Рассказ
Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 71, 2020
Отец встречал у вагона. Снял Ваню со ступенек, поставил рядом с собой. Потом подхватил большой тяжёлый чемодан и спросил:
– Как доехал, Иван Алексеич?
Мимо по соседней колее, громко гудя, пролетела зелёная дрезина.
– Плохо, – ответил мальчик, озираясь вокруг и прижимаясь к отцовским галифе.
– Почему? – Отец протянул руки, помогая маме спускаться на платформу.
– Долго, – нехотя ответил Ваня. – И всё время стучит пол.
– Ну, ещё немного… и ты дома. – И обращаясь к маме, добавил: – Всё вовремя… Контейнер три дня назад пришёл. Надоело спать на голом полу.
– Поедем назад? – спросил мальчик.
– Только вперёд, Иван Алексеич! – весело и бодро ответил отец, стараясь своей радостью заразить сына.
Солдат подхватил чемодан и понёс.
Площадь перед большущим пятиугольным зданием вокзала захлёбывалась шумом и воплями: звенели колючими голосами светло-коричневые сараи на колёсах, от которых к проводам тянулись дуги-лопаты; бибикали «Победы»-такси с белыми квадратиками-лентами поперёк дверей. И всё то пронизывал резкий командирский свист милиционера, который вращался юлой на средине площади, размахивая чёрно-белым жезлом.
Подошли к «студебекеру». Солдат передал чемодан кому-то в кузов под тент, а сам уселся за руль. Отец усадил Ваню на сидение рядом с шофёром, помог маме взобраться в кабину.
– До вечера, – сказал он. Вынул из кармана ключи и передал маме. – Ребята знают дорогу. – И захлопнул дверь кабины.
«Студер» поехал по пустой улице, потом свернул на другую, где по обе стороны росли большие, толстые деревья с густыми кронами, а за ними прятались каменные дома в четыре, а кое-где и пять этажей.
– А полигон скоро? – спросил Ваня маму шёпотом.
– Слава Богу, нет тут никакого полигона. Это нормальный город, где живут люди как люди. Тут трамваи ездят, а не тягачи…
– А откуда наш «студик» здесь? Его папа привёз с собой?
– Господи! – воскликнула мама недовольно. – Да их за войну проклятые американцы нагнали на нашу голову немерено… Скоро десять лет, как победу объявили… Чего-нибудь человеческое придумали бы за столько времени. Холодильник какой. А то всё «студики» да «катюши»… Этого добра сто лет некуда будет девать.
– В такси перепишут, – засмеялся шофёр.
– «Катюшу» в такси? – спросил Ваня. – А снаряды?
– Отвезут какому-нибудь новому корейцу, – со знанием дела ответил шофёр. – Придумают войну, чтоб добро не пропадало…
С мощёной улицы «студебекер» свернул в узкий переулок и покатил, качаясь на колдобинах, по чёрному шлаку мимо серых деревянных заборов, за которыми, доставая небо, стеной возвышались густые, зелёные заросли. Прополз метров сто. Забор справа вдруг закончился. Автомобиль остановился у одноэтажного кирпичного дома, который деревянным крыльцом выходил прямо на дорогу.
Мама выпрыгнула из кабины. Выскочил и шофёр.
Оставшись один, мальчик с любопытством принялся разглядывать кусочек переулка, видневшийся сквозь ветровое стекло. Чёрный узкий ручей шлака плоским потоком вырывался из-под мотора автомобиля и метрах в тридцати исчезал, точно нырял в глубокую пропасть. Должно быть, на дне пропасти жили люди, так как над урезом, куда падал шлак переулка, торчали жёлтые дымоходы над коричневатыми крышами. У среза по сторонам переулка стояли два толстенных дерева с широкими кронами и напоминали столбы, с которых специально сняли ворота, чтобы не мешали потоку.
Переулок был пуст. Из-под левого забора, из земли, неожиданно вынырнул небольшой рыжий пёсик с настороженно торчащими ушами.
«Собаки из земли… Наверное, здесь они вместо сусликов?» — подумал Ваня.
Подозрительно посмотрев на приземистую машину с тентом, собачонка стремительно помчалась к противоположному забору, поджав испуганно хвост, и исчезла под ним. И переулок точно осиротел.
И Ваню охватила неприязнь к переулку, серым деревянным заборам, непролазным зелёным кронам. Подкатили вдруг слезы, которые рождает несправедливая обида.
Вокруг машины слышался звук голосов.
Кабина открылась. Крепкие руки шофёра подхватили мальчика и поставили на высокое деревянное крыльцо с массивным железным навесом.
Солдаты с шумом и смехом выгружали из кузова «студебекера» вещи.
С высоты крыльца переулок показался мальчику узкой, глубокой траншеей, над которой виднелась полоска голубого неба. Кроме весёлой болтовни солдат и суетящейся мамы, всё вокруг было полуживым, перегретым августовской жарой, сонным и равнодушным.
Ваня смотрел на незнакомый, непривычный пейзаж, а ему виделось, что он стоит на другом крыльце: маленьком, у деревянного домика-барака, от которого во все стороны убегает серо-жёлтая степь и сливается у горизонта с таким же серым и бесконечным небом. А горизонт опоясывает высокая стена колючей проволоки на чёрных столбах, словно сдерживает степь от побега. Между деревянными домиками и колючей стеной ветер гоняет то вправо, то влево большие шары-караганы. Иногда эти серо-чёрные кустики прибиваются к домам. И, уткнувшись в синие крашеные стены, чахнут без ветра, без движения, как звери, посаженные в клетку без еды. Ваня поднимает их и выносит в степь. Отпущенные на волю, подхваченные ветром, караганы несутся в степь, подпрыгивая на песчаных буграх, как скачущие сайгаки, и кажется, радостно благодарят мальчика как спасителя и друга. А их бег сопровождается беспрерывными автоматными очередями и глухим эхом взрывов, что доносятся из-за проволоки, из-за горизонта. И караганы стараются быстрее и дальше откатиться от пугающего беспрерывного гула военного полигона.
А здесь, в зелёном коридоре переулка, воздух пах не горячей степью, а чем-то влажным, пропитанным неизвестным сладковатым ароматом.
Солдаты-грузчики выставили на шлак обеденный стол. Вытащили и аккуратно прислонили к кирпичной стене дома высокое зеркало в чёрной резной раме. В него попали солнечные лучи и, отразившись, осветили ярким пятном серый деревянный забор на противоположной стороне переулка. И тесины засияли, заулыбались, словно были рады, что в дом приехали новые люди.
В комнате с пустыми стенами расстановкой мебели командовала мама. Между двух высоких окон повесили зеркало. К нему приставили тумбочку из фанеры, выкрашенную в голубой гарнизонный цвет. Широкую железную кровать поставили в угол слева от окна. Справа от второго окна мама велела приткнуть Ванин столик, рядом – его диванчик.
У входной двери повесили бумажную радиотарелку. Солдат воткнул вилку в розетку. Комната вдруг наполнилась радостной музыкой – чей-то молодецки-бодрый голос в сопровождении трубы и барабана на непонятном языке пел весёлую песню. Из всех слов Ване понравилось только слово «сольди».
– Ну как, пацан, нравится? – спросил солдат.
– Нет, – буркнул Ваня, чувствуя себя неуютно в незнакомой полупустой комнате.
– Молодой ишшо. Это самая песня у итальянцев. Зараз её все поют.
Когда внесли стол и стулья, мама уселась и, отвалившись счастливо на спинку, со вздохом облегчения сказала:
– Наконец-то и мы, как люди… Как здесь хорошо… – И спросила у Вани: – Тебе нравится, сына?
Мальчик завертел головой, стиснув губы, чтобы не заплакать.
– Ты ничего не понимаешь, дуряша! – улыбаясь, объяснила мать. – Ты погляди, сколько здесь зелени. Погляди… – Она указала на окно. – За забором полный сад яблок. Сорвал… и ешь. И не надо каждый день песок выметать из всех щелей.
– Здесь не стреляют. И вместо сусликов – собаки.
– Господи! И слава Богу, что не стреляют.
– И никого нет… Я хочу обратно. Там Тамарка Кадырбай и Володяй…
– Нам только твоего Кадырбаева не хватало! – нервно сказала мама. – И про Володяя своего забудь… Хоть здесь избавились от этих мазуриков… – И с радостной уверенностью добавила: – Скоро в школу. Новых друзей найдешь. Иди на улицу…
Ваня вышел на крыльцо. «Студебеккер» уехал. Переулок пустовал.
Мальчик отыскал глазами дыру под тесовым забором. Ему хотелось, чтобы из неё выскочил рыжий пёс с торчащими ушами, точно они договорились о встрече, как со старинным товарищем.
Неожиданно из-за забора вылетел чёрный мяч. Он стукнулся с шипением о шлак переулка и покатился к крыльцу, на котором стоял Ваня. Над забором выросла стриженая голова и крикнула:
– Эй, шпана! Подай мяч!
Ваня поднял мяч и бросил. Но тот не перелетел через деревянную изгородь, а ударился об неё.
— Ну, ты дохлятина! Даже мяч кинуть не можешь.
В заборе отворилась калитка, вышел парень в серой косоворотке и чёрных трусах. Он презрительно оглядел Ваню, поднял мяч и скрылся.
«У нас на полигоне лучше», – подумал мальчик и пошёл в дом.
Мама разбирала чемоданы.
– А когда в школу? – спросил Ваня.
– Через две недели.
Но в школу Ваню отвели только через месяц. Перед первым сентября у него подскочила температура, распухло горло.
*
Мама с вечера выгладила пионерский галстук, пришила на куртку сына белый воротничок, проверила портфель и сказала, обращаясь к самой себе:
– Ведь надо же такому случиться… Две недели пропустить… Не нагоним…
Ваня проснулся рано. Но радио уже передавало утреннюю гимнастику. Лежал под одеялом, ожидая, когда мама пойдёт на кухню умываться. Но поднялся только отец. Долго умывался. Из кухни долетали голоса его и соседа. Они громко обсуждали что-то, смеясь. Отец вернулся в комнату с чайником, выпил наскоро чай. Надел вместо привычного кителя гимнастёрку, засупонился в портупею и ушёл.
«Почему мама не встаёт? – подумал Ваня и прислушался к комнатной тишине. Мама спала, тяжело дыша. – Две недели ничего не учил… Спросят про чего… а я не знаю. И будут смеяться…»
Он поднялся, сел на постели и тихо позвал:
– Мама… в школу.
– Лежи. Нам во вторую смену. К часу дня.
«Какая глупая здесь школа… – раздосадовано подумал мальчик. – На полигоне было лучше…. Утром… и с обеда в степь…»
Огромный холл, по обе стороны которого располагались гардеробные вешалки, был тёмным и прохладным. Мама исчезла за какой-то дверью и вернулась в сопровождении высокого худого мужчины с седыми вьющимися волосами.
– Пойдёмте, – сказал он и быстро зашагал по коридору.
Поднялись на второй этаж. Седовласый дядя остановился у белой двери, приоткрыл её и поманил кого-то. Вышла статная женщина в серой юбке и белой блузке, с копной чёрных волос, посаженных на затылок.
– Лидия Степановна, вот наш новый ученик, – сказал мужчина, глядя на Ваню с высоты своего роста. – Мы говорили… Он, к сожалению, болел две недели. Если захочет, пусть учит все предметы… А если нет… отпускайте с украинского языка. Они из Казахстана.
– Нет, нет! – возразила мама. – Пусть вместе со всеми. С отцом будет разговаривать.
– Тогда пусть со всеми, – согласился мужчина. – Это даже интересно… как быстро выучит? Вы только отметки пока не ставьте. А потом поглядим.
– Зовут тебя как? – спросила учительница.
– Иван Алексеич…
– Ваня! Ты что себе позволяешь? – Мама возмущённо дернула сына за плечо.
– Ты, брат, далеко пойдёшь… – рассмеялась учительница.
– Это его отец с пелёнок так называет, – объяснила мама, борясь с неловкостью. – Вот он и…
– Не беда, – перебила Лидия Степановна. Положила свою руку на голову мальчика и спросила: – Дорогу домой найдёшь?
– Я за ним приду, – пообещала мама.
В классе три ряда парт. За каждой – две стриженые головы. Только за третьей в первом ряду и последней в среднем сидели ученики по одному.
– Щупак, – сказала Лидия Степановна и подвела Ваню к третьей парте. – Вот тебе сосед. – И обращаясь к Ване, добавила: – Доставай тетрадь. У нас сейчас арифметика.
Учительница уселась за стол. Сосредоточенно рылась взглядом в классном журнале и, казалось, не замечала тихую возню учеников.
С «камчатки» доносилось легкое шуршание.
Щупак, длиннолицый, с большими серыми глазами навыкате, повернул лицо к новому соседу и, косясь с напряжённой осторожностью на учительницу, тихо спросил:
– Ты откуда?
– С Полигона, – ответил Ваня шёпотом.
– Такого города не бывает, – уверенно процедил сосед, кривя тонкие длинные губы. – Чего там делают?
– Стреляют.
– Из чего? – Надменная уверенность вдруг сменилась заискивающим любопытством. Большие выпяченные глаза заблестели и полезли на щёки, точно их кто-то выталкивал изнутри.
– Из пушек и автоматов, – прошептал Ваня, глядя на учительницу.
– А из пистолетов?
– Обязательно.
– И ты стрелял?
– Конечно… Папа специально возил на машине.
Учительница, не отрывая взгляд от журнала, громко сказала:
– Щупак! Опять не даёшь никому учиться! Тебе, видно, очень хочется на третий год остаться в четвёртом классе? А ну, шагай к доске!
– А чего сразу я?! – возмутился тихо Ванин сосед. И с плохо скрываемым ехидством добавил: – Вон, пускай, новый… Он точно ни черта не знает. Он к нам из какого-то полигона приехал… – Но поднялся и, пригибая костлявые плечи, встал у доски.
– Слушаем внимательно… – попросила Лидия Степановна учеников. – Две трубы заполняют водой бассейн за один час… Все перевернули тетрадь… и посмотрели на задней обложке… что такое квадратные сантиметры… Размер каждой трубы – тридцать квадратных сантиметров. И эта же вода выливается из бассейна через третью трубу за полчаса. В задаче спрашивается: какого размера труба, из которой выливается вода из бассейна? Щупак, пиши… Две трубы по тридцать сантиметров…
Щупак писал и озирался на класс, ловя глазами помощь.
– Это было домашнее задание. Почему не сделал? – строго спросила учительница.
– Занятые мы были очень, – буркнул Щупак.
– Чем же вы, Тарас Щупак, были заняты?
– С бабушкой стояли в очереди за тюлькой … А потом – за сахаром.
– Купили?
– Только тюльку.
– Садись на место… – уже с сочувствием сказала Лидия Степановна. Она заглянула в журнал и сказала: – Коляда , поднимись и скажи всем, как тебя зовут.
Ваня встал, подняв мешавшую крышку парты, и сказал:
– Меня зовут Иван.
– Иван-болван, – добавили с задних рядов.
Класс накрыла легкая волна смеха.
– Ваня… Коляда… Как бы ты решил эту задачу? Там, откуда ты приехал, учили арифметику?
– Учили, – ответил Ваня и добавил: – Сто двадцать сантиметров.
– Правильно. Объясни, как ты считал?
– Из двух труб вода налилась за час. Вместе – две трубы по тридцать сантиметров… это шестьдесят. А чтобы вода вылилась за полчаса… надо трубу для выливания в два раза больше…
– Садись, Коляда… Кто не понял?
Класс молчал.
– Щупак, повтори, – потребовала учительница.
Тот встал и тихо сказал:
– Сто двадцать сантиметров.
– А сто двадцать сантиметров… это что такое?
– Длина трубы… – после долгого молчания сказал Щупак.
Класс громко рассмеялся.
Щупак недовольно дёргал ноздрями. С длинного лица исчезли губы, словно их проглотили. Он уткнулся в зелёную обложку неоткрытой тетради. А в ответ на него с портрета с укоризной смотрел Лев Толстой.
Лидия Степановна вышла из-за стола и, взяв мел, принялась объяснять у доски.
– Сегодня мы попробуем узнать, – начала она, – и понять, что такое целое и что такое часть целого… За два часа вода налилась в бассейн… Вот эту воду в бассейне будем считать целым числом. Почему вода – целое? Просто мы так решили. За целое можно принимать любой предмет, даже если он оторван или отломан от такого же предмета, только большего размера… или меньшего. Целое – это условно принятая нами величина. Оно принимается за условную единицу. Вода в бассейне… Окно в классе… хотя их в стене три.
Она рисовала и рассказывала, а Щупак ерзал за партой, крутил головой, кому-то что-то объяснял, корча гримасы. А потом, прячась за спину впереди сидящего, тихо шепнул Ване:
– Ты вон тому в морду дашь? – Указал на парту у окна, где сидел большой пухлолицый паренёк с зубами суслика, который во все глаза слушал учительницу.
Ваня с недоумением посмотрел на соседа и ответил:
– А зачем?
Щупак вздрогнул, словно его неожиданно испугали. На лице застыло неодолимое непонимание. Нервно макая ручку в чернильницу, он уставился в тетрадь, которая лежала на парте перед ним. Перо скреблось о дно чернильницы.
От этого звука у Вани дёргалось нутро.
Сосед же, пытаясь осознать и переварить Ванин ответ, сказал недоумевая:
– Ты чего – дурак? А хвастался, что с полигона, где стреляют.
– Сам ты дурак, – громко ответил Ваня.
– Щупак! – Учительница оторвалась от доски. – Слушай внимательно… Завтра тебя не спасут ни мука, ни даже самая длинная очередь за хлебом…
*
Прозвенел звонок. Весь класс выскочил в коридор.
Ваня встал у стенки, борясь с чувством чужого дома. Мальчишки бегали, цепляясь друг за друга. Нарочито толкались. Шумели громко, весело и заразительно.
К нему подошёл Щупак и с серьезным видом спросил:
– Из настоящего стрелял?
– Из чего настоящего? – не понимая переспросил Ваня. Он думал о полигоне, о Кадырбае и Володяе…
– Из настоящего пистолета?
– Ещё бы.
– Самого-самого, какой в кино «Подвиг разведчика»?
– Конечно. На полигоне только настоящие и бывают.
– Брешешь! – авторитетно заявил Щупак.
– Сам – брехло! – ответил Ваня с возмущением.
Ему было обидно, что этот парнишка с хитровато-наглым лицом не верит ему. Он действительно стрелял из настоящего пистолета…
Перед самым отъездом из Полигона отец посадил Ваню в свой «виллис» и повёз в степь за колючую проволоку. У деревянных ворот солдаты отдавали честь папе и весело улыбались, подмигивая мальчику. Подъехали к деревянным сараям, из-за которых доносились беспрерывные удары, точно огромное количество молотков забивали гвозди. Папа завел Ваню в сарай и поставил на табуретку, достал из кобуры чёрный пистолет. Передернул затвор и вынул обойму.
«Держи, Иван Алексеич, – сказал он. Вложил рукоятку в ладони сына. – Один глаз закрой… для точности… Целься в мишень…»
Ваня знал, что стреляют по мишеням, только никогда их не видел. Но догадался, что чёрный силуэт человека без рук вдали – та самая мишень. Вытянул перед собой пистолет, как делали все, кто воевал в кино, и, закрыв оба глаза, потянул за крючок…
Руки от резкого громкого рывка подскочили, и пистолет упал на пол. За спиной раздался громкий смех. И громче всех смеялся отец…
Ване захотелось заплакать от обиды, но он, стиснув зубы, сдерживал себя.
Подошёл седоусый майор, отец Тамарки Кадырбая. Поднял пистолет, перезарядил и протянул мальчику.
«Ты не обращай внимания, Вань Полковникович. Они, сынок, в твои годы и такого не умели. Хочешь доброго чего – делай. И крепко всё в руках держи. А они пущай гигикают, как глупые девки…»
После второго выстрела пистолет остался в руках…
Щупак куда-то убежал и скоро вернулся. Он опёрся плечом о стену и, тяжело дыша, спросил:
– Ты только раз стрелял, Пескосып?
– Нет… – неуверенно ответил Ваня. – С Тамаркой и Володяем ходили в степь стрелять…
– С девкой стрелять? С Тамаркой?..
– Сам ты – девка! Тамерлан Кадырбаев… и Володяй Брандт. Друзья мои…
– Он – немец?
– Да.
– Ты с фрицем стрелять ходил? – с презрением спросил Щупак.
– Сам ты – фриц! – возмутился Ваня. – У нас на полигоне никаких фрицев нет.
– А у нас они Кабельный завод строят. Их каждый день утром приводят, а вечером уводят с охраной. У охранников автоматы… А пистоль вы где взяли?
– Под проволоку полигона лазили и нашли, – зачем-то соврал Ваня.
– А патроны?
– Их много валяется… Бери и стреляй.
– А где сейчас? – спросил Щупак.
– На полигоне они остались. У Володяя батя…
– Твой пистолик?.. – перебил раздражённо Щупак. – У тебя?
Прозвенел звонок.
– Где твой? – не унимался сосед.
– Дома… – отрывисто ответил Ваня и пошёл в класс.
Учительница, не садясь за стол, дождалась, когда все утихнут, и сказала:
– Шиманский, напомни нам, что мы должны были приготовить на сегодня по «родной речи»?
Поднялся толстяк с зубами суслика, которому Ваня должен был дать в морду.
– Стихотворение про осень, – осторожно ответил он.
– Начинай.
– «Уж небо осенью дышало, уж реже солнышко блистало…» — произносил слова с ленивой медлительностью, словно выбирал нужные из огромной кучи лишних.
Его остановила учительница. За ним декламировали другие. Кто-то запинался, путаясь в словах, и учительница поправляла. Кто-то выпаливал всё подряд, надрывая голос.
Щупак вертелся за партой. И когда учительница ушла на середину класса, спросил у Вани:
– Ты привёз пистолик с собой?
– Ну… привёз! – ответил Ваня, стараясь избавиться от назойливости соседа. Придуманный пистолет его совершенно не занимал – думал только о том, чтобы его не заставили декламировать. Он не знал стихотворения. А Щупак своей вертлявостью мог привлечь внимание учительницы.
– Пошли на еврейское кладбище постреляем, – зашептал Тарас.
– Щупак! А ну начинай читать стихотворение! – возмущённо потребовала учительница.
Сосед встал и недовольно начал:
– «Уж небо осенью дышало…» – Запнулся. Долго молчал.
– А дальше, – попросила Лидия Степановна.
– «И ядрам пролетать мешало…»
Класс залился громким смехом… Щупак, обиженный, уселся, плотно сжал губы.
– Что за смех!? – спросила учительница строго. И недовольно потребовала: – А ну-ка поднимите руку, кто знает, откуда стихи о ядрах?
Ваня оглянулся на класс. Рук поднятых не было. И он осторожно потянул свою.
– Говори, Коляда.
– «И ядрам пролетать мешала гора кровавых тел», – прочитал он.
– Вот видите, ребята… Тарас Щупак и наш новый ученик Ваня знают стихотворение Лермонтова. Оно называется «Бородино». И мы его скоро выучим…Так выходит, что все вы смеялись над собой…
Всех спас звонок.
Мамы у школы не оказалось.
Ваня обрадовался. Забросил портфель за спину и побрёл по улице. Его обогнала телега, запряжённая гнедым битюгом с толстыми, волосатыми ногами, груженная чёрными мешками. От мешков шёл ядовитый запах горелой резины.
– Ты где живёшь? – услышал Ваня голос Щупака за спиной.
Обернулся и ответил:
– На Фёдоровке.
– За стеной Кабельного завода?
– Наверное… за стеной, – неуверенно ответил Ваня.
– Покажешь?
– Пошли, – согласился он.
До Ваниного дома мальчики шли молча. И только у крыльца Щупак предложил:
– Пойдём утром смотреть, как немцев пленных ведут.
– Давай! – радостно согласился Ваня. – А всем можно смотреть?
– …а потом стрелять на еврейское кладбище?
Последние слова напугали Ваню. Он глянул в давящие глаза Щупака: они съедали его голодной жадностью.
«Не хочу с тобой, – подумал Ваня. – Где я тебе возьму пистолет?»
И после долгого молчания выдавил из себя:
– Стрелять не пойдём.
– Почему?
– Потому что патронов нет.
– Ну… – Щупак лихорадочно дёргал глазами из стороны в сторону, словно искал помощи. – Ну… Просто поиграем в войну…
– Я не люблю играть в войну. – Поднялся по ступенькам и скрылся за дверью.
*
Отец вернулся домой почему-то очень рано: только-только зажгли уличные фонари. Мама сразу принялась накрывать на стол.
В дверь комнаты осторожно постучали.
Мама вопросительно посмотрела на отца и спросила:
– Это к тебе?
– Не знаю, – ответил отец. Он сидел без кителя, в белой рубашке, поверх которой, как постромки, чернели подтяжки. – Может, сосед… Глянь, пожалуйста…
На пороге комнаты встал Щупак. Не обращая внимания на взрослых, он давящим взглядом ухватился за Ваню и с деловитой уверенностью сказал:
– Пескосып, выдь на двор… – И скрылся за дверью.
– Ванечка, а что это за Пескосып? – спросила мать.
Ваня пожал плечами.
– Узнаю настоящую школу, – весело сказал отец. – Сразу нашу фамилию раскусили… Меня в школе тоже дразнили. Только Песконосом.
– За что так? – спросила мать.
– Видать, мой пра-прародитель колядником при власти состоял. Дороги скользкие песком обсыпал…
Ваня последние слова отца слышал уже в коридоре.
Он вышел на крыльцо.
На противоположной стороне переулка в белом свете уличного фонаря у столба стояли Андрей и какой-то невысокий парень в кепке и кургузом пиджаке.
Ваня подошёл.
– Папашка твой кто? – спросил парень в кепке. На вид ему было лет двадцать пять.
– Полковник, – ответил мальчик, не понимая, зачем его позвали.
– А он всегда приходит рано домой? – парень в кепке глянул сначала в лицо Щупаку, а затем на окна Ваниной комнаты.
– Всегда, – настороженно ответил Ваня.
– А мамашка где работает?
– Она не ходит на работу.
– Где твой пистолет? – строго спросил парень.
Ваня не ожидал такого вопроса.
«Опять пистолет… – недовольно подумал он. – Я просто так говорил про него… А Щупак – падла! Стрелять на кладбище звал…»
– Чё молчишь?! – уже грубо спросил парень. – Есть у тебя пушка?! – И помолчав, добавил: – Дай мне!
Ваня уставился на выпученные глаза Щупака, пытаясь спросить немым взглядом: зачем его новый приятель привёл этого парня?
А у того на лице застыла умоляющая просьба согласиться.
И Ваня с ужасом осознал: завтра в классе этот пучеглазый всем расскажет, что новенький – болтун и враль. И это останется с ним на всю жизнь, прилипнет, как чернильное пятно к белой рубашке.
– Нет, – твердо ответил Ваня. – Не дам.
– Отдай, – нервно попросил Щупак. – Николе надо…
– Умолкни, Лупатый! – перебил его парень.
Хлопнула входная дверь в доме. На крыльцо вышел Ванин отец и громко спросил:
– Эй! Чего от парня нужно? А то я сейчас шею намылю…
Незнакомец в кепке торопливо пошёл по переулку, не озираясь. Щупак побежал следом.
Ваня остался стоять, не зная, что ему делать.
– Иван Алексеич, чего застрял? – строго сказал отец. – Шагай ужинать.
Когда мальчик уселся за стол, мама спросила, глядя в напряжённое лицо сына:
– Кто приходил? Чего успел натворить?
– Ничего, – осторожно ответил мальчик. – Это из класса… Мы с ним на одной парте сидим…
– Без году неделю в классе, а уже чего-то не поделил наш гвардеец с товарищем, – сказал отец, улыбаясь, пытаясь угадать причину неожиданного визита незнакомцев. – Я правильно понимаю, Иван Алексеич? – Он проглотил несколько ложек супа: – Если чего… разбирайся всегда только сам. Никого не зови. И самое главное – не жди. – И с ухмылкой договорил: – Чтоб не так, как твой новый дружок… Привёл за собой заступничка.
Уже лёжа в постели, слушая, как тяжело дышит отец на кровати, Ваня укорял себя за то, что наврал о пистолете. За окном гулял ветер. Он заставлял шуметь деревья. И фонарь на столбе, смотревший прямо в окно, с укоризной качал светящейся головой, соглашаясь с Ваниными мыслями.
На следующий день, на первом же уроке, улучив момент, когда учительница закопалась в журнале, Ваня спросил у Щупака:
– А кто это с тобой приходил?
– Никола, – горделиво прошептал Тарас. – Валерка Николаев.
– А он кто?
– Ты чё, Пескосып, и правда, дурной? Он у нас самый-самый. Полгода, как вышел.
– Откуда?
– Срок тянул! – с торжественной значимостью объяснил Андрей.
– Кого тянул?
– Сидел… Так ты отдашь ему пистолик?
– Зачем он ему?
– Ходить на дело, – с романтической загадочностью объяснил Щупак. – Так… отдашь?
– Нет, – твердо ответил Ваня.
– Ну и дурак ты, Пескосып… – с откровенным злорадством заявил Тарас.
– Я тебе не Пескосып! – недовольно сказал Ваня. – Ещё раз скажешь…
– И чё будет? – перебил сосед. – Я до тебя даже дотрагиваться не стану… Николе скажу… Сопатку сквасит… Соплями умоешься…
– Щупак! – одёрнула учительница.
*
На первый урок второй смены приходили засветло. Но дневной свет исчезал быстро. Светлое пространство за школьными окнами съеживалось, кукожилось и, не имея сил удержаться у оконного стекла, трусливо исчезало. На его место накатывала неулыбчивая, хмурая темень.
В конце второго урока учительница включила в классе лампочки. И сказала:
– Я рассказывать больше не буду о Гражданской войне. Дома прочитаете в учебнике. Это задание… Староста? Что было заданно по истории?
– Первая конная армия…
– Хорошо… Кто скажет – кто был командиром этой армии?
– Ворошилов… – ответили с задней парты.
– Коляда… Кто ещё командовал Первой конной армией?
Ваня встал и сказал:
– Я не знаю… Не успел прочитать.
– Почему? В какой очереди ты стоял?
Ваня пожал плечами. Если бы учительница попросила, он бы рассказал, как вместо чтения учебника истории ходил в соседний яр смотреть птиц. И вспомнив, как оправдывался Щупак, ответил:
– За хлебом.
– Плохо, Коляда. – Глянула на класс с вопросом. – Будённый… это кто? Поднимите руки…
Шупак выбросил руку первым.
– Говори, Тарас.
– Конь товарища Ворошилова! – уверенно выпалил Щупак.
В классе кто-то хихикнул.
Лицо Лидии Степановны побелело. Было видно, что она с большим трудом удерживает дрожь рук. Уселась за стол и принялась рыться зачем-то в классном журнале. И только после долгого молчания, через силу выдавила чуть дрожащим голосом:
– Первая конная армия – символ победы в Гражданской войне… – В этот момент она немного походила на Суслика Шиманского – аккуратно выкладывала каждое слово. – Товарищ Ворошилов…
Вместе со звонком все забыли о Первой конной и Будённом. Принялись готовиться к немецкому языку.
Щупак, косясь на учителя немецкого, стал собираться домой загодя. Ещё не прозвенел звонок, а он успел упрятать книги и тетради в тряпичную сумку. Как только ударил медный звон в коридоре, он вскочил с места и на ходу спросил у Вани:
– Домой идёшь или в киношку?
– В какую киношку вечером? – с удивлением ответил Ваня.
– «Багдадский вор»! – крикнул Тарас и выбежал из класса.
– Он давно уже не идёт, – сказал вдогон Ваня и пошёл следом.
Тёмный двор шумел недолго. Ученики, оказавшись на улице, разбежались по сторонам.
Ваня брёл по чуть освещённому кирпичному тротуару и думал о далеком и таком родном полигоне, который всё не шел из его сознания.
«И школа рядом с домом… Наверное, Тамарка сейчас чинит сеть – в воскресенье пойдут с Володяем ловить чижей… Принесут в класс. Эти жёлто-зелёники будут свистеть до весны… И училка немецкого будет на них ругаться, как и на тех, что выпустили весной… Как она смешно кричала на щеглов: «Ruhe halten!..» Зачем мама отпустила нашего снегиря пред отъездом? – с грустью подумал мальчик. – Может, и правильно… Здесь снегири не живут… Если бы папа купил мне сеть, я бы наловил чижей… Их много в яру… Принёс бы в класс… Нет… Тут птиц не любят… И на окнах ничего не выращивают… Даже лук…»
– Эй, Христосев! – раздался чей-то голос сзади. – Поди сюда!
Ваня не сообразил, что это окликают его, и шёл, продолжая думать о птицах, о Тамарке и Володяе.
– Ты глухой, шпана?! – Кто-то дёрнул его за правое плечо.
Перед Ваней стоял Никола. Он держал в зубах папиросу. Её светлячок то переползал слева направо, то назад.
– Надумал? – спросил Никола, вырвав изо рта папиросу и сплюнув оторванным кусочком.
Ваня молчал, глядя на кривящиеся губы Николы.
– Ты не понял, сопля?! – нервно спросил парень. – Завтра шоб принёс… а то урою, гниду!
– А я бате своему скажу, – ответил мальчик.
– Спужался я твово батю, портяночник! Стукну участковому менту, шо у тебя пушка… И заметут твово батю в Лукьяновскую тюрягу… И матю с ним гамузом! И на этап!.. Понял?!. Завтра шоб принёс!
Он снова вырвал изо рта окурок, швырнул под ноги и исчез.
Ваня поплёлся по улице с чувством, словно его побили. В голове стучали колючие слова: «И батю и матю… в тюрягу!» И ещё больше захотелось обратно на полигон.
Придя домой, Ваня с порога спросил у мамы:
– А другая школа здесь есть?
– Тебе зачем?
– В этой не интересно…
– Другая, сына, очень далеко, – ответила мама, выставляя на стол тарелку. – Винегрет будешь есть? Я сегодня положила много лука. Как ты любишь… И в другую школу надо на троллейбусе ехать. А билет – шестьдесят копеек… и назад. Школьники ездят, как и взрослые. И там нет немецкого языка. Только английский.
– А я выучу английский…
– Не придумывай. Здесь нет такого англичанина, как твой немец Брандт, чтоб с ним денно и нощно по-английски болтать… И где столько денег набрать на билеты? Я, вон, на Лукъяновский базар пешком хожу… – И, накладывая в тарелку винегрет, успокаивающе добавила: – Скоро привыкнешь. Мой руки…
«Завтра скажу Щупаку, что у меня нет никакого пистолета… – решил Ваня, подбивая носик у умывальника. – А то за что маму в тюрягу?»
Но на следующий день, придя в класс, Ваня ни словом не обмолвился, что встречался с Николой.
И Щупак молчал. На переменах не подходил – делал вид, что занят своими делами. Только к концу четвёртого урока, когда учитель немецкого языка писал на доске «перфекты», буркнул, чуть косясь на соседа:
– Ты лучше отдай. А то пачек навешает.
Выходя из ворот школы, Ваня стал нервничать. Встречаться с Николой ему не хотелось. Внимательно осмотрелся по сторонам. И решил идти домой кружным путём.
«Никола всё равно выследит… – зло ругал он себя. – И зачем я придумал этот пистолет?..»
Улица сделала резкий поворот влево, пресекаясь с другой, широкой и хорошо освещённой.
Из калитки двора углового дома вынырнул Никола. Кепка была натянута на глаза, а поднятый воротник коротенького пальто, застегнутого на нижнюю пуговицу, подпирал её на затылке.
Увидев перед собой этого человека, Ваня, решил, что сейчас скажет, что у него нет никакого пистолета. Но эту мысль отодвинула другая:
«Ещё семь лет учиться… И соседняя школа очень далеко… И мама не захочет переводить… За троллейбус платить целых шестьдесят копеек… и обратно…»
– Пойдём, покажешь, где пистолет, – сказал Никола и ухватил Ваню за ворот пальто.
– Не пойду! – огрызнулся мальчик и ударил парня портфелем по руке.
– Падла!? – взвился Никола. – Те чё, жить надоело?! – Он наотмашь ударил Ваню кулаком в лицо. – Урою, гниду! Чтоб завтра принёс! – Повернулся и пошёл в сторону ларька, где под тусклой лампочкой с немощным светом толпился шумный народ, тряся пивными кружками и размахивая руками.
Ваня брёл домой, вытирая кулаком кровь, тонкой струйкой стекающую к губам.
«Чего скажу маме?» – спрашивал он себя. И ответа не находил. Остановился в тридцати метрах от дома, в тени забора Кабельного завода, надеясь, что объяснение, почему у него разбито лицо, придёт само.
Видел, как мама выходила несколько раз на крыльцо, торопливо сбегала на шлак и всматривалась в темноту переулка – понимал, что она ждёт его. Но идти домой не решался.
«Чего говорить? – спрашивал он себя: – А про пистолет я всё равно не скажу…»
За спиной зашуршал шлак под чьими-то ногами.
– Ты чего тут, Иван Алексеич? – раздался голос отца. – У-у-у! Бывает… Ну, пойдём.
Он подтолкнул легонько сына в спину ладонью и весело сказал:
– Не переживай. Тебя проверяют.
– Про чего? – спросил Ваня, шмыгая носом.
Отец долго молчал. А когда ступили на крыльцо, объяснил:
– Проверяют… Вшивый ты или нет?
– Почему я вшивый? Мама вчера мыла меня.
– Это так говорится… Я про другую вшивость… Проверяют – пойдёшь жаловаться учительнице… Или позовёшь меня, чтобы заступился…
Увидев разбитое лицо сына, мама со страхом воскликнула:
– Алексей! Что творится здесь!? Иди в школу! Прикажи!… Что они себе позволяют? – Она намочила полотенце и, присев, принялась обмывать лицо сына. – Это кто, Ванечка?
– Так новеньких всегда встречают, – сказал отец, снимая китель. – Нос у тебя целый, гвардеец?
– Целый, – ответил мальчик. Он готов был уже соврать что-нибудь маме. И подумал с благодарностью:
«Папа всё знает… Хорошо мешает говорить».
– Надо что-то делать, Алёша?! – взволнованно сказала мама.
– Ничего делать не надо, – твёрдо ответил отец. – Без этого мужиком не станешь.
– Давай переведём мальчика в другую школу!
– Лучше поедем на полигон, – сказал Ваня.
– Ты чего поумней придумай! – недовольно воскликнула мать. – Что там хорошего!?
– На полигоне, действительно, было лучше, – сказал отец серьёзно. – Понятней…
– Здесь плохо… – подхватил мальчик интонацию отца. – И уборная тут тоже на дворе… А там никаких заборов нет, и всё вокруг видно… И Володяй Брандт с Тамаркой… И сетки у меня нет… А там была!
– Вас забыли спросить, где нам жить! – сказала мать, обидевшись на мужа и сына. – Садитесь есть! Всё остыло!..
*
На следующий день мать провожала сына до школы. Они шли по улице, и Ваня старался отстать. Он чувствовал себя обиженным и униженным. Ему казалось, что на него сейчас смотрят шесть с лишним десятков глаз его одноклассников. И все смеются.
Прошли мимо пивного ларька. У окошка никого не было. Только безногий толстый инвалид в серой шляпе и зелёном солдатском ватнике, привязанный к доске с подшипниками, сидел под пустой полочкой и ждал, кто бы помог купить кружку пива.
Когда подошли к школе, Ваня быстро шмыгнул в открытую калитку и скрылся за высокой входной дверью.
После уроков мама ждала его у выхода со школьного двора. Ваня выбежал из двери школы вместе с Сусликом Шиманским и натолкнулся на неё.
– Подём через пути для дрезины, – крикнул весело Шиманский, обнажив свои бобровые зубы. Но, увидев женщину рядом с товарищем, осёкся и побрёл по улице, втянув голову в плечи.
– Это ты с ним дерёшься? – спросила мать, пытаясь взять у сына портфель.
– Нет, – недовольно ответил Ваня и не отдал портфель.
Они шли по чуть освещённой улице. Мама спрашивала о чём-то. Ваня отвечал «да-нет» и с волнением глядел по сторонам. Ему вдруг захотелось, чтобы сейчас появился Никола.
«Лучше бы он мне морду набил… – думал мальчик, – чем идти под надзором…»
Ваня увидел Щупака. Он в компании незнакомого паренька обогнал их по параллельному тротуару. До уха долетели громкие призывные слова Димы:
– Там ещё никого нету! И будем первыми!..
«Хорошо, что отметки не спрашивает… – подумал Ваня. – Надоело всё время пятёрки для мамы получать… Лупатому всё равно, какие отметки… – И с завистью посмотрел вослед уходящим парням. – Побежал кино смотреть в Клуб Трамвайщиков… А мы домой…»
Мама целую неделю встречала Ваню у школы.
А в понедельник он проснулся специально со звуками гимна и, дождавшись момента, когда отец вышел в кухню умываться, выскочил за ним следом.
– Папа, прикажи маме, – попросил Ваня, – чтоб не стерегла меня после школы.
У отца во рту застряла зубная щётка, и из круглой коробочки, которую он держал в другой руке, посыпался на пол зубной порошок.
В кухню вошла мать…
Ваня вернулся в комнату, прыгнул в ещё тёплую постель и укрылся одеялом с головой, оставив дырочку, чтобы слышать разговор родителей. Но из-за плотно прикрытой двери долетали только гудящие звуки родительских голосов.
Отец пил чай за столом молча, поглядывая на маму… Улучив момент, когда она вышла в кухню, он сказал:
– Иван Алексеич!.. Не хочешь, чтоб приходили за тобой – бей и не жди… Если заслужил – получи за дело и не жалуйся… А домой с соплями не приходи. Утирайся где хочешь… Понял, что я сказал?
Ваня дёрнул головой, соглашаясь. Одеяло вздрогнуло, подтверждая согласие.
*
На последнем уроке был немецкий язык. Но вдруг в класс вошла Лидия Степановна с пачкой тетрадей в руке.
– Немецкого не будет, – сказала она.
– Ура! – выкрикнул Щупаков. Его поддержали несколько голосов.
– Сейчас контрольная по арифметике. Староста, раздай тетради… – Она быстро написала условия на доске. – Для сидящих слева – задача про трубы и бассейн с водой. Для тех, кто справа – про поезда из Москвы и Ленинграда через Бологое…
Сама уселась за стол и окунулась в какую-то книгу.
Щупак долго смотрел на доску, почёсывая себя по худым щекам. Потом, боязливо косясь на учительницу, буркнул:
– Вот зараза!.. – И прошипел в ухо Ване: – Ты знаешь, как решать?
– Знаю, – тихо ответил тот.
– А мою?
– И твою.
– Напиши, – жалостливо попросил Тарас.
Ваня перевернул тетрадь соседа и на последней странице написал решение в пять вопросов. И отдал.
Щупак, беспрерывно заглядывая на задний двор тетради, переписал всё на вторую страницу и отнёс учительнице.
Лидия Степановна с удивлением посмотрела на него, глянула в тетрадь и сказала:
– Хорошо… Можешь идти домой.
Тарас вырвал из-под парты сумку с книгами и выскочил в коридор.
Ваня написал решение про поезда в семь вопросов. Отложил тетрадь в сторону и принялся собирать портфель.
– Коляда, – спросила учительница, – ты решил?
Ваня кивнул.
– Неси. – Учительница глянула на решение задачи и шепнула: – Сговорились… в кино?
– Нет.
– Ладно… Беги… – Она улыбнулась понимающе.
На улице шел мелкий дождь. Казалось, вода висит в воздухе и не хочет падать. На деревьях намокшие листья в огнях фонарей горели зелёной летней яркостью.
По брусчатке вели колонну военнопленных с Кабельного завода. Они брели в молчаливых чёрно-серых шеренгах, обливаемые дождём, уныло переставляя ноги, не размахивая руками, опустив головы. Лица их почти съедала темнота. Вид у пленных был смиренно-обречённый. Начало колонны исчезло в дальнем конце улицы, а шеренги всё шли. Охранники плелись по тротуарам. Автоматы висели за спиной. Они курили, не обращая внимание на охраняемых.
Ваня стоял у мощёного бордюра и с любопытством и напряженной боязнью разглядывал бредущих. И не мог сдвинуться с места. Он слышал о пленных, но то, что увидел, родило в нем щемящую жалость, точно это он сам шёл среди них… Вдруг в ближней шеренге пленный, изогнув спину, закашлялся, приложив обе ладони ко рту. Потом сделал шаг в сторону тротуара и выплюнул чёрный большой сгусток на брусчатку.
Ваня почему-то вспомнил, как болел, когда жил на полигоне: у него опухло горло, кашель раздирал нутро, было трудно глотать. И мама поила облепиховым чаем…
Сейчас ему захотелось подбежать к пленному, который кашлял, и пообещать, что завтра принесёт ему облепиховый чай…
– А ну, шнеля у строй! – с громкой ленивостью сказал часовой, обминая Ваню.
«Я бы принёс чай… – подумал мальчик. – Так тут и облепиха не растёт… – И вдруг ощутил себя таким же, забытым, неустроенным, как эти пленные. И обида за эту неустроенность навернула слёзы. – Зачем я съел свой завтрак?.. – укорил он себя… – Я бы отдал сейчас…»
И только когда мимо прошёл часовой с красным горящим фонарём в руках, Ваня точно проснулся и побрёл домой.
Никола появился вдруг. Он встал посреди тротуара.
– Ну, шо, сучонок, принёс? – На нём было длинное чёрное пальто с поднятым воротником, белый шёлковый шарф и большая белая кепка. – Покажешь, где пушку заныкал?
Ване понимал, что Никола снова станет его бить. Но это не испугало. И возможная боль ушла, словно ее никогда и не было. Смотрел в лицо Николы и хотел заехать кулаком этому толстомордому в его совиный глаз. Но не мог. Чувствовал правоту Николы.
«Он же не знает, что я вру», – оправдал Николу Ваня.
Он ожидал удара кулака, ему показалось, что он идёт в колонне обиженных и униженных пленных, которые не могут постоять за себя, а Никола – часовой. И сейчас ненавидел себя…
– Калекой сделаю! – крикнул Никола. – На подшипниках мамашка возить станет! Под ларьком пиво всю жизнь будешь клянчить, сучонок! Где пушка!?
Ваня молчал.
– Ты шо глухой, падла!? – Кулак ударил Ваню в зубы.
Мальчик отшатнулся, но устоял на ногах.
– Последний раз предупреждаю! Шоб завтра принёс!
Ваня тяжело брёл и глотал слезы. Они были не солёными, а какими-то приторно-сладковатыми. Остановился под фонарём, провёл тыльной стороной ладони по губам. На руке остался густой кровяной след. Но всё внимание мальчика занимала не вздувшаяся губа, которая болела и кровоточила. Он думал, что сказать матери, чтобы она не пошла в школу.
«Пойдет жаловаться… и защищать, – соображал он, – а потом меня засмеют…»
На углу переулка с крыши дома тонкой струйкой стекала вода. Ваня, не бросая портфель, принялся умывать лицо. И, чтобы кровь не стекала на подбородок, закусил верхнюю губу. Во рту сразу стало тепло и сладко.
Ещё издали он увидел слабый зелёный свет настольной лампы в окнах их комнаты.
«Мама что-то читает, – подумал Ваня, – или штопает?»
Приложил палец к разбитой губе – на нём оказалась кровь. Он решил дождаться, когда рана на губе затянется, и только потом идти в дом. Встал в тень куста сирени, который нависал над забором против их окон. С листьев на шею падали маленькие холодные капли. Они лениво скользили под рубашку и там исчезали, оставляя вместо себя неприятный холод…
Входная дверь вдруг отворилась. На крыльцо вышла мама. На ней было длинное пальто и маленькая шляпка. В руках – короткий отцовский плащ. Она быстро засеменила по переулку и утонула в вечерней дождевой мрякости. Следом умолк и шорох шлака под ногами.
«Пошла встречать папу, – уверенно решил Ваня. – Потому и свет оставила… Я сейчас лягу спать… Скажу, что заболел…»
Нащупал в кармане ключ от двери. Отпёр замок и вошёл в кухню. В темноте наткнулся на пустое ведро. Оно с грохотом упало. Вошёл в комнату и остановился в растерянности.
За его письменным столом отец читал газету.
– Ты маму встретил?.. Или вы вдвоём? – спросил он, чуть повернув голову в сторону сына.
– Нет, – буркнул Ваня.
– Где это вы разминулись?.. Промок? – Обернулся. И улыбка вдруг исчезла с его лица. – Господи! Ты глянь на себя… Чего опять не поделили?
Ваня молчал, виновато уткнулся глазами в пол.
– Смотри на меня! – приказал отец. – Не можешь дать сдачи?
Мальчик провёл пальцем под носом и тихо процедил с сожалением:
– Я, кажется, драться не умею.
– Ты же дрался с Володькой Брандтом, – сказал отец.
– Это не считается. Он мой друг…
– А сейчас с кем?
Ваня снова потупил взгляд.
– Не нравится мне всё это, Иван, – сказал отец серьёзно.
Отложил газету. Опустил брови на глаза, отчего лицо его сделалось недобрым. Поманил сына к себе пальцем и, наклонившись к уху, прошептал:
– Не умеешь кулаком… бей словом. Это страшнее… И быстро умываться. Вся рожа грязная… А для мамы что-то нужно придумать… Начинай мыть посуду… Не любишь… но придётся… Разлей что-нибудь на пол. А я скажу – плохо наколядовали… Ты поскользнулся и разбил губу…
– Так нет грязной посуды… – Ваня знал, что мама никогда не оставляет после еды немытую посуду.
– Сейчас сделаем. – Отец встал, достал из буфета две тарелки и две вилки. – Измажем… Дурное дело не хитрое… Только не проси ужинать… А то сами себя выдадим… Стыда не оберёмся.
– А на войне… – спросил Ваня осторожно, – ты тоже воевал… словом?
– На войне воюют всем, что попадётся под руку. – И после долгой паузы отец добавил, точно размышлял над чем-то или вспоминал. – И словом крепким тоже… Оно иногда, Иван Алексеич, посильней пули будет… За иное слово можно и пулю схлопотать… В спину.
*
В одну из последних октябрьских ночей натянуло мороз. К утру все деревья стояли до бесстыдства голые, а у их ног и вокруг толстой зелёной периной лежала листва.
Отец разбудил Ваню и, заставив накинуть одеяло, вывел на крыльцо.
– Гляди, какая красота, сына! – восторженно сказал он.
– Это тебе не нашу пыль с песком на полигоне глотать…
– На полигоне всё равно лучше, – ответил Ваня, продолжая спать. – Если бы туда столько деревьев привезти… Ещё лучше было бы.
– Вырастешь – вези.
– Долго, – ответил Ваня. И побежал досыпать.
Когда он шёл в школу, опавшую листву уже сметали с тротуаров к тесинам заборов. Она огромными кучами лежала, словно мусор.
«И правду говорил папа, – подумал мальчик. – Утром было красиво и лучше…»
У пивного ларька на перекрёстке главных улиц никого не было. И в маленьком сквере за ларьком пустовали скамейки.
Ваня миновал ларёк и пошёл вдоль длинного забора.
Никола вырос как из-под земли. В коричневом коротком пальто и большой белой фуражке. На шее висел белый кашемировый шарф.
– Надумал? – с подозрительным спокойствием спросил он, дергая плечами. На лице замерла злая ухмылка. Вынул из кармана пачку «Казбека», вставил лениво в рот папиросу и, чиркнув спичкой по коробку, долго прикуривал, явно ожидая ответа. – Не слышу, пугало огородное! – Струя дыма потянулась к небу.
Откуда не возьмись, рядом возник Щупак. Он прилип к левой руке Николы. И складывалось впечатление, что он поддерживает её, чтобы та не упала.
– Отдай, Песок, – сказал требовательно Тарас.
Ваня оглянулся по сторонам. По противоположному тротуару шли гурьбой пятеро его одноклассников. И ощутил, что именно Щупак специально уговорил ребят прийти и посмотреть, как его будут бить.
– Пойдём, – уверенно согласился Ваня и поманил Николу к забору.
Остановился возле большой зелёной кучи опавших листьев. Когда Никола подошёл, мальчик положил к ногам портфель, взялся руками за белый шарф, как за вожжи, и потянул к себе. Никола не сопротивлялся. Наклонился. Его ухо оказалось рядом с Ваниными губами, – табачное гнилое дыхание неприятно ударило в нос.
– Еще раз… – сказал Ваня, с большим трудом сдерживая волнение и стараясь выбирать нужные слова, как делал Шиманский, – подойдёшь… Застрелю…
Никола дернул головой, как испуганная лошадь. Но белый шарф, схваченный Ваниными руками, не позволял двинуться.
И вспомнив слова отца, Ваня добавил:
– И пулю получишь… в спину… как сука на войне…
Никола вырвал шарф из рук и пошёл торопливо по тротуару в сторону пивной. Щупак бежал рядом. Они исчезли в сквере за пивным ларьком.
*
Щупак в классе не появился.
Ваня нервничал на уроках. Мямлил стихотворение на «родной речи», путаясь в словах и рифмах. Неожиданно получил двойку по немецкому. Страх, что Никола подкараулит его и изобьёт, не отпускал. Бежал домой, сторонясь шорохов улицы. Не спал всю ночь – ворочался с боку на бок и лихорадочно решал: какой дорогой идти в школу.
«Попросить папу – пусть проводит? – соображал он. – Наденет ордена… Один день он проводит… А потом? И ему надо будет рассказать всё… И на шинель ордена он никогда не надевал… Попрошу маму, пусть проводит… Нет!.. Она будет каждый день туда-сюда ходить. Засмеют… Пойду по железнодорожной ветке… Никола там не ходит… Лучше через больницу… А оттуда на Еврейское кладбище… и в школу… А Шпак всё равно Николе скажет, что я в школе… И где взять этот проклятый пистолет?..»
Утром Ваня долго ковырял вилкой варёную картошку, перемешанную с жареным яйцом. Но еда не лезла в рот. Несколько раз пытался проглотить несколько кусочков…
– Что ты ковыряешься? – спросила мать. – Ешь нормально.
И вдруг Ваню осенило:
– Нас учительница ведёт в музей.
– Какой? – спросила мама. – Идёшь в музей… и голодный. Сначала поешь… И уроки не сделал…
– Нам ничего не задали, – уверенно объяснил он.
Быстро проглотил еду. Свалил книжки в портфель, накинул пальто, выбежал на улицу.
Добежал до угла переулка. Остановился. Огляделся. И только тут он понял, что очень боится встречаться с Николой. Боится не побоев, а что придётся признаться, что соврал.
«Никола так просто не отстанет… – Принялся высматривать улицу в обе стороны. – Сам не придёт… а с кем-то… А я один… Вот если бы сейчас Тамарка и Володяй были со мной… Мы бы в одном классе учились и ходили вместе…»
Ваня прошёл по железнодорожной ветке до больницы. Через её парк вышел к Еврейскому кладбищу и долго петлял между разрушенных могильных памятников, рассматривая надгробные надписи на неизвестном языке, понимая только цифры дат. Выбрал широкую мраморную плиту и уселся на неё. Среди редких голых веток кустарника сновали синицы. Прилетела пара чижей… Наблюдая за птицами, он забыл про Николу. Все его мысли были далеко в степи, рядом с Тамерланом и Володяем…
Заводской гудок перенёс его с полигона на кладбище.
«Теперь опоздаю! – выругал он себя. – Лидка Степаниха все уроки будет про это бубнить».
Хотел бежать в школу. Но какая-то внутренняя сила, родившаяся в нем вдруг, выгнала из души мысль о пистолете, а вместе с ней пропала боязнь Николы, Щупака и Лидии Степановны. Он переполнился крепким ощущением, что шагнул в совсем иную, новую жизнь. Казалось, будто он не идёт по дороге, а летит над землёй. И это новое состояние не позволяло бежать, а заставляло идти твердым неспешным шагом счастливого человека, уверенного в своей силе.
«Как на войне…» – с улыбкой подумал Ваня.
Класс встретил Коляду лёгким сдержанно-радостным вздохом.
Весь урок Ваня сидел один.
А перед вторым уроком к Коляде подсел Шиманский и, глядя своими смешными зубами в глаза Ване, сказал с серьёзной озабоченностью:
– Ты можешь пристрелить Гаптысю?.. Чуть-чуть… Как Николу…
– А ты откуда знаешь про Николу?
– Мы и про пистолет знаем… Так… пристрелишь Гаптысю?
– Это кто? – спросил Ваня, с чувством человека, от которого многое зависит.
– Толька Калинин… из седьмого бэ.
– Ты сдурел, Венька? – ответил Ваня. – Кто разрешит?.. И стрелять за что?
– Он у меня завтраки забирает, – с обидой пожаловался Шиманский, – когда иду в школу… – И с надеждой попросил: – Может… перед школой зайдёшь ко мне? Вместе пойдём… Гаптысю пугнём твоим пистоликом…
– А ты где живёшь?
– На Татарке.
– А это далеко?
– За Кмитовым Яром.
*
Щупак в школу не пришёл. Он появился третьего дня и с классного порога отправился на «камчатку».
Ваня просидел за партой один целую неделю. Поначалу одиночество тяготило его. Но он заметил, что одноклассники стали смотрели на него с мягкой завистью.
На одной из перемен дрались двое. Они сцепились по-детски: мутузили друг друга, почему-то весело вскрикивая. Потом один вырвался и побежал по коридору. Пробегая мимо Вани, он с громкой весёлостью вдруг крикнул:
– Здорово, Христосев! – И помчался вниз по лестнице.
За ним гнался другой. Он слегка пнул Ваню кулаком в плечо и крикнул, как кричат друг другу давние хорошие приятели, которые давно не виделись:
– Привет, Сеятель!
В понедельник к Коляде за парту подсел Шиманский и, оглянувшись на «камчатку», тихо сказал:
– Я пересяду вместо Лупатого?
И не ожидая Ваниного согласия, побежал к своей парте, выдернул из ящика портфель и вернулся.
– А ты знаешь?.. – Веня плюхнулся на место Щупака. Запихнул в нишу портфель и, держась за него, точно боялся, что заставят вытащить и прогонят, строгим голосом, задыхаясь, поведал: – Новое кинушко в Клубе Трамвайщиков… «Герои Шипки». Сначала «Индийская гробница»… А потом…
– А мама говорила, что в «Коммунаре» идёт «Возраст любви»… Хвалила папе.
– Кому сдалась какая-то любовь? – сказал Веня. – Давай сразу на «Героев Шипки». Оно завтра первый день идёт…
– Билетов нету, наверное, давно, – сказал Ваня.
Шиманский приложил свои всевидящие зубы к уху соседа и зашептал:
– Я же говорю… Там на первом сеансе «Индийская гробница»… Мы посмотрим «Гробницу», а перед концом залезем на сцену… За репродукторы… Я так все кинушки посмотрел первым…
– А если не успеем? – усомнился Ваня. – Свет зажгут… Я конца «Гробницы» не видал… У нас на полигоне… когда показывали, дизель сломался.
– Да я эту «Гробницу» уже десять раз смотрел… А когда пустят «Шипку» – вылезем… Первый сеанс в девять…
– А сидеть где? – осторожно спросил Ваня.
– В проходе… Там широкие ступеньки… Я всегда на них сижу… – И с радостной надеждой в голосе спросил: – Пойдёшь?
– Пойдём! – с успокоенной уверенностью ответил Коляда.