Стихи
Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 70, 2020
***
Витражами строки заслоняя любовь и природу,
ты сидишь у реки и глядишь на бегущую воду.
В травяном уголке, раздвигая осоку руками,
видишь ты, как в реке пляшет рыба с семью плавниками,
как танцует она, раздвигая алмазные звенья,
а в её чешуе драгоценные пляшут каменья.
Как тебе хорошо заниматься работою тонкой:
выдуть мыльный пузырь, чтоб светился он радужной плёнкой,
из цветного стекла сделать желтый нарцисс или крокус,
и при помощи слов показать удивительный фокус:
то, что было желанным, немедленно сделать туманным,
а к невесте жених пусть путем добирается санным –
так когда-то плутал упоительный Пушкин в «Метели»
и для Бэлы покинутой Лермонтов рвал иммортели.
Но потоки бегут от Голгофы, Фавора, Синая:
чрево мира расселось ли, ось ли сместилась земная,
подвигаются горы, встают на дыбы океаны,
и на теле стиха открываются рифмы, как раны.
Если б ведали вы, неразумные дети былого,
что над миром царит человеком распятое Слово,
через все континенты летят океанские брызги,
и у входа в Содом соляные стоят обелиски.
Витражами строки этот мир заслонить не смогли мы:
плачут дети вселенной, как наши сиротские зимы,
но покуда пространство еще не свивается в свиток,
мы читаем, рыдая, слова новогодних открыток,
а за ними – вдали – прозреваем уже неземные
тишины водопады, молчанья дожди проливные…
***
Всё мне в небе чудятся башни, зубцы и шпили,
с красотой они сочетают расчёт и точность.
Но опять плывут облака в византийском стиле,
и врачует зрение пышность их и непрочность.
Ветер лепит в воздухе сотни смешных фигурок,
и они плывут, очертания их нерезки.
На одно мгновенье закроет светило турок
в шароварах длинных, с кальяном и в красной феске.
Неужели приступом турки возьмут столицу,
убивая жителей на площадях Царьграда?
Вижу я, как всадник стреляет из лука в львицу
и идут с корзинами сборщики винограда.
Но лоза увяла, и плети висят сухие…
Я слежу, как в облаке зыблется город-пленник,
а еще я вижу, что в храме Святой Софии
сохраняет в Чаше Святые Дары священник.
***
С церковью рядом ремесленник бродит печальный:
глину он ищет и стан размещает гончарный.
Рядом, на паперти, голуби ходят кругами.
Вылепил мастер фигурку с крутыми рогами,
ослика белого и голубую синицу,
кисть для художника, а для поэта – цевницу,
вылепил лиру, не нужную грешному миру,
вылепил ангела – бедным мирянам и клиру.
Что-то мне кажется, что-то мне чудится, мнится:
с церковью рядом горбатая бродит травница,
в яркую зелень бросает стальную булавку,
в лавку приносит простую целебную травку:
горький бессмертник, сухой подорожник и млечник,
чтобы заваривал чай себе старый горшечник,
чтоб становилось горшечнику горько и сладко,
и от больного бежала бы прочь лихорадка.
В гибких ветвях воробьи раскричались, как турки.
Старый ремесленник новые лепит фигурки:
двух снегирей на заснеженной ветке рябины,
пойманных рыб, изогнувших блестящие спины,
лепит павлина на древе из райского сада,
лепит Орфея, ведущего душу из ада,
и Моисея с жезлом, источающим воду.
Лепит из глины он грех, поразивший природу.
Мастер уснул, распростившись с земными делами,
церковь стоит и сияет во тьме куполами,
с церковью рядом горбатая бродит знахарка –
ждёт, чтоб ей подали дым от свечного огарка.
Облако в небе, как время, меняет обличье,
глиняный ангел летит, причитая по-птичьи,
тихо летит над землёю, убогой и сирой,
глиняный ангел со сломанной глиняной лирой.
***
1.
Темнеет рано. Но в двенадцать ровно
гулять выводят на веревке овна.
Он держит путь к созвездию Стрельца.
Искусство часто выглядит условно,
но мысль свою доводит до конца.
2.
Внутри озер чуть зыблется вода,
пытаясь скрыть струенье плоти влажной.
Ещё душа, как птица, молода,
наивна, склонна к лирике пейзажной,
и долог путь, как птичий крик протяжный
от радости до жгучих слез стыда.
3.
А в это время пьют вино в Вероне,
большую башню строят в Вавилоне,
в Мадриде сытом по бокам тельца
струится кровь, король сидит на троне
с беспечным выражением лица.
4.
Бежит ли зверь безумный на ловца?
и что душа – паршивая овца
в огромном стаде плоти человечьей?
И что растворено в крови овечьей?
И можно ль ради красного словца
пренебрегать обещанною встречей?
5.
Да, грех предпочитает натюрморт –
ему приятней мертвая натура,
но если ты возьмёшь один аккорд –
ответит дружно вся клавиатура.
А в комнате сидит на спинке стула
простой кузнечик, как английский лорд.
6.
И воробьи в славянской спят мякине,
где постигают истины азы,
снуют по небу ласточки в Пекине,
как маленькие лодки по Янцзы.
Растет трава на земляных холмах,
и облака вдали поголубели,
и, как дитя в небесной колыбели,
спит ангел в их прохладных пеленах.
***
Кто там вздыхает и ходит по водам в затоне
в виде крылатого юноши в белом хитоне?
В воздухе кружится бабочка в платьице детском,
слышатся стоны в дремучем лесу соловецком,
а над обломками потом пропахших полатей
в облаке белом Зосима стоят и Савватий.
Кто-то тайком посещает речные заливы
в виде крылатого юноши с веткой оливы.
Вновь над озёрами радуги встали, как арки,
в море разбуженном топят гружёные барки –
нет, не камнями набиты они, не дровами…
На Валааме поникли цветы головами.
Божий посланник приходит сюда, как и прежде,
в виде крылатого юноши в белой одежде,
видит, как с горки весёлые катятся санки
там, где следы оставляли немецкие танки,
там, где когда-то метался и шарил прожектор,
крепости строит среди облаков архитектор.
Кем нам приходится он, этот пламенный зодчий?
Новыми душами дом наполняется отчий.
В чреве у матери плачут бездомные дети,
где им скитаться – на том, ли, на этом ли свете?
Полнится воздух каким-то разбойничьим свистом –
юноша-ангел в хитоне летит серебристом.
Там, в высоте, где звучала небесная арфа,
смотрят на землю, обнявшись, Мария и Марфа.
***
1.
Птицы на площади – словно народное вече.
В городе каменном топят белёные печи.
Дым из печей поднимается выше и выше.
Падает снег, черепичные трогая крыши.
2.
Приступом город берёт воробьиная рота.
Сторож уснул, не закрыв Золотые ворота.
Тихо из облака светит печальная Вега.
Дети слепили ягненка из белого снега.
3.
Вижу: руно синевой отливает и мелом.
Кто-то по городу едет на ослике белом.
Стынут на стёклах узоры из пальмовых веток,
мёртвых кораллов, диковинных рыб и креветок.
4.
Жители города сушат белье на балконах,
в жертву приносят невинных птенцов голубиных,
и в колыбелях младенцев баюкают сонных,
и письмена вырезают на каменных льдинах.
5.
Дети и ангелы в городе спят опустелом,
Кто-то по площади едет на ослике белом,
а впереди — отдающие горечью строфы,
крест кипарисовый и ожиданье Голгофы.
***
Никому не клялся, не лгал, не давал зарока,
по земле ходил, как печальный монах-расстрига…
В виде речки мелкой текла по земле дорога,
и шальные птицы без нот исполняли Грига.
Взяв ковригу хлеба и соли в льняном мешочке,
сколько черствых крох ты оставил в вагонах спальных?
А теперь на праздник ты сыну везёшь и дочке
в золотом ларце скорлупу от яиц пасхальных.
Голубь клюв зарыл в оперенье своей голубки
и воркует, стонет на птичьей своей латыни,
им бы тоже, бедным, склевать по одной скорлупке,
да лихая жизнь приучила беречь святыни.
И земля куда-то под вальс уплывает венский,
голубям шальным не видать твоего подарка –
пусть клюют по крупке слежавшийся снег крещенский
из чужой руки у собора святого Марка.
***
Помолчи, не говори ни слова:
где-то птица мелкая поёт…
Жизнь вокруг соснова и елова –
колется, а плакать не даёт.
Вот стоят деревья-соборяне.
дивные высокие дубы.
Я хожу по ягодной поляне,
собираю красные грибы.
От моих усилий мало толка:
тронешь шляпку – и прилипла к ней
жёлтая сосновая иголка,
и другая – чуть позеленей.
Спутники мои оторопели,
спрятались, попадали в траву.
Я кричу, пугая птичьи трели,
жалобное детское «ау!».
В небе виден месяца осколок,
где-то рядом озеро блестит,
падают на землю иглы ёлок,
и листва на дубе шелестит.
***
Три памяти, три крови, три любви:
Одна тоскует в сердце юной девой,
Другая смотрит грозной королевой
И заставляет прихоти свои
Нас исполнять. И мы, её рабы,
В слезах целуем узкий след судьбы.
Но третья приближается любовь,
Она грозит тоской и самосудом,
Пока ещё струит вторая кровь
Ток благодати по больным сосудам.
Блестит луна в седой её косе,
Загадочна, как смерть, её природа,
И месяцы – стальные оси года –
Вращаются, как спицы в колесе.
***
Осень приготовит нам коктейли:
солнце, ветер, листьев вороха…
Но уже сказал Владимир Вейдле:
«Наступают сумерки стиха».
Это значит, что цветок и птица
дарят нам напрасные труды,
что уже не может воплотиться
солнце в капле дождевой воды.
Только мы с тобою, как ни странно,
спим без снов до самого утра,
и летят созревшие каштаны
в воды Иордана и Днепра.