Опубликовано в журнале Новый берег, номер 68, 2019
***
Из тумана на площадь выходит лошадь –
В макинтоше, шляпе, красных колошах,
Низко кланяясь каждому из прохожих,
Скалит жёлтые зубы и корчит рожи,
То залаяв собакой, то мяукая кошкой.
Горожане, привыкшие к выходкам этим,
Улетают под крыши в прыжках-пируэтах,
А затем, раскрывая зонты-парашюты,
Опускаются, громко считая минуты,
Или просто читая друг другу газеты.
Бургомистр, узнав про сии беспорядки,
Пришивает к туману цветные заплатки,
Трёхметровой иглой с перламутровой ниткой
Не скрывая насмешливо-жабьей улыбки…
2
По карнизам, мансардам, покатым крышам
Сели зрители – птицы, летучие мыши –
Кто жуёт жирных мух в сухарях или кляре,
Кто играет на скрипке, валторне, гитаре –
Нервно комкая бабочек с белых манишек.
И стучит барабанами дождь моросящий,
Сам себе повторяя, что он настоящий,
Но увы – иллюзорен, из маленьких рыбок,
Шестерёнок, пружин и раскройных криво
Маскарадных, носатых, цветных полумасок.
И над всем этим действом – художник в берете
Водит кистью, с которой срывается ветер,
Нанося очертания странных фантазий,
Начиная смешной какофонии праздник…
***
Ложкой звякни о край кастрюли,
Мастер Повар, готовя суп,
Пряный запах к тебе на ужин
Пригласит стариков, старух,
Гвалт мальчишек, всегда голодных,
Дам, господ и зверей бездомных,
Облака, звёздный блеск, луну.
Все рассядутся вдоль по лавкам,
Перед мисками, тёплый хлеб
Переломят, светясь от счастья,
С благодарностью до небес,
Станут кушать, болтать со смехом,
Ты же сядешь в глубоком кресле,
Бормоча про себя рецепт…
***
Пижон струится возле дымной дамы,
Вдыхающей слова с глотками кофе,
И рядом голубь крошки круассана
Клюёт курлыча под мотив шансона.
До шпилек-каблуков изгибы платья
Фасона туники из кружев и шифона,
Мундштук из янтаря сжимают пальцы
С «Житаном» догорающим на столбик.
Коричневы соски грудей обвисших,
Под животом, меж бёдер треугольник
Просвечивает белым – гладко выбрит
И жалко, что легла нога на ногу…
Ей безразличен молодой повеса,
Взгляд устремлён, увы, в этаж мансардный,
Откуда на неё в бинокль Цейса
Любуется уж час месье усатый…
***
У Ёрана не было выбора, ибо на
Удочку вместо рыбины поймалась жена,
Белёсая, с мокрыми космами и тиной меж ног,
Цвело конопушками рыжими её чело.
Взвалил сию голую, мокрую себе на плечо,
На хутор принёс, в кладезь вывалил, а ей то чо? –
Не море, конечно, не озеро, но всё ж вода
Студёная, да глубокая, не видно дна.
Освоилась, мхи повывела, до блеска сруб
Надраила, раком ползая, старалась, ну
Супругою быть примерной, родить детей,
Да сколько ни выла, ни тужилась, а всё ершей,
Плотву, окуней с форелями несла на обед,
Ушицей варя душистой в большом котле…
***
Жили-были три Юхана на хуторе у Вуоксы,
Жён их звали – Керту, Пирко и Марья –
Ночь спускалась, коль расплетали косы,
И шипели сосны, когда, растопивши баню,
Уходили попариться, благо, мужья у печки
Пили квас хмельной и жевали себе калитки,
Говоря степенно, как рыбы в порогах млечных,
Путь находят под заводей тихих льдины.
Бабы же, себя раскалив до седьмого пота,
Похлеставши веником по покрасневшим спинам,
Вылетали в небо, усевшись верхом на мётлы,
Выдыхая в сумерки колкий, искристый иней.
Вдаль неслись до Ладожских шхер белёсых,
Опускались на капище между совиных взглядов,
И смеялись танцем, в дерев застывая позах,
Но кореньев вместо – в снегах розовели пятки.
Наигравшись вдоволь, меж ног почуяв прохладу,
Возвращались месить хлеба и прясти кудели,
Сор мести да шить изо льна рубахи,
Да варить муженькам приворотного кваса зелье…
***
Долгим кашлем герр Канцлер марионетку
Вызывает брести в переулках Сёдры,
Шелестя тумана густой одеждой,
Из шарниров скрипучих, снежинок голос
Раздавая окнам, карнизам, кровлям –
В седине черепиц из дымов от печек,
С пряным запахом выпечки свежей, кофе,
Опуская ниже и ниже небо…
Эту нежить сделал безумный мастер,
Заключил в подземелье под Витаберьет,
Сочинив сюжетом Стокгольмской сказки –
Заклинание – тот, кто проснётся первым,
Новогодним утром, пока рассвета
Тусклый отблеск не гасит фонарных кружев
И на северном, лёгком, колючем ветре
Не спешат хозяек с позёмкой юбки
За водой, держа коромысел дуги,
И неважно – в лачуге, дворце вельможном,
Чертыхнётся в мыслях неосторожно,
Выпуская из каменных сводов куклу…
2
Створка ставни хлипкой на Осегатан
Барабанит, готова упасть в сугробы,
Здесь живёт старуха, вдова солдата,
С полоумным сыном, под метр ростом.
Он умеет играть на губной гармошке
Две мелодии, щёки раздув шарами,
И из рюмки выпить, но понарошку,
Крякнуть уткой, и притворяться пьяным.
На холодный пол, из-под одеяла,
Опускает босые, в мозолях пятки
И струёй шипучей в ночную вазу
Шелестит по сумеркам, с тихим матом.
Пялясь в зыбкий, студёный, январский морок,
Видит тень – похожую на игрушку,
С размалёванным, красным, тряпичным носом,
И ушей, завязанных на макушке –
То ли шапочку, то ли цветной платочек.
Поскорей нахлобучив картуз помятый,
Заскочив на бегу в сапоги худые,
Как и был – в холщовой, ночной рубашке,
Побежал догонять, с небывалой прытью.
У околицы, лыбясь, схватил за полог,
Развернул к себе, шепелявя паром, –
«Я на завтрак вас приглашаю в гости,
Коль сойдёмся вкусом, возьму и замуж!»
3
От Винтертулен, до Дувнесгранден,
В час неслышных шагов прохожих,
Странная парочка вперевалку –
Бродит – зеркально они похожи –
Оба в лохмотьях сырых снежинок,
Обнимаясь, целуясь, смеясь беспечно,
А за спинами – радуги то ли крыльев,
То ли в инее – ворох седых деревьев.
Их увидеть – считают приметой доброй,
Говорят – к стабильной, сухой погоде,
Если скороговоркой сказать считалку,
Где есть канцлер, мастер и спящий город,
Дурачок в нелепом, смешном картузе,
За шарнирной, быстро бегущий куклой…
***
Выудила рыбка золотая
Старика из мира себе в море,
Говорит: «Старуха твоя злая,
Не даёт, увы, тебе покоя.
Требует обновы ежедневно,
Любит поругаться беспричинно
И не против погулять налево,
Позабыв давно, что ты мужчина.
Я же буду потчевать отменно,
Выпить дам и ублажу в постели,
Убаюкаю неслышной колыбельной,
Сев у ног рабой безмолвно-верной».
Отвечает ей понурый, седовласый:
«Хорошо сие, но только – мало,
Мне б ещё – фуражку и лампасы,
Да зарплату отставного генерала!»
Усмехнулась синих вод царица,
Дурачину выплеснув на берег,
На прощанье дав трусы из ситца,
Водки шкалик и немножко денег…
***
Семь охотников за смехом взяв ружьё,
В рукавах коротких – скрюченные руки,
Переулком маршируют под дождём,
Многоножкой отражаясь в зыби лужи.
Хлюпая носами из-под шляп,
С мокрыми, широкими полями,
Лыбятся прохожим – всем подряд,
Без зубов, провалов чёрных ртами.
Смех – то убегает в высях крыш,
Шлёт им плеск воздушных поцелуев,
То схватив за мокрые штаны,
Оголяет попок бледных, пухлых,
В полутьме блестящие шары,
На штриховке карандашных кружев…
***
Жил художник в каморке, под крышей,
В доме ветхом, с тремя этажами,
С черепицей – расколотой, рыжей,
Дымоходом – копчёного камня.
Рисовал натюрморты из яблок,
Сцены быта подпольного мышек,
Приглашал их на ужин и завтрак,
С хлебом чёрствым и свежей водичкой.
На холсте во всю стену огромном,
Экономя и масло, и краски,
Лессировками гладко и ровно
Наносил год за годом пейзажи –
С дальним морем, утёсом, обрывом,
Гор вершинами за облаками,
Виноградников гроздья и листья
И в саду апельсиновом замок.
В зимних стужах, за окнами вьюгой,
Согревался, смотря на долины,
К жёлтой охре протягивал руки,
Мотылькам улыбался незримым.
Но однажды в весеннюю сырость
Простудился и умер поспешно,
Одеялом укутан лоскутным,
На диванчике жёстком и тесном.
Горевало семейство норушек,
И, взваливши беднягу на спины,
Отнесли его тело и душу
В живописную сказку картины.
Он и ныне счастливо, безбедно
Обитает в краю своей грёзы,
Пишет дальний, заснеженный город,
В окнах свет и узоры мороза…