Эссе
Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 71, 2020
Человеку нужно чудо, чтобы не заскучать. В литературе художественный метод, позволяющий описывать чудо в обыденной реальности, называется магическим реализмом. На ум приходит латиноамериканский магреализм Габриэля Гарсиа Маркеса, Хорхе Луиса Борхеса и Хулио Кортасара, многое почерпнувший из испанской и португальской литературы. Однако, португало-галисийский магреализм известен миру в меньшей степени, и тем интереснее проследить истоки его чудес.
Португалия – государство на юго-западе Иберийского полуострова, а Галисия – автономное сообщество Испании, расположенное севернее Португалии, также по побережью Атлантического океана. Еще в XIII веке здесь говорили на одном языке – старопортугальском (галисийско-португальском), и литература этого периода тоже считается общей. Впоследствии языки разделились, ново-галисийский, или galego, стал диалектом испанского и едва не оказался стертым с лица земли, пережив два кризиса в XVI-XVIII и XX веках. Его сохранению мир обязан литераторам, в частности, поэтессе Розалии де Кастро, издавшей сборник поэзии «Галисийские напевы». На galego до сих пор разговаривают на севере Португалии, так что уместнее рассматривать зарождение и развитие португало-галисийского магреализма.
Лауреат Нобелевской премии по литературе, уроженец португальской провинции Рибатежу, Жозе де Соуза Сарамаго предваряет свой роман 1991 года «Евангелие от Иисуса» словами Пилата: что я написал, то написал. Казалось бы, этим эпиграфом автор требует буквального понимания текста без домысливания со стороны читателя, но стоит погрузиться в первые строки, как становится ясно, что едва ли это достижимо: «У солнца, окруженного острыми тонкими лучами и извилистыми языками пламени, придающими полдневному светилу сходство с ополоумевшей «розой ветров», – человеческое лицо: плачущее, искаженное невыносимой болью, с распяленным в беззвучном крике ртом – беззвучном потому, что ничего этого нет в действительности».
После Сарамаго принимается будто бы «ползать» визионерским взглядом по распятью, стараясь ухватить, запечатлеть в равной степени и «низкие», и «высокие» подробности: тряпицу, прикрывшую срам, затем вдается в размышления о кудрях, которые непременно должны указывать на ангельское происхождение. Нимб святой Магдалины он сравнивает с домотканым кружевцом, и может показаться, что с помощью метафоры он производит десакрализацию христианской символики. На самом же деле десакрализация у Сарамаго является лишь побочным эффектом визионерского сверхвнимания к деталям: как чудесным, так и вполне обыденным, бытовым. И эта усердная работа с мелочами должна убеждать читателя в истинности всего описываемого, но так как разум в ходе прочтения выносит собственный вердикт об иррациональном как о «не могущем произойти», все вместе погружает открывающего текст в амбивалентное состояние верю/не верю. Возможно, именно в таком состоянии находятся те, кто сталкиваются с чудом.
Десакрализация у Сарамаго возникает по еще одной причине: описываемый Иисус живет с павшей женщиной Магдалиной, а его родители не верят в его силу – это сюжетные ситуации, которые могут быть близки некоему числу читателей и позволят отождествлять с ними свой жизненный опыт. При отождествлении достигается сопереживание герою. И все же некоторые ситуации могут быть непонятны читателю, не знакомому с мировоззрением коренных иберийцев. Речь, к примеру, о сцене, в которой Иисус встречает в одной лодке и Бога, и дьявола.
Для разгадки следует обратиться к труду Карла Юнга «Психология и алхимия»: «Но если идеал полностью внешний, то грехи индивидуума так же внешни, и, следовательно, он более расколот, чем когда-либо, поскольку внешнее заблуждение позволяет ему буквально «возложить свои грехи на Христа» и, таким образом, избежать собственной глубокой ответственности». Иисус Сарамаго встречает в своей лодке и высшее, и низшее, таким образом, познает всего себя. Процесс скитания в открытой лодке означает инициацию, стремление к истине у европейских мистиков, например, розенкрейцеров.
Перенесемся ненадолго в залы Pinturas Negras Гойи в музее Прадо в Мадриде, группу мистических, мрачных полотен дополняет скульптура козла. Он создал как минимум две работы, представляющие интерес в данном контексте: «Шабаш ведьм» 1874 года и «Ковен, или Великий козел» 1821-1823 годов. Обе изображают группу лиц, расположившихся вокруг фигуры козла, скорее всего, в ходе какого-либо ритуала или обряда. Любопытно, что именно инквизиция приложила руку к последующей ассоциации козла с дьяволопоклонничеством, избрав формальным поводом для расправы, к примеру, над увеличивавшим свое экономическое влияние орденом тамплиеров. В действительности имеем дело с языческим ритуалом и пережитком верований прошлого.
Инквизиция упрямо вытравливала также все, что могло оказывать значительное идеологическое влияние на полуострове вплоть до XVII века, тогда от ее рук пострадал португальский иезуит Антониу Виэйра. Императором португальского языка назовет его позже виднейший португальский писатель ХХ века Фернандо Пессоа, намекая на первостепенное значение для национальной литературы. При жизни Виэйра подвергся заточению и шаблонному обвинению в поклонении Антихристу, позднее вынужден был эмигрировать в Бразилию, где стал одним из основоположников бразильской литературы. Его мистические настроения «Ключей от пророчеств» и «Истории будущего» послужили литературным базисом не только для португальского, но и для латиноамериканского магреализма в будущем.
Современный магреализм также продолжает черпать из манускриптов, описывающих астрологию, управление духами и алхимические превращения. Одним из них является четырехтомник «Гайат Аль-Хаким», в латинском переводе получивший название «Пикатрикс». Вероятным местом и временем его создания является испанская Андалусия XI века, оригинальный язык – арабский. Характерное внимание к деталям, в том числе к самым невероятным подробностям мистических превращений, присуще этому памятнику литературы.
Иберийский магреализм черпает и из каббалистических текстов, речь идет о Папюсе, родившемся в XIX веке в галисийском городе А Корунье. Не случайно родившийся здесь же в ХХ веке магреалист Мануэль Ривас упоминает в своих романах черного дрозда, вычерчивающего пентаграмму. Одним из его самых значительных прозаических произведений остается «Карандаш плотника» 1998 года. Он так же внимателен к ощущению и детали: голова женщины, стоящей за окном с горшком герани, у него предстает объятой красными бабочками, а два оставленных ночью на пляже аккордеона к утру напоминают тела утопленников. Мастер умело использует звукопись, настраивая читателя на завораживающее, неспешно-медитативное чтение.
Гетеронимы, «писательские личности», португальского поэта и прозаика ХХ века Фернандо Пессоа произрастают на корнях нетривиального мировоззрения, схожего с восточной притчей о самурае и бабочке: «С детства я стремился творить вокруг себя вымышленный мир, окружая себя друзьями и знакомыми, никогда не существовавшими (на самом деле, я не знаю, действительно ли они не существовали, или же – это я не существую; в этом, как и во всём, мы не должны быть догматиками)». С первых строк его «Книги непокоя» ясна нацеленность автора на максимально точное описание неясных чувств, которым пока нет однозначных и рациональных объяснений, его интересует исследование амбивалентных состояний и скрытых эмоциональных реакций. «Он обставил – это не могло ему не стоить отказа от некоторых жизненно важных вещей – с некоторой роскошью обе свои комнаты. Особое внимание он уделил стульям – они были с подлокотниками, обивкой, пружинами, – а также занавескам и коврам. Он говорил, что создал такой интерьер, «чтобы поддержать достоинство тоски». В комнате, обставленной в современном стиле, тоска превращается в дискомфорт, в физическую боль».
Впрочем, что еще можно ожидать от страны saudade: неясного, необъяснимого, амбивалентного ощущения просветленной печали; на право называться его родиной претендует и Португалия, и Галисия. Подчеркнуто тонкий психологизм, взгляд художника, внимательный, все подмечающий, принятие иррациональных и взаимоисключающих вещей из мира чувств и эмоций – вот что дает миру галисийско-португальский магреализм.