Рассказ
Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 68, 2019
I
Смотрите. Вот нищая в конструкции «электричка в Москву или домой». Заходит в вагон, заводит заболтанную песню:
– Уважаемые пассажиры! Извините, что я, такая молодая, перед вами обращаюсь!.. Не откажите руку помощи!..
У нее синий «фонарь» под глазом и заплывшее лицо алкашки.
Для меня это всегда легкое раздражение и смех, в итоге только смех.
Смотрите. В конструкции «работа – университет» профессор Соколова красит губы ярко-красной помадой, захватывая кожу и за пределами губ.
Смотрите. В конструкции «кафе, где я обедаю», все время этот тип, священник. Приходит то и дело с хрупкой ангельски-голубоглазой женщиной. Часто слышу обрывки их разговора, наблюдаю во множестве ракурсов, отраженных зеркалами вдоль стен. Понять, кто она, не могу. Он – любитель интеллектуальных соло, весь в длинных черных одеждах; она при нем – восхищенная слушательница. «Да, отец», – постоянно говорит она.
Смотрите. В уже известной нам конструкции «электричка» (когда я еду домой на 20:24, захожу в пятый вагон с конца), в дальнем конце справа, в третьем ряду у прохода, спиной по направлению движения сидит большой, мускулистый, вечно собранный человек с лысым гладковыбритым черепом – деловито что-то изучает на экране планшета. Череп блестит в желтом свете ламп. Нахожу его глазами – значит – все в порядке. Он – мой вечерний талисман.
Конструкция «дом – жена – кот» умиротворяет окончательно и растворяет в сон. Кот жеманно вытягивает лапки на бежевом пледе, жена довольно спит под боком, я улыбаюсь с закрытыми глазами, вспоминая чудесный день.
II
В конструкции «электричка» читаю Мопассана. (Обычно знакомство с такими авторами развитые люди начинают и заканчивают в юности, после чего остается представление о творчестве – шлюхи, адюльтер – и о биографии – дурная наследственность, распутство, сифилис, сумасшествие, ранняя смерть.)
В структуре «работа – университет» не замечаю, красила ли Соколова губы и вышла ли, как всегда, за их пределы. Дело в том, что в рассказе «В лоне семьи» у пятидесяти-с-чем-то-летнего мелкого чиновника, бесталанного и ограниченного, к тому же отупевшего от многолетней однообразной работы, умерла сварливая старуха-мать. Завязка сулит типичную новеллу о толстокожих буржуа. Но чиновник вырывается из рук Мопассана, и дальше автор записывает за героем. Бедняга не знает, как себя держать, что делать. На людях пробует даже позировать горем – без особого эффекта. …Я не успеваю дочитать – надо вести занятия.
В строении «кафе» священник привычно солирует («человек больше государства, армии, партии, больше национальности…»), женщина рядом поддакивает, я дожевываю пирожок, а вечером чиновник, потерявший мать, выходит проводить доктора, они идут вдоль Сены. И:
«И вдруг он увидел свою мать, какою видел ее в детстве…
…Жизнь его как бы рассеклась на две части, и вся его молодость исчезла, поглощенная этой смертью. Со всем «прошлым» было покончено; все воспоминания отрочества улетели; никто уже не поговорит с ним о старинных происшествиях, о людях, которых он когда-то знавал, о родных местах, о нем самом, об интимных мелочах его былой жизни; перестала существовать какая-то часть его «я», и очередь умирать была теперь за другой».
В вечерней электричке лысый человек незыблем, излучает уверенность. …Видимо, он прав, не надо пытаться к чему-то себя готовить. Человек всегда ко всему не готов… Лысый попутчик в электричке – значит, все будет хорошо.
Перед сном жена смотрит фильм «Андрей Рублев». От начала до конца он составлен из сильных серьезных сцен. Мы с котом не мешаем ей, только изредка поглядываем на экран.
III
Музыканты в электричках достойнее попрошаек. А если играют сносно – вообще замечательно. Сегодня заходит парень с гитарой и непошло поет песню Антонова – из восьмидесятых. Правильная гармония, хорошо интонирует. Учился?.. Даю ему двадцать рублей.
Вы бы могли заключить, что профессор Соколова – дура, раз красит губы, нелепо вымазывая алым часть обычной, бежевой кожи, думая, что так тонкие губы выглядят полнее и красивее. И еще – что в университете мне решительно нечего делать, или я человек неглубокий. Но как это «нечего делать»?.. А Соколова? А методичное наблюдение над тем, как она красит губы?! Неужели после этого кто-то обвинит меня в неглубокости?!.
– …Слишком многие исходят из системы представлений, порожденной падшим сознанием и по недоразумению называемой здравым смыслом, – говорит в кафе священник.
– Да, отец, – кивает спутница.
Какой-то он все-таки необычный – и дело не в том, что он говорит, а в том, как: с запальчивостью спорщика, забивающего голы в пустые ворота, и с самолюбованием дитя. А ведь священникам свойственна, прежде всего, осторожность. Или его бдительность ослабляется «в узком кругу»?..
В пятом вагоне с конца лысый по-прежнему невозмутим, сосредоточен и уверен. Талисман.
– Хочу найти вторую работу, – говорит дома жена, поглаживая кота.
– Ну, если хочешь, – пожимаю плечами. – Только денег хватает, к тому же – у тебя немалая нагрузка…
– Зато усилится иллюзия востребованности.
– Эта иллюзия нужна?
– Нужна, если ее искать.
IV
Из окна электрички наблюдаю, как в небе северо-восточной Москвы летят две чайки: они будто поочередно тянут друг друга на буксире.
На кафедре мыла пол какая-то азиатка. Заметил на карточке имя: «Венера». …Профессор Соколова – вот настоящая богиня этого места. Лет пятнадцать назад я думал, что она умна. Лет десять назад – что дура. А сейчас думаю, что она – человек, который красит губы, захватывая кожу, к ним не относящуюся.
В кафе я заметил, что блюда мне приносит Султан. Священник со спутницей едят щи. Он выглядит так, будто вот-вот умрет или что-то упустит…
В вечерней электричке продают точилки для ножей. Купил одну – с нею продавец протянул визитную карточку: «Магомет». …Лысый попутчик никогда ничего не покупает. Он сосредоточенно смотрит в свой планшетный компьютер, и никакие рекламные уловки торговцев не выводят его из равновесия.
Когда в конструкции «дом» я точу кухонные ножи, а жена и кот сидят рядом, я говорю им:
– Знаете, сегодня меня обслужили Венера, Султан и Магомет. А я – всего лишь Саша.
V
Выходные.
Встретился в Москве с другом. Он много старше меня (за пятьдесят), тонкий, талантливый. Обедаем, обмениваемся новостями (не виделись долго), и тут выясняется, что три месяца назад у него умерла мать (глубокая старуха с непростым характером).
Я попенял на то, что он не сообщил мне.
После соболезнований спрашиваю, как изменилась его жизнь. Слышу в ответ:
– Кроме горя, которое сначала было, конечно, сильным, – несмотря на то, что она умерла очень старой и очень больной и смерть стала для нее избавлением, – я ощутил, что… моя жизнь как бы разделилась на две части. Какая-то часть молодости исчезла совсем – ведь нет больше никого, кто видел меня тогдашним. Нет человека, который один знал и помнил всякие сокровенные мелочи… Как я рос, каким был… Все это исчезло. С нею умерла и первая часть меня.
VI
Утром в электричке, чудесном живом агрегате, дама (скорее всего, моя сверстница) назвала меня «молодым человеком». Приятно.
Наблюдаю Соколову – в руках помада, перехлест через край…
Помню, пятнадцать лет назад она пропагандировала «когнитивно-дискурсивную парадигму».
Десять лет назад писала труды, анализируя «концепты в культуре А и культуре B».
Лет пять назад заставила вздрогнуть, когда заявила, что «работа в рамках так называемой когнитивно-дискурсивной парадигмы часто контрпродуктивна и ненаучна».
А сегодня, вот, на конференции высказалась: «Сколько можно анализировать концепты?.. Это бессмысленное, бесплодное занятие».
– Задача человечества – разглядеть в Боге не монстра, а любовь, – говорит священник голубоглазой женщине. Они сидят за соседним столиком, и я чувствую запах их кофе и профитролей.
Среди рядов шапок и причесок череп лысого крепыша блестит, как позолоченный купол. Я знаю, что джинсы ниже колена у него замялись в форме Эйфелевой башни, хотя и не вижу их. Лицо безмятежно. «Дяденька, здесь свободно?» – спрашивает меня девушка лет двадцати. «Дяденька»… Наверное, освещение такое.
Пожаловался жене. Она говорит:
– Ну, утром – молодой, вечером – старый. Такая очевидная рифма…
И добавляет:
– Куплю тебе пижаму с динозавриками (наша давнишняя шутка).
VII
Сегодня электричка в моем утре промелькнула, как тень.
В фойе вуза открыли участок для голосования (проводятся какие-то выборы), а занятия отменили. Я ничего об этом не знал… и профессор Соколова тоже. Замечаю ее, проходя по коридору мимо дверей огромной лекционной аудитории, из тех, где ряды столов ступенчатым полукругом уносятся ввысь.
Она сидит за большим преподавательским столом, позади нее доска, правее – кафедра. Сумочка ремешком наброшена на спинку стула. Очень тихо. Она свесила руки как бы в недоумении перед пустотой. Но вот, встряхнувшись, хлопает себя по коленям, говорит: «Что ж…» Из сумочки достает зеркальце и косметику.
По случаю сломанного дня решаю выпить в кафе пива. (Предварительно позвонил жене – разрешила – и даже собралась присоединиться.) Ледяные глотки прекрасны. После второй кружки все становится каким-то нереальным. Или наоборот. Традиционное появление священника и голубоглазой девушки: удивительно – он реагирует на мой пристальный взгляд улыбкой, а потом – о чудо! – они тоже заказывают пиво – и, собираясь сделать первый глоток, священник приподнимает стакан – салютуя мне.
Ну а лысый? Посмотрит ли на меня хоть раз? Но нет, он погружен в компьютер. Не взглянул даже на мою красивую жену.
– Ты – мой мёд, светящийся мёд, – говорю ей дома.
– Как мёд в твоем пиве?
– Нет, как сотовый мёд из последней трапезы Христа. Наивысшее земное наслаждение.
– А печёная рыба что?
Но я уже уснул и не ответил.
VIII
Тетка напротив то ли читает газету, то ли спит с газетой в руках; голова то ли покачивается в такт движению поезда, то ли следит за строками. Из-под козырька не видно ее глаз.
Добавив тоненький слой там, где уже не губы, где помады быть не должно, Соколова смотрит в карманное зеркальце. Говорит: «Вот» и, кажется, улыбается. Вроде бы – все… Идет по коридору, пританцовывая. Смотрит в большое зеркало на стене, поворачивается боком, изучает свою ровную гордую спину и еще более выпрямляется. …Эта ее улыбка…
Кивками священник и я приветствуем друг друга. Заодно знакомимся.
– Саша.
– Вася.
– Так и обращаться – «Вася»? Или лучше «отец»?
– Какой «отец»? – смеется он. – Я музыкант. Гитарист. …Бывает, ношу большой крест, но это – знаете – рокерская атрибутика.
– Ах вот что… Случайно не христианский рок играете?
Он раздражается:
– Рок – одно, христианство – другое. Хороши в своем роде. А вместе – оксюморон… глупость…
Хмурит брови и встряхивает длинными седоватыми волосами, на затылке убранными в хвост.
Сажусь прямо напротив лысого. Кладу сумку рядом. Немного боязно: он такой огромный, валы мышц под свитером… Начинаю всматриваться вблизи. Он невозмутимо скользит взглядом по мне, по виду за окном и возвращается к своему компьютеру. …Если бы он только заплакал – как бы это было естественно! Если бы дрогнула хотя бы одна черточка лица!
Солнце почти зашло… Жена смотрит передачу о раскопках в Египте. Там говорят: «Из гробницы археологи сумели вывезти то, что не вывезли мародеры». Она спрашивает:
– А чем они, в принципе, отличаются друг от друга?
IX
Это поезд на соседней платформе начинает движение, или мы трогаемся? Или оба поезда начинают потихоньку набирать ход?
Прохожу мимо соколовской аудитории – дверь приоткрыта – профессор с гордой осанкой читает лекцию. Сегодня ее улыбка кажется больше… Померещилось, или помадой окрашена бóльшая площадь, чем обычно, – под носом, на щеках и подбородке?.. Читая лекцию, она достает платок и словно пританцовывает, почти пускается в пляс.
Теперь с рокером я перебрасываюсь словами, прежде чем сесть за свой столик.
– Кто ваша голубоглазая спутница? – спрашиваю.
– Супруга. Кстати, вот и она.
Тщедушная голубоглазая девушка подходит и говорит, садясь:
– Отец, сегодня на практике я отрезала восемь рук. Профессор очень хвалил. Сказал, мои препараты – лучшие…
– Собирается стать патологоанатомом, – поясняет рокер.
– Ангелина, – девушка протягивает руку.Тонкую, с прозрачной кожей и голубоватыми венами.
– Почему «отец»? – спрашиваю непонимающе.
– Это наше внутрисемейное… в шутку… – смущенно отвечаетон.
Окончательно осмелев в вечерней электричке, опять сажусь напротив лысого и начинаю пристально смотреть в его лицо – но не с вызовом, а как исследователь в микроскоп. Увы, на срыв – ни намека.
Перед сном хочу прочистить глотку и сильно кашляю.
– Как ты делаешь этот особенный противный звук? – спрашивает жена. – Даже кот вздрагивает.
Вдруг я ошеломленно вспоминаю:
– Перенял у друга. Это не мой кашель.
– Что?
– Да нет, правда.
– Что за друг?
– Ты не знаешь. Мы не виделись много лет.
X
Рельсы, гравийные насыпи, ослепляющее солнце и слепота туннелей…
Красный овал вокруг губ становится все шире, разрастается, занимает всю нижнюю часть лица – батюшки, да так же делают клоуны!..
Священник, то есть рокер – то с крестом, то без креста – выводит интеллектуальные соло перед восхищенным ангелом-патологоанатомом.
На лице лысого добродушное спокойствие, а на экране его планшета (да-да, я заглянул!) – текст, причем какой-то знакомый…
А дома – жена и кот.
XI
В электричке реклама конкурса на лучшее стихотворение о железной дороге «Питер – Москва». Название: «Сердца столиц соединяя».
Прекрасная Соколова в центре… – как бы назвать эту нижнюю часть аудитории перед уносящимся ввысь полукругом студенческих столов: ареной? – ну да, арены. А в центре центра ее алый улыбающийся рот. Она только что завершила лекцию и медленно, как механическая кукла, разводит руки, и неглубоко кланяется, и на несколько секунд замирает. Раздаются аплодисменты. На дверях аудитории висит плакат с объявлением о выставке живописцев-любителей: «Цветов весны причудливые краски».
– Как дела? – спрашивает рокер.
– Нормально, – честно отвечаю я.
– Интересно, вот в православии норма – ни что иное как святость, – улыбается он и добавляет: – Я ведь, как-никак, когда-то учился в семинарии…
– Сместим акценты. Любой нормальный человек кажется святым, – говорю я.
…Позже, когда ем за своим столиком, слышу, как рокер шепчет жене:
– Мне немыслимо быть без тебя.
А она мурлыкает в ответ. Оба такие клёвые.
Вечером в полупустом вагоне сажусь на место лысого. Что будет, когда он появится? Волнуюсь. Однако поезд трогается, его все нет. Как же так?..
…Вот приближается моя станция, пора выходить, я встаю и двигаюсь к дверям. Ловлю отражения в оконных стеклах. Поезд слегка трясет, все отражения неуверенно подрагивают и мерцают.
Перед сном жена, кот и я перед телевизором. На канале «Культура» передача о состязании музыкальных школ. Называется: «Пусть вечно длится музыки урок».
XII
В электричке утром попадается знакомый. Жмет руку слабо – не жмет, а трогает. На руке часы Patek Philippe.
– Ух ты, – говорю.
– А, это, – он смущенно теребит их. – Это копия, через интернет-магазин заказал, не знаю, зачем… Словом, дешевая подделка… – и, подумав, добавляет: – Только время по ним убегает настоящее…
В этот раз Соколова плывет мимо где-то вдали, по коридору, когда я сижу на кафедре и смотрю в открытую дверь, пальцы перед лицом сложил домиком. Вот ее фигура с ровной спиной оказывается на периферии, исчезает слева, и мои глаза не провожают ее.
Пробегая по улице в сторону кафе, невольно притормаживаю возле уличной торговки, потому что увидел на прилавке любимый одеколон. Ну конечно: здесь у него копеечная цена – следовательно – фальшивка.
– Попробуйте, – предлагает продавщица. – Хороший парфюм.
– Нет-нет, я так…
– Попробуйте! – она хитро щурится и вдруг хватает флакон и брызгает в мою сторону. Голову настигает душистое облачко. Я быстро удаляюсь и, оборачиваясь, кручу пальцем у виска.
В кафе рокер с патологоанатомом. Я собираюсь поздороваться с ними, киваю издали, но они то ли не хотят узнавать меня, то ли не узнают. Ну и ладно. Сажусь и делаю заказ, и, пока жду, пальцы сами складываются домиком – этакая двускатная крыша над моим столом. Постукиваю пальцами друг о друга.
В электричке аншлаг. Стою в тамбуре рядом с двумя женщинами (лысый успел устроиться на привычном месте в вагоне). Одна молодая, другая старше. Старшая качает коляску, в которой вместе лежат два крохи – чепчики, комбинезоны, вязаные носочки… «В парке хорошо гулять…» «Как полезен растущему организму свежий воздух…» Поезд покачивает… Взгляд падает на младенцев. Какие-то они неживые… Или я просто устал… Они похожи на кукол… Надо же: пальчики ближайшего ко мне малыша все время согнуты одинаково! И он не моргает!.. Подступает испуг. Так это кукла, кукла на руках у настоящего ребенка!.. Присматриваюсь еще: лица у обоих одинаковые, будто восковые (ну или резиновые)!.. Кажется… да я почти уверен, что и второй – кукла!.. Зачем тогда женщина качает коляску?.. Зачем вообще коляска?.. И разговоры…
– Странный запах, – говорит дома жена, встретив меня у двери и поцеловав.
Неопределенно развожу руками:
– Запах времени.
– Опустился до морально-нравственных оценок?
– Отнюдь нет. Я в том смысле, что время – это самая главная подделка.
Жена выдерживает паузу, изучая меня. Наконец, говорит:
– Иди уже есть…
XIII
Искусство некоторых творцов – или отдельные их произведения – восстановление идей раннего детства, этих полезных бактерий, которые засели давным-давно, и все что надо – только выделить их, вывести наружу и вырастить. Не так уж мало, правда?
Знаете, я, вот, всегда любил играть в кубики. Мама подсказывала мне, пятилетнему, чтó из них можно соорудить.
Домики.
Крепости.
Замки.
Башни.
Кубики были из трех или четырех разных наборов, разной величины. Некоторые полые. Я складывал их, комбинировал, убирал лишние. Каждый день строительства приносил удовлетворение.
Они такие живые.
XIV
Утром я поехал на автобусе. Сколько можно в электричках. …Нет, я их люблю. И, наверное, буду ездить ими еще не раз. Но не в ближайшие месяцы.
В университете охранник зачем-то пожал руку так, что хрустнули кости… А я, вот, всем пожимаю руку нормально. Все очень удивляются, когда узнают о моем переходе на другую работу. Едва ли она будет сильно отличаться от прежней… Разве что даст немного больше свободного времени – по вечерам смогу гулять с женой в парке.
В кафе встречаюсь с другом – тем, который потерял мать. Общаясь, вспоминаю: в прошлый раз он описывал свои экзистенциальные ощущения, а получилась почти цитата из Мопассана. Совпали отдельные фразы… Кажется, мать Мопассана пережила сына лет на двадцать (иногда знать биографию писателя все же полезно)… Еще я с благодарностью думаю о своей маме, научившей меня играть в кубики, да и много чему.
Когда мы выходим из кафе, за привычным столиком как раз усаживается знакомая пара.
– Этот мужик – рокер, – говорю. – А его жена – патологоанатом.
– У тебя неточные сведения, – говорит друг. – Он не рокер, а протоиерей. Впрочем, известен как лидер христианской рок-группы. Насчет девушки не знаю – похожа на прихожанку.
Проходя мимо столика, слышу обрывок интеллектуального соло:
– Человеку немыслимо быть одному…
– Наверное, обознался, – говорю, всматриваясь в длинные черные одежды. – Мой рокер и этот протоиерей – разные люди.
– Как знать, – пожимает плечами друг.
– В следующий раз предлагаю встретиться в другом месте. В Москве так много хороших кафе.
– Да, сколько угодно, – говорит друг.
…Домой, все же, возвращаюсь электричкой… Только еду не в пятом вагоне с конца, и все вокруг с волосами, даже старик напротив, который брюзжит:
– Вот эти музыканты – противные! Шумные, наглые, голова от них болит… То ли дело – когда проходят нищие. Сразу видно – более достойные люди: тихие, смиренные, так и хочется им копеечку дать…