Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 68, 2019
Что представляет собой современная женская проза? Сильно ли она отличается от той, которая была раньше, в прежнее время? У меня, наверное, получится скорее рассказать об англоязычной и шведской литературе, чем о литературе в общем и в целом. И выбор мой продиктован исключительно личным ощущением: какая литература является знаковой, какая характеризует собой определенную тенденцию, и какую именно.
Считается, что современная проза должна быть фрагментарной, обладать незаконченностью, рваностью, дробностью сюжета, определенной разнородностью. Считается также, что она должна являть собой ироничное, саркастичное отношение к действительности. Почему собственно?
Вот что такое русская классическая литература? Русская классика (и на тот момент минимально реализующая себя женская проза) – это, по большей части, рассуждения, реализация вопросов, связанных с нравственными устоями и сложностью личности, их манифестация, их изучение и описание. Достоевский, Толстой, Чехов, Бунин, Набоков. Каждый автор описывает, оспаривает, формирует представления о вечных вопросах: любовь, нежность, Бог, хороший-плохой человек. Можно возразить, конечно, что в XX веке на первый план выходит описание бесполезности, жизненного абсурда (как у Хармса или абсурдистов). Но мне кажется, что это направление в литературе как обратная сторона медали – в любом случае попытка объяснить местонахождение человека в мире с его божественной сущностью. Я – никто, точка, пустота, но из этой пустоты все равно будет рождаться человек. В современной же литературе последних лет есть настойчивая тенденция против человека. На мой взгляд, причина вовсе не в действительности или историческом этапе, а просто в несостоятельной личности некоторых авторов.
Какой пример будет ярким, мощным, эпифаническим? Вот, к примеру, читаю в Живом Журнале зарисовку об испанском пляже: как известная писательница-автор наблюдает за женщиной испанской, которая «не худенькая и не очень красива». И за мужчиной ее, который тоже «не очень какой», вернее «лысый и страшный, но ничего себе все равно». И поели они, и лежат как-то странно на песке, ничего интересного, в общем-то, или, тем более, красивого, и вдруг она, эта писательница известная, вдруг видит, что «пальцы у них сплелись» и, правда, чувствует она, эта писательница, что вот они, эти мужчина и женщина, просто Тристан и Изольда, и любовь у них навеки, как не бывает, «твоя навсегда, навсегда». И готова писательница эта что-то еще про них рассказать, но уже достаточно, чтобы закончить на таком подъеме чувства, что она и сама понимает, что передать лучше нельзя. Поймала! И герои-то все наши, вот, современники, «как есть, как есть», и взлетели-то как голуби они, хлеще любого романтизма. И поразили писательницу известную в самое сердце, похоже, и поразили.
Красоту современный женской прозы отличает слог. Почему он так важен? Чуткое отношение к слову было не всегда (в русской литературе также, Бедная Лиза Карамзина говорит о любви одами Ломоносова, а вовсе не рафинированным, утонченным русским языком, который использует Пушкин).
Недавно читала про Элиота, американского поэта. До сих пор звучат его стихи внутренним голосом, неожиданные музыкальные рифмы. «Pity» – «the debris of the city». «Pity» – жалость, а «debris of the city» – свалка города. Совместить эти два понятия, это как небо и землю вместе соединить. Правда жизни? Да нет же! У Элиота – музыка! Не что слова обозначают, а как звучат эти словесные аккорды! Мягко, благозвучно, так мило уху и сердцу! Или “one night cheap hotels” – “oyster shells”. Дешевые гостиничные номера на одну ночь – устричные раковинки. Но ведь дешевые номера – какой-то полет мгновения, этакая бесшабашность, почти студенческая, да еще ресторанчики, где устрицы, и нужно долго их выковыривать. А все равно самое главное не эротика гостиниц на одну ночь, где все еще незнакомо и остро, но огласовка – hotels – oyster shells. Hotels как и oyster shells – два ударения! Как по-английски, Ромео и Джульетта произносятся как «Роми-О и Джу-лиEт»! Они рифмуются! Они совершенное дополнение и отражение друг друга.
Так вот, о женской прозе. Есть авторы, такие как британская писательница Ж. Уинтерсон, например, которые чувствуют музыкальность слова очень хорошо. Можно их произведения анализировать с точки зрения того, о чем они, эти произведения, какие психологические установки существуют у автора и героев. О Уинтерсон, например, есть критическая литература, которая вскрывает различные «камни преткновения» тематики ее книг, так называемая традиция «нарративов травмы», которая показывает, что романы Уинтерсон часто об «идеальной любви», которая потеряна и невозможна, о ее несостоятельности. Но дело в том, что Уинтерсон как раз воссоздает в текстах заново то, что утеряно. Красота языковых средств как будто бы восстанавливает потерянный, неправильный жизненный сценарий. Набоков, возможно, сходным образом, писал «Аду» (Ada or Ardour), которая в некотором смысле история «Лолиты», «Анны Карениной» со счастливым концом. Первая книга Уинтерсон «Oranges are not the only fruit» («Не только апельсины») – наделала много шуму. Бунт против католицизма, фальши, поиски собственной идентичности, флуидная гендерность и сексуальность. Но это сюжет, история. А вот когда появляется «Written on the body» («Письмена на теле») – это уже проза, ажурная, нежная. Сюжет как всегда почти однозначен. Серия любовных историй и вдруг – главная встреча, романтическая, сильная. В конце книги героиня погибает, и автор описывает до мельчайших подробностей тело, кожу, кровь, мышцы героини. При пристальном лингвистическом анализе текста произведения видно, что дискурс медицинский совмещен в нем с музыкальным: о самом высоком эфемерном иногда говорится как о самом низком, и наоборот, передан весь спектр возможных чувств и эмоций. Есть даже научные работы по фоно-семантике, синкретизме, то есть исследования, в которых показано, как Уинтерсон выражает в прозе звуковые обертоны и цветовые оттенки одновременно.
Героини Уинтерсон обладают сверхчувствительностью, поэтому для них мир реальный и вымышленный всегда объединены. Неслучайно в книге «Powerbook» («Книга силы») героиня ищет своего избранника по интернету. Неслучайно в конце книги приводятся, в традиции постмодернизма, разные типы финалов, концовки произведения. Много в ее книгах написано об искусстве. Например, о Рембрандте: «ни один художник никогда не делал себя столь очевидно и субъектом и объектом своих произведений» (PB: 214). Что особенного в этой фразе? Рембрандт? Что дает это случайное сравнение читателю? Моментальная вспышка воспоминаний о его картинах. Субъект-объект – почти полное слияние, а потом распад – Адама и Евы, вечного и конечного. При описании главной героини автор всегда лаконична: «Simple. Expensive». Просто. Дорого.
Сходным образом, довольно забавен диалог (на фоне истории о Святом Граале), в котором автора спрашивают, что ее интересует. – What are you interested in? – Boundaries. Desire. – What are you writing about? – Boundaries. Desire. – Can you write about anything else? – No. ( – Что вас интересует? – Границы. Желания. – О чем вы пишете? – О границах. О желании. – Вы можете писать о чем-то еще? – Нет!)
В книге «Gut Symmetries» («Симметрия света») автор снова рассуждает о границах и жизненном опыте: «Жить по-другому, любить по-другому, думать по-другому или пытаться. Настолько ли опасна красота, что лучше жить без нее (стандартная модель) или попасть в ее объятия как в огонь? Нет открытий без риска, а то, чем вы рискуете, наглядно демонстрирует то, что вы цените. В трагедии Нагасаки и Хиросимы заложена идея красоты свободных частиц Эйнштейна». «Отдаться любви – это пойти на риск и неминуемо взорвать свой мир». «Разорвать нарратив. Забыть теории, о которых рассказывали и попробовать рассказать историю в новом стиле, с разными гравитациями. В квантовой теории существует миллион различных миров, непроанализированных, потенциальных, которые, возможно, наблюдают за нами и в которые мы, возможно, никогда не попадем как в кротовины. Если мы найдем такую кротовину, мы ведь никогда не вернемся обратно». «Я не могу перенести мое тело в пространстве или во времени, но я могу отправить мое сознание и использовать истории, написанные кем-то, или нет, чтобы попасть в то пространство, которое еще не существует, – в будущее. Истории – карты. Карты путешествий, которые еще не были совершенны».
«Есть физическая реальность: стол, стул, машины, то, что материально и известно, что поддается доказательствам, подтверждением реального мира. Но есть реальность психики, воображаемая реальность, эмоциональная реальность, то, что не подвержено доказательствам. Мы понимаем мир как оппозиции – черное и белое, хорошее – плохое, мужчина–женщина. То, что можно найти и определить. Но то, что невидимо для нас, оно ведь также необходимо для нашего благосостояния, для нашего счастья и здоровья».
Уинтерсон живет в Оксфорде, окруженная поклонницами и поклонниками. На протяжении всей истории ее творчества, никому не пришло в голову ее осудить, ужаснуться личной жизни, поставить под сомнение чрезмерную мечтательность и острый ум. Ее проза нравится мужчинам и женщинам. Женщины находят в ней ту отдушину полета фантазии, которая необходима для эмоционально насыщенной жизни, мужчины – как ни странно – часто читают Уинтерсон для того, чтобы понимать мир женщины лучше, осязать его сложность, неоднозначность, каждодневную изменчивость. В тексте не так важен сюжет. Миры, телескопы, звезды. Скорее важно признание того, что человек сложен, что он любим и любит, что мир, несмотря на его ужасы, тоску, обыденность, стоит этой непростой жизни, которая протекает и в борьбе с собой, и в борьбе с другими.
Из миллиона других авторов-женщин можно выбрать еще одно имя. Зади Смит (Zadie Smith) и ее роман «Белые зубы». Пост-колониальная традиция в англоязычной литературе предполагает, прежде всего, что традиции, культурологические, исторические, совмещаются и сосуществуют. Не существует какой-то одной истории, есть множество историй, есть их переплетение и взаимодействие. Они, эти ветки истории – разнонаправлены, так как нет одной общей культурной традиции, или стереотипа. Идентичность Самада – героя Зади Смит – рисуется в романе сквозь призму чувства гордости за жизненный путь Мангала Данде, чьи действия в свое время спровоцировали известное событие в истории – восстание сипаев в 1847 году, когда англичане заставили индийцев (индусов и мусульман) использовать для смазки ружей жир свиней и коров (что было невозможно для представителей обеих религий и что вызывало колоссальное в истории кровопролитие).
Образ Арчи реализуется в тексте благодаря тому, что он спасся от идеи самоубийства, повстречав свою новую жену, чья мать когда-то жила на Ямайке и была вывезена на континент английским колонизатором.
Критики отмечают, что главной темой романов Зади Смит становятся чувства не смятения, а некоторого cмешения, удивления, потерянности (confusion), что и придает книге определенный комичный тон. Магид, один из героев, приезжает в Англию и больше не чувствует себя индийцем. Наоборот, он чувствует себя стопроцентным английским лордом (значительно более исконным, чем англичане себя ощущали когда-либо). Сходным образом японский по происхождению автор К.Исигуро написал в свое время роман «Исход дня» (Remains of the Day), в котором традиционный образ английского дворецкого, честного, чистого, сдержанного, правильного, с огромным достоинством, прочувствован и прописан намного сильнее, чем у самого традиционного и исконного английского автора.
Милле, другой герой Зади Смит, попал под влияние исламской группировки: вместо того, чтобы приобрести неоднозначную, гибридную идентичность, он становится тривиальным националистом. Забавно, как описан эпизод несомненной веры жителей бывших колоний, а теперь граждан Великобритании, в свою новую страну. В книге описан известный ураган, который произошел в 1987 году и освещался всеми СМИ. Герой Арчи дает совет своей семье спокойно выходить из дома (несмотря на ураган), так как к этому недавно призвал известный оракул, корреспондент БиБиСи: «Если мистер Фиш говорит так, так оно и есть. Он же БиБиСи».
Смесь традиций и некоторая неопределенность, в результате, сводится в романе Зади Смит к так называемому парадоксу Зенона: в случае Ахиллеса и черепахи, как бы быстро ни двигался один, он все равно не сможет обогнать другого. Здесь поднимается не вопрос оценки, а вопрос о том, что невозможно одну культуру полностью подменить другой. Невозможно одну традицию заменить другой, они буду сосуществовать и ступать в конфронтацию друг с другом. Мы движемся к будущему только для того, чтобы еще лучше объяснить прошлое. Снова – тема памяти, общих или различных культурных традиций. В самом конце книги раздвоенный эпизод. Кадр из фильма. То ли что-то ужасное происходит, то ли мышка бежит. Что важнее станет для читателя? Снова – политически корректный вывод и выбор. То, что хотите, то и имейте. Что видите, то и смотрите:
«Наверное, было бы интересно провести исследование, касающееся настоящего: разделить зрителей на две группы – одни будут смотреть на истекающего кровью человека, осевшего на стол, другие станут наблюдать, как улепетывает со всех лап непокорная коричневая мышка. К примеру, Арчи следил за мышью. Он видел, как она на секунду замерла с самодовольным выражением на мордочке, будто и не ожидала ничего другого. Потом скользнула по его руке и помчалась по столу, уворачиваясь от чьих-то норовящих ее поймать ладоней». Зади Смит 43 года. Она родилась в Лондоне, темнокожая британка, так удивительно способная к приятию разного и различного, с радостью, бодростью, пониманием, иронией, необыкновенным умом рассказала историю стольких людей, традиций и культур.
А какова современная шведская женская проза? Тоже очень разнообразна, часто очень сдержанна. Нет, проблем в Швеции не так мало. Но «сдержанна» литература потому что автор сначала думает, а потом пишет, не решает свои проблемы в процессе написания.
Вот, например, поэма Эбба Витт-Браттстрем «Сага века. Битва за любовь», приведенная во втором номере журнала «Звезда» за 2019 год, полностью посвященному шведской литературе:
ОН:
Умиротворение, которое приходит
Во время терапии связано лишь с тем,
Что обе стороны возразили себе
из-за относительного покоя,
что другой им уступил и скоро примет все условия.
На самом деле никто не отступает ни на дюйм.
И только времени вопрос
Когда война начнется снова.
ОНА:
Ты говоришь на языке силы, друг мой.
В любви, как на войне, нет победителей.
лишь проигравшие.
«Поцелуи и укусы так похожи,
И тот, кто правда любит, часто путает одно с другим» …
В стихотворении огромное количество гиперссылок на всемирные произведения мировой литературы. А заканчивается эта поэма тоже очень красиво:
ОН:
Я знаю вас, женщин,
Вы все – мимозы.
ОНА:
Добро пожаловать домой.
Себе я говорю.
В чем пафос? В том, что на современный мир с его ужасами, жестокостью, эгоизмом, накладывается фактически гекзаметр, которым писал в свое время Гомер. Это почти эпическое повествование, полное сдержанности, юмора, и главное – любви, к себе, к человеку, к его трудностям и слабостям.
Мне необыкновенно нравится и близко, что есть женщины-авторы, которые представляют весьма провокационные проблемы с живостью любви к человеческому и любому его проявлению: один из недавних нашумевших романов финской писательницы о женщине, которая приходит к психоаналитику, рассказывает о своих эмоциональных трудностях.
Женщины-авторы склонны и выписать тщательным образом мало значащие по старым канонам детали быта, и воссоздавать вымышленную биографию: Рийкка Пело изящно и даже вызывающе выстраивает канву и придумывает цепь событий из жизни Марины Цветаевой и ее дочери Ариадны.
В одной из критических статей о скандинавской литературе я почерпнула мысль о том, что здесь живут «по контракту». Подобная идея вовсе не означает, как может показаться на первый взгляд, что герои такого романа или жители такого общества, неискренни или слишком официозны. Наоборот, подобное определение показывает, что житель скандинавской страны старается быть максимально приятным, полезным для общества. Его вежливость, услужливость и умение держать себя в руках обусловлены его стремлением быть не только человечным и миролюбивым, но учит искренне сопереживать другому, взрослея и становясь, наконец, разумным, здоровым, полезным представителем общества, в котором живет.
Следует отметить ряд произведений, в которых женская проза получила популярность благодаря удачной экранизации (часто режиссером-мужчиной). Имеются в виду такие случаи как роман американки Мэг Уолитцер, который был экранизирован Бйорном Рунге. Основная сюжетная линия – пребывание семьи в шведской столице. Узнав о присвоении самой престижной премии Шведской Академией, известный английский писатель Джо едет в Стокгольм вместе со своей женой и сыном, расселяется в фешенебельной гостинице, пьет по утрам шампанское, дарит свои автографы на грецком орехе (как в юности), ссорится с неудачником-сыном (который по ночам курит наркотики в заведениях, не в силах выдержать собственную никчемность и полное равнодушие отца к его литературному творчеству). Еще известный писатель позирует очаровательной и раскрепощенной девушке-фотографу, которая «закреплена» за семейной парой лауреата для полного отчета об их поездке в прессе и которая в какой-то момент все же срывает поцелуй весьма престарелого нобелевского лауреата, заставляя зрителей почувствовать и комизм теперешних попыток адюльтера со стороны гения, и чудесные ее «призрачные» манифестацию в «былые времена».
Книга, конечно же, не о писателе или писательстве, а о жене такого писателя. Именно Джоан терпеливо сносит любовные связи мужа, именно она (пласт «молодых лет» в 50-е годы также показан в фильме), начинающая писательница, влюбляется в Джо, своего учителя, по его же приглашению въезжает в его дом, для того, чтобы стать няней только что рожденному ребенку, а потом, после того, как он разводится с первой женой, фактически посвящает ему жизнь, терпеливо допечатывая повести, дописывая рукописи, исправляя книги. Поддерживает мужа во всем. (Фильм начинается с яркой любовной сцены, в которой писатель, пытаясь вспомнить молодые годы, хочет вновь овладеть своей женой, которая, подыгрывая ему, слегка над ним же и смеется («тебе ведь это совсем не нужно!»), хотя, без всякого сомнения, как всегда, тронута любой попыткой его участия).
Поворотным моментом становится встреча Джоан, жены писателя, с неким молодым автором (встреча происходит там же, в Стокгольме). Молодой писатель собирается выпустить скандальную биографию о Джо. Именно молодой автор-биограф в минуту слабости Джоан и ее расстройства (муж вдруг решает провести несколько часов в обществе девушки-фотографа, а сын уходит гулять по ночному городу один) сообщает ей о том, что подозревает Джо в использовании труда, таланта, чувств своей жены, а именно, в краже ее писательского труда. Молодой биограф намекает Джоан, что все романы Джо на самом деле написаны именно ею.
Джоан не только не признается в очевидном факте, в том, что отдала мужу и свою жизнь, и свой талант, но она настоятельно дает понять молодому биографу, что не нуждается ни в чьем сочувствии, участии, тем более не нуждается в правде. Джоан достойно ведет себя, начиная с той манеры, в которой говорит с сыном, и заканчивая равнодушием, с которым она пресекает любые разговоры о возможных похождениях своего мужа, без пяти минут нобелевского лауреата.
Главное определение заслуги писателя Джо, признанного Шведской Академией гения: он «познал человечество во всех его сложных проявлениях», именно это становится ключевой характеристикой каждого его романа, именно в этом и кроется главная заслуга Джоан, ее основное качество.
В какой-то момент все-таки Джоан становится нестерпимо больно, она убегает из зала торжества, сразу после разговора с королем Швеции и официальной речи своего мужа (по дороге он так расстроен, что даже выбрасывает в окно Нобелевскую премию, то есть полученную медаль, которую кто-то подбирает, протягивая владельцу прямо в окно машины: «Это не вы потеряли, случайно?»). В гостиничном номере начинается скандал. Джоан разбрасывает по комнате романы, определяя их как «я писала вот этот, когда ты был с ней!» Наконец, она сообщает Джо, что уходит от него навсегда. Эмоциональный накал скандала таков, что через несколько минут Джо становится плохо, и он умирает. В самолете Джоан повторяет молодому биографу все ту же фразу: если он только посмеет заикнуться в своей биографии о том, что подозревает (имеется в виду факт написания романов нобелевского лауреата его женой), она подаст на него в суд. Стюардесса при этом выражает Джоан свои соболезнования, подчеркивая, что отлично помнит, как они с мужем летели в Стокгольм, и что было очевидно: у супругов совершенно особые, теплые, удивительные отношения.
Единственное красивое, лиричное воплощение жизни в романе: эпизоды учебы Джоан в Великобритании, в частном пансионе, ее любовь к Джо, ее попытки написать собственные произведения, намного более талантливые, чем работы ее учителя. Неудачные прогнозы менее удачливых писательниц также показаны с удивительной достоверностью: на одном из вечеров, на которые будущий писатель приглашает свою ученицу Джоан, эмансипированная писательница в состоянии, близком к отчаянию и истерике, рассказывает, что такое для мира женской литературы мужская критика, тем самым обозначая тему невозможности карьеры для женщины-писательницы.
На протяжении романа образ Джо становится все менее привлекательным, а сила, мудрость, благородство его жены только высвечиваются с новой силой, определяемой блестящей игрой главной актрисы. Роман, без прикрас, делает еще один намек – подобное положение вещей невозможно, почти невозможно сегодня. Такое самопожертвование – качество женщин другого поколения, для которых преданность и любовь к мужчинам – самое главное, несмотря ни на что.
Эротическая влюбленность как одна из основных потребностей молодости сменяется у главной героини чувством долга не только перед мужем, но и перед его читателями – она не может позволить ему писать романы так, как это делает он: слишком легко и фальшиво, именно в такой манере он благодарит ее во время вручения Нобелевской премии – высокопарно и «романтично» повторяя, что она является единственным светом его жизни, музой и поддержкой. И – самое главное! По факту, именно Джоан, жена известного английского писателя, и становится лауреатом самой престижной премии по литературе, присуждаемой Шведской Академией.
Что же, подобная награда заслужена и справедлива! Образ женщины, которая способная на жертву, сменяется образом женщины, которую за эту жертвенность уважают, любят и ценят.