(О книге: Николай В. Кононов. Восстание. – М.: Новое издательство, 2019.)
Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 68, 2019
Финальным вопросом пролога «Восстания» Николай Кононов обеспечил литературному и историческому герою и себе как автору защиту от обвинений в предвзятой оправдательности: «На столе дрогнул листок, единственный документ, который я все же носил с собой. Там было написано: “Невиновен”. Я повернулся к Анне и спросил: “Правда?”». Это правильная подстраховка опытного журналиста.
Ведь Сергей Соловьёв – личность, поступки которой способны спровоцировать споры: как неприятие, так и восхищение. Он увидел Великую Отечественную войну как топограф и пленный, выжил разной ценой как идеологический лидер оппозиционного подполья в лагерях, нацистских и советских. Соловьёв – изощрённый образчик стремления жить. И не обыкновенной жизнью сына, брата, мужа, а – корректировщика мироустройства. Это сродни уточнению, исправлению карт, показывающих, где дорога, а где пустырь.
Решение пойти добровольцем на фронт ради поисков отца, исчезнувшего под чекистским колпаком, стало первым побегом Соловьёва от ответственности. Как старшего – за семью, как мыслящего индивидуума – за выбор, перед которым поставил его преподаватель техникума Воскобойник. Отказавшись в самом начале пути присоединиться к заговорщикам, мечтающим свергнуть советскую власть, стратег Норильского восстания, он не только не избежал, а планомерно шёл по предначертанной ему стезе. От спокойствия в Бельгии Соловьёв тоже сбежал. Не мог такой волевой (до мазохизма) человек долго оставаться в безопасной повседневности. Это совесть. Дикая, непонятная совесть русского образованного человека.
Он должен был сам вернуться, чтобы отыскать близких. Должен был найти голое поле вместо родной усадьбы. Потеря любви для героя, подготовляемого к остранению добра и зла, тоже неизбежна. Но дальше гамлетовского сомнения возвратные мысли о самоубийстве не двинулись. Слишком усерден, видимо, был страх не увидеть рай. Поэтому соловьёвский ад чем-то схож с дантовским: круги лагерей, мучения, грешники. И возлюбленные сёстры, а потом Анна всё-таки выглядят как собирательная Беатриче.
Кононов увлёкся моделированием души и создал излишне романтичного (в самом готичном смысле) героя. Когда всматриваешься в фотографию настоящего Соловьёва, то цепкий, острый взгляд и твёрдые черты лица не давят на жалость. В литпортрете же всякое étrange есть. Однако Анна Наринская на дебатах НОСа отметила, что «это попытка создания воспоминаний за человека при максимальном уважении» к нему. А Сергей Сдобнов справедливо указал на «всплески литературности» в романе, резюмируя, «что сегодня документ – договорённость общества по поводу определённых фактов».
И получается, что эмпатии к документу не существует. Реконструкция только. С неминуемой манипуляцией противоречий каждого узника тела или ума. Потому в типовой многоэтажке и в солнечный день темница сыра. Восстание снова не побеждает.