брал деньги, остается загадкой. К нему частенько заходили какие-то помятые мужички с черными целлофановыми пакетами или дорожными сумками через плечо и ссужали его крупными суммами для работы на фондовом рынке. Как-то, не обладая виллой на Средиземноморье и шестисотым «мерседесом», Владимиру Ивановичу все равно удавалось находить денежные средства для своих финансовых операций.
В конце концов, все деньги были пересчитаны, и сто зеленых пачек плотно, одна к одной, были запакованы в пластиковый дипломат. Всего получился миллион долларов. Я видел по телевизору, как при таких суммах руку гонца приковывали к дипломату, чтобы было трудно вору забрать. Когда рука прикована, можно только отпилить или оторвать руку, а так, как предстояло везти деньги мне, грабитель может просто вырвать дипломат и убежать с приличной скоростью куда-нибудь в метро или уехать на девятой модели «жигулей», рассекая тихие проспекты утренней субботней Москвы.
Но тут в комнату вошел высокий плотный человек, с зачесанными назад волосами, в синих джинсах и синей же болохонистой ветровке. Когда он снял ветровку, то стал виден пистолет Макарова, висевший в районе почек на кожаной, вонючей портупее. Он представился Николаем Петровичем, и потом я узнал, что Николай Петрович – действующий майор милиции. Просто сейчас он отлучился из отдела к нам, чтобы помочь перевезти дипломат с деньгами. Точнее, майор не знал, что там в дипломате, но понимал, если его зовут, то сопровождать деньги.
Майор сел за мой рабочий стол и попросил чаю. Я стоял у стола с дипломатом, подошел к чайнику и включил его. Хотя чайник был очень мощный, и пару раз выбивал пробки на этаже, но сейчас проводка выдержала, и я налил майору в свою китайскую фарфоровую кружку горячей воды, а потом опустил туда пакетик «Липтон», хотя, может быть, «Липтона» тогда еще не было. Я сейчас деталей вообще не помню.
Вводное, прочитанное нам Пагиным, было очень коротким. Нам дали два билета на самолет «Москва – Мурманск», по прибытии нам нужно было сесть на автобус, идущий до Мончегорска. Нас должна была встретить девочка Лена, забрать дипломат и передать выписку из реестра акционеров Мончегорского металлургического комбината о переводе на депо-счет нашей компании 10% акций. Кому могло понадобиться столь внушительное количество акций за столь мизерные деньги можно было только догадываться. Явно мы их покупали под заказ, потому что за 10% можно войти в совет директоров предприятия.
3.
В аэропорт мы ехали на обычном рейсовом такси, которое вызвал Владимир Иванович. Водитель, бледный москвич Олег, спрашивал нас, не опаздываем ли мы на самолет, и говорил больше сам с собой. Я с силой сжимал пластиковый дипломат, стараясь не забыть код, который ввел Пагин, а Николай Петрович сидел на переднем сиденье и выпускал дым в открытое им окно, полностью расслабившись. Хотя, конечно, что для майора была ходка с каким-то миллионом, когда он в Чечне водит свой батальон по аулам и постоянно ожидает выстрела из-за угла.
В Москве абсолютно не важно, с какой скоростью вы катите. В Москве самое главное, как долго вы стоите. Мы застряли где-то на подъезде к аэропорту, и когда я уже подумал, что мне навряд ли удастся увидеть белые заполярные ночи, майор попросил мой мобильный телефон и сделал куда-то звонок. Говорил Николай Петрович властно, и в результате этого разговора рейс задержали на час, а мы, не проходя регистрации и контроля, то есть не показывая милиции деньги и пистолет, сразу на такси выехали к трапу. Олег вертел головой и очень уважительно посматривал в нашу сторону. Сам же майор, как был с Макаровым, так и вошел в салон, впрочем, он сразу уснул, и почти до самого Мурманска мы не разговаривали. Он даже от еды отказался, а я поел семги, зеленого горошка, риса длиннозерного – все это принесла стюардесса – и стал читать «Трехгрошовую оперу» Брехта, но одна мысль не покидала голову: что бы я мог сделать, окажись эти деньги моими. Я бы мог уехать в Европу и купить там квартиру, потом бы вернулся в науку и защитил бы в Кембридже степень доктора экономики, еще я мог бы жениться на какой-нибудь длинноногой блондинке и народить с ней кучу детей. Вот какие нехорошие мысли кружились в моем мозгу, пока самолет делал заход на посадку в городе Мурманске. И никакого раскаянья ни перед Владимиром Ивановичем, ни перед Николаем Петровичем я не чувствовал.
Впоследствии я четыре раза бывал в Мурманске, но в городе только помню ресторан, в котором я обедал на пятьдесят рублей, и собственно аэропорт.
– Вставай, вставай, – закричал над ухом Николай Петрович, который как-то незаметно проснулся и уже потягивался в проходе. Выстроилась очередь к выходу.
Воздух Мурманска был твердым и колким, где-то на заднем плане висел запах моря и запах рыбы, я всматривался в здание аэропорта, но мне почему-то мерещились портовые краны, рыболовецкие суда и судоремонтные верфи, хотя я этого ничего не видел, потому что аэропорт располагался на окраине города.
Автобусы до Мончегорска ходили каждые тридцать минут и отправлялись прямо от аэропорта. Николай Петрович купил два желтоватых билета и предъявил их при входе старушке в коричневом пальто. Она молча надорвала наши билеты, и мы сели слева, где не было солнца и людей, но, как потом оказалось, при отправлении автобус развернулся – и солнце стало бить нам в глаза и печь наши головы.
Всю дорогу Николай Петрович говорил о фонде ветеранов Чеченской войны, в котором он входит в совет, говорил, что огромное количество молодых людей остались без средств к существованию, государство платит нищенскую пенсию, а они помогают как могут, но меценатов совсем не осталось.
– Вот тебе кажется, Слава, что мы только рынки крышуем, а мы и инвалидам деньги даем. Вот я не просто сегодня везу черт-те что там, а думаю, как помочь своим ребятишкам.
Но мне почему-то стало казаться, что Николай Петрович хочет забрать мой миллион, и я покрепче сжал пластиковый дипломат, боясь пистолета Макаров, но в точности помня при этом код, который назвал Пагин.
За окном была тайга, точнее, то, что от нее осталось. Уже на расстоянии тридцати километров от комбината вместо зеленых деревьев торчали черные усохшие палки. Кругом стоял мертвяк, даже не летали птицы.
Я послушал Николая Петровича и еще больше убедился, что он хочет забрать в свой фонд деньги. Когда дипломат на ухабе вывалился из моих рук, майор легко его поднял, и я подумал, что все потерял, но Николай Петрович вернул мне поклажу, и я немного успокоился, потому что он мог запросто забрать дипломат. Вскрыл бы его ножом армейским, который тоже был у него, я видел лезвие во внутреннем кармане куртки.
4.
Лена была прекрасна в расцвете своих тридцати лет. Длинные рыжие волосы, разделенные на два рукава, забранные за уши и сползающие до самого пояса. Если бы Лена имела на лбу ленточку, то я бы подумал, что она хиппушка, но она хиппушкой не была, носила накладные сиреневые ногти, кожаную коричневую куртку, дизайнерски потертую на швах, и черные джинсы-клеш. Довершали гардероб обыкновенные кроссовки и въедливый запах неизвестных мне духов.
Кто доверил такой красоте нести в реестр ценных бумаг миллион, непонятно. Я ожидал, что рядом с Леной будет куча амбалов и имбецилов с бейсбольными битами, а она стояла одна, правда, возле джипа «Чероки». Может быть, в этом пресловутом Мончегорске (а то и в Мурманске?) жили влиятельные персоны, державшие весь городок в порядке и подчинении, и они выдавали предпринимателям разрешения на бизнес, а ворам и уголовникам предоставляли возможность грабить на трассе только приезжих, залетных фраеров, как мы, но нас никто не грабил.
Эх, Лена-Лена, с твоей бы красотой ходить по подиуму в Париже или Милане, очаровывать арабских шейхов и американских миллиардеров, а ты разглядываешь открытый дипломат и пересчитываешь зеленые доллары. Утонченные пальчики, лихо перехватив пачку и заломив ее наполовину, слюняво и вдумчиво ведут счет. У меня уже пересохло в горле, мне хочется взбодриться пивом «Золотая бочка», но ты все считаешь и считаешь, а Николай Петрович зевает в окно и сжимает рукоять пистолета Макаров. Мне никогда не доводилось видеть таких прекрасных и расторопных курьеров. Проверив все доллары, Лена потащила пластиковый дипломат внутрь здания (адью мильон), а нам вынесла выписку из реестра акционеров на десятипроцентный пакет акций и дорожную сумку договоров, где говорилось, что компания «Центр-Фонд» купила у Иванова Ивана Ивановича столько-то акций. И таких Ивановых были тыщи и тыщи. Везде стояли подписи Ивановых, а вместо нашей печати и моей подписи – пустое место (я отпечатал договора и расписался уже в Москве).
Мы пошли с Николаем Петровичем в магазин. Купили макарон, тушенки, колбасы, хлеба, пива и бутылку местной водки, а потом двинулись на съемную квартиру, которую нам предоставила Лена, потому что гостиницы в Мончегорске не было. Нет, была одна раньше у комбината, но, когда начались реформы, ее приватизировали и распродали покомнатно, так что теперь вместо гостиницы в городе еще одна малосемейка.
В однокомнатной квартире с видом на сопку майор принялся варить макароны по-флотски, а я сидел у окна, сосал с горла пиво и ждал, когда наступит белая ночь. Сначала я просто ждал, а потом стал думать: как узнать, что наступила белая ночь. Ведь и днем светло, и вечером светло, и ночью тоже совсем светло. Потом я еще отхлебнул и догадался: чтобы понять, что наступила белая ночь, надо посмотреть на часы. Если уже одиннадцать часов, а вокруг светло, то это белая ночь. Я посмотрел на часы и понял, что она наступила и ничем не отличалась от дня.
Пока Николай Петрович накрывал на стол, я вышел на улицу и посмотрел в небо. Звезд видно не было, только чистый голубой горизонт и режущий глаз полярный свет. После ужина и бутылки водки (я не пил) майор откинулся на стуле и запел. Он пел какие-то обычные песни (степь да степь, ой мороз-мороз), еще он пел казацкие песни, хотя, как мне казалось, казаком не был. Потом он ушел в комнату и лег на диван, а я растянулся на раскладушке.
На обратном пути до аэропорта Апатитов (из Мурманска билетов до Москвы не было) мы взяли такси. Было бы правильнее именно с миллионом взять такси, но Владимир Иванович считал, что деньги для маскировки надо возить в рейсовых автобусах, а вот на обратном пути можно расслабиться. Водитель постоянно лазил в бардачок за кассетами, и один раз нас занесло из-за этого в кювет, но мы машину обратно на трассу вытолкали и выключили магнитофон. Из-за происшествия к рейсу еле успели.
В аэропорту стояла тишина. Спали работники зала, сонно мерцало табло, ни одного человека не было на громадной территории. У маленького пятнадцатиместного самолетика нас встречала такая же сонная стюардесса, а взлохмаченные, погруженные в нирвану пилоты низкими, грудными голосами приглашали совершить полет до города-героя Москвы.
Мы летели три часа (в два раз дольше, чем на «Ил-62»), где-то у самой земли, так что казалось, что наш самолетик – это военный бомбардировщик. Сейчас он прицелится и начнет выбрасывать в землю очередную порцию бомб-пассажиров. В «Шереметьево» нас, кажется, не заметили, и только Пагин встречал с цветами и здесь же в буфете аэропорта потребовал бумаги, чтобы лично с ними ознакомиться.
5.
Неделю ничего не происходило, но потом вдруг появились четыре человека и оккупировали наш офис. Они пили наш чай «Липтон», прожгли сигаретой шаль Тамары Ипатьевны и уселись верхом на стол Владимира Ивановича. Со мной они попытались вести отдельные разговоры, но я не понимал, что происходит, и поэтому от меня отстали. Они производили впечатление очень озлобленных, но не готовых вести дело до крови людей.
Они кричали по одиночке и хором:
– Как ты мог, Вова, просрать наш миллион!
– Вова, мы отрежем тебе яйца и пошлем с ишаками сношаться!
– Вова, до скончания дней будешь отрабатывать!
Они выводили Владимира Ивановича на улицу и промывали ему мозги, они пару раз дали ему под дых, а мне отвесили увесистого пинка. Оказалось, все подписи Ивановых на договорах оказались фальшивыми, как и выписка из реестра акционеров на 10% пакет акций.
Вызвали Николая Петровича, но он сказался больным и не приехал, а когда через две недели появился, то предложил застрелить Лену из пистолета Макарова, и достал дуло из-под синей ветровки, и повертел рукоятку, и даже подкинул пистолет к потолку. Он присел на одну ногу и прицелился в офисную лампу, но на курок не нажал. Он сказал, что лично поднимет свой батальон и поедет в Мурманск разбираться с наглой плутовкой, но тут нам позвонил куратор (оказывается, у нас был куратор) и предложил не вмешиваться в эту катавасию, а все пустить на самотек. Деньги же должен отработать Владимир Иванович.
Мы куратора послушались, наверное, потому что куратор Мончегорского металлургического комбината был куда более важная персона, или даже он имел более высокое звание и не мог быть призван к ответу Николаем Петровичем. Он же простой майор, а не важная персона.
В этот вечер Пагин, Николай Петрович, Андрюша,Тамара Ипатьевна и я напились в ресторане «Садко» шведской водки «Абсолют» и пьяные поехали стрелять по мишеням на полигон к майору. Стреляли остервенело, разорвали мишени в хлам, а Тамара Ипатьевна выбила больше всех очков.
Несмотря на долг в миллион долларов, нам сняли офис в центре Москвы на «Третьяковской» и дали двадцать миллионов долларов на раскрутку. Мы отработали долг за год, я еще не раз ездил в Мурманск на скупку «Колэнерго» и один раз видел, как Лена в джипе «Чероки» пересчитывает чьи-то деньги, но подходить не стал. Во-первых, она бы меня не узнала или сделала вид, что не узнала, а во-вторых, мне не хотелось напоминать самому себе, что я полнейший болван.
Цветков
1.
Андрюша (Андрей Цветков) – самый красивый брокер, которого я встречал. Восточной наружности, с баками, волосатой грудью и волосатыми руками, похожий на молодого Джигарханяна, хотя национальность имел русскую и закончил питерский универ. Андрей был такой высокий, что когда спускался по лестнице, а находилась наша фирма на третьем этаже, то немного пригибался, чтобы не задеть макушкой верхний пролет.
Он уже к двадцати двум годам сменил трех жен и сейчас находился в состоянии влюбленности, хотя, по-моему, он всегда находился в состоянии влюбленности, даже когда у него были жены, а сейчас, когда жен не было, он тем более кого-то любил, это точно. По крайней мере, на его пейджер, единственный в нашей инвестиционной компании (не считая директорского мобильного), постоянно сыпались сообщения, и я уверен, что в них не только передавались курсы доллара и стоимость ценных бумаг, но и информация от его прелестниц. Часто я замечал, пейджер запикает, и звонит Андрей по телефону, стоящему на нашем общем столе, и долго, уверенно и мужественно говорит: «Да, да, да, да» или «Нет, нет, нет, нет».
Я всегда завидовал Цветкову, потому что он занимался престижной и уважаемой работой. Ежедневно ездил на биржу, где поднимал или опускал большой палец в зависимости от операции покупки или продажи ценных бумаг. На нем держалось все, именно Андрюша приносил компании самую большую прибыль и вольготно жил на комиссионные, а я просто занимался бумажками. Подготавливал сводки, таблицы, диаграммы и прочую лабудень, ненужную никому. Зато на нее любил пристально сквозь табачный дым смотреть директор перед принятием важного решения на собрании кураторов (солидных, но нервных мужичков и одной деловой тетечки).
Владимир Иванович (директор) долго глядел на мои материалы, а потом басил в интерком: «Тамара Ипатьевна, позовите мне Цветкова», – и Андрюша через пару минут радостно вбегал к нему в кабинет, и все мои бумаженции летели к чертям, потому что он вещал совсем другое и обещал убытки там, где я предсказывал прибыль, и утверждал пятидесятипроцентные доходы там, где я предугадывал убытки. Я не скажу, что не любил Андрюшу, но всегда мечтал оказаться на его месте. Надеть серый шерстяной двубортный костюм в полоску, набить дипломат акциями ОЛБИ, АВВА, Гермес-союз, МММ и помчаться с водителем на Центральную Российскую Универсальную Биржу.
Я часто просил Цветкова взять меня с собой: ну чтобы хотя бы посмотреть или окунуться в атмосферу. Мне представлялся холеный пузатый маклер, громовым голосом оглашающий сделку и бьющий молотком по гонгу, чтобы зафиксировать факт покупки или продажи. Мне виделись элегантные брокеры, сквозь зубы выговаривающие «месье, пардон, аревуар», мне представлялось сверкающее миллионом лампочек электронное табло, по которому строкой бегут ряды непонятных, но таких притягательных цифр.
Андрей ездил на биржу с Леной – первой красавицей нашей конторы. Ноги ее были столь длинны, что переходили не в талию, а сразу в обширный бюст. Вы спросите, что хорошего, если нету туловища? Но просто выставочная красота непритягательна, а настоящая красота кроется в неожиданных неправильностях, например, когда нет туловища. Когда Лена надевала короткую юбку, никто не мог в радиусе одного километра спокойно работать. Мужчины – от восхищения, а женщины – от страданий. Лена вела расчеты по сделкам, которые совершал Андрюша: считала деньги или акции, прятала деньги в сумочку, висящую на поясе, а акции упаковывала в черный ребристый дипломат. Мне кажется, Андрюша находился в состоянии влюбленности в Лену.
Однажды Андрей Цветков сам подошел ко мне и предложил заместить Лену.
– Что случилось с Леной? – спросил я и даже как-то привстал от неожиданности.
– Понимаешь, старик, с женщинами такое бывает, раз в месяц. У нее даже кровь носом идет, все лицо покраснело, и я устал уже за анальгином бегать.
– Да, дела. Ну я тогда за костюмом схожу.
– Зачем тебе костюм. Так вот в джинсах и поедешь.
– Дай хоть галстук надену.
– Ну ты даешь, старик.
2.
Мы с Андрюшей вышли из здания конторы и побрели по жаре к остановке. Я, обливаясь потом, тащил дипломат с акциями, а Цветков сумочку с деньгами пристегнул к поясу. Сегодня, как говорил Андрюша, нам предстояло продать две тысячи акций ОЛБИ. Эту кучу я и тарабанил на себе, но все равно я был счастлив, потому что это была жизнь, настоящая рискованная жизнь, как у Драйзера, как у Достоевского, радостная жизнь, а не эта бетонная калька, не этот злосчастный компьютер, не эти бумаги. Мои восторженные фантазии прервал Цветков:
– А у нас на бирже вчера двух брокеров ограбили.
Но я ничего не слышал, что говорил Андрюша, поглощенный своими мыслями о прекрасном будущем.
– А позавчера трех.
Вот оно, вот оно счастье уже близко, я поймал не просто синицу, а толстого и жирного журавля, с которым смогу навсегда покинуть эту ужасную землю и устремиться в небеса.
– Прямо сидели у входа в «шестерке» «жигулей», и, когда Семен Витальевич проходил с дипломатом, затащили его в салон и увезли куда-то. Он потом вернулся, но денег нет, а в милицию не пошел. Как там объяснишь, откуда у тебя двести тысяч долларов в чемодане, да менты и сами бы их забрали. Каждый день кого-то тягают, хоть охрану нанимай. Семен Витальевич же позвонил кому надо, а те уже их ищут. Говорят – найдут, себе возьмут тридцать процентов, а остальное вернут.
Но тут подошел синий троллейбус, мы залезли в него и прямо покатили до Плехановского народно-хозяйственного института, возле которого находилась биржа.
Москва летом – это унылое зрелище. Парит черный асфальт, испускают выхлопы автомобили, и эти едкие газы проникают в легкие, и каждый вдох приносит мучения и без того измученному жарой организму. Если поднять голову вверх, то над домами увидишь жестокое марево: жаркий спрессованный воздух парит над крышами, и только мощный июньский ливень может раскроить эту сеть, но ливня все нет и нет, уже две недели нет дождей.
Биржа – это какой-то бывший зал или какое-то ДК, сначала поднимаешься по лестнице, а потом идешь налево, и обширное помещение открывается взору. При входе стоят охранники, но какие-то ненапряженные, словно им все безразлично. Вот если они Семена Витальевича не спасли (а он, наверное, кричал), да и других тоже, то, наверное, охранникам все давно безразлично. Или им очень мало платят. Будешь тут головой рисковать за каких-то богатеньких, когда тебя платят копейки совсем.
Я ожидал увидеть маклера и табло, но ни того ни другого не было. До торгов еще было полчаса, и вся жизнь происходила около столиков, расставленных вдоль стен, на которых, как на рынке в Лужниках, лежал товар: различные акции. Цена на ОЛБИ колебалась в районе ста тысяч за акцию. Все было уныло и пустынно, но ближе к торгам народ стал прибывать, людей набилось столько, что мы стояли плечом к плечу и не могли пошевелиться. Все это были помятые личности в кожаных куртках различных фасонов и черных или голубых джинсах, как правило плохо выбритые, с сумками через плечо. Попадались брокеры и просто с мешками, наверное, приехавшие на поездах из провинции, чтобы осуществить массовые покупки для продажи акций где-нибудь в Перми или Альметьевке. Все они вначале занимались ваучерами. Скупали их за банку тушенки или бутылку водки, а когда пошли акции, стали продавать акции.
И вот вышел маклер, я увидел его, такого, как представлял: толстого, важного, гордого гусака, с высоко задранным подбородком, с выпученными глазами. Он ударил в гонг, и торги начались. Маклер выкрикивал цену, а мужички замельтешили, закачались, подняли вверх руки, стали выпячивать свои большие пальцы вверх-вниз. Вот у кого-то сошлось, и пошли они в сторонку к стеночке, чтобы тут же произвести полный расчет. Вот у кого-то не хватает денег, и маклер, надувшись и покраснев, выгоняет незадачливого фондовика на улицу в сопровождении охраны. Вход закрыт ему надолго. Еще не один месяц охрана будет выкидывать его с порога наружу.
3.
Я все ждал, когда Андрюша начнет действовать, но Цветков стоял на месте и не шевелился, хотя цена уже упала ниже девяносто пяти. Он вглядывался в лица этих суровых мужиков, наблюдал, как капельки пота выпадают на их лбах и висках, как они корчатся в этом котле и то и дело дергаются всеми членами, но Андрюша просто стоял и чего-то ждал, не предпринимая никаких действий, хотя цена на ОЛБИ уже опустилась ниже девяносто трех. Потом он подозвал меня и шепнул на ухо:
– Когда я прокручу верхнюю пуговицу своего пиджака, ты должен будешь поднять палец правой руки вверх, ну будто покупаешь.
И мы стали играть в эту игру. Андрюша крутил, а я поднимал палец. Сначала я думал, что нас всего двое, но потом обратил внимание, что в этой авантюре участвует еще три человека, каких-то, наверное, Цветковских знакомых. Один с лицом рыбы, второй напряженный вояка, а третьего я в толпе не рассмотрел. Он был в шерстяном свитере и больше походил на журналиста, а не на брокера.
Через двадцать минут мы догнали стоимость бумаг до ста двадцати тысяч, и Андрюша и его друзья стали их сбрасывать мешочникам, которые так распереживались от того, что цена ушла резко вверх на двадцать пять процентов, что стали не раздумывая покупать ОЛБИ. Скидывал не только Игорь, но и военный, и рыба, и журналист.
Где-то на сделке десятой Андрюша (до этого он рассчитывался сам) неожиданно дернул меня и послал выдать акции мешочнику в угол, а я даже не помнил, сколько мы продали. Я просто достал пачку и дал контрагенту в надежде, что он сам отсчитает, но мешочник взял все и быстро исчез из зала, Андрюша же мне подводил следующего клиента.
– У меня нету больше бумаг, – крикнул я Цветкову.
– Как же: должны были остаться, – удивился он.
– Я все отдал предыдущему покупателю.
– О как, – сказал Андрюша и, отпустив мешочника, резким движением кулака сверху-вниз с высоты своих 190 сантиметров нанес мне по макушке резкий удар, от которого я осел к стене.
В этот момент я понял, что никогда, слышите, никогда никакого брокера из меня не получится, и бухгалтера тоже не получится, не говоря уже о трейдере.
Андрюша поднял меня за воротник и немного потряс, а потом мы пошли в кафе пить пиво, где и подсчитали убыток. Убыток был небольшим, и на покрытие хватало денег, которые я держал в фонде сотрудников. Фондом тоже руководил Андрюша. Я поспросил ничего не говорить нашим на фирме, и Цветков свое слово сдержал. Никто так никогда и не узнал об этом происшествии.