Рассказ
Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 68, 2019
Вася вскрыл себе вены в полночь. Нажал на телефоне «отбой», потом «выкл», глотнул водки и начал резать. От водки тошнило, Вася так и не научился ее пить, хотя честно пытался уже лет десять. Все эти десять лет он косел после третьей, и друзья гоготали над ним, пока сами не упивались, а упивались они очень долго, иногда до утра. Лучше бы взял пива, подумал Вася, и эта мысль оказалась очень тоскливой – что пива не купил, а теперь уже поздно – как раньше, когда ближайший магазин закрывался в десять. С пивом было бы веселее. А к пиву сушеные кальмары в пакетике, Вася редко покупал их домой: мама картинно морщилась, говорила, вонючие, как срань, а Васе наоборот нравился этот запах. Похоже пахло на полусгнившем пирсе в Адлере, с которого он нырял в детстве – три года подряд ездили, а потом папа свалил, и перестали, денег не хватало. А после Вася ни разу не был на море. Чего не ездил? На пляже девушки, которых не нужно даже раздевать – Вася терпеть не мог эту часть, вечно путался в застежках, – а здесь только спустить бретельку купальника, потянуть за какие-то бантики на трусах. Хотя что уж, даже полностью одетыми и совершенно не желающими для него раздеваться, даже в зимних дутых куртках и сапогах, даже хмурые и злые, девушки Васе очень нравились. А теперь всем девушкам на этой планете придется без него. Вася наконец-то заплакал.
Осенью небо по ночам грязно-розовое от засветки, и под этим небом все кажется еще хуже, чем на самом деле. Многоэтажка в районе Выхино, обосанный подъезд многоэтажки, ободранная дверь, Вася за этой дверью, Васины красные глаза, мутный верхний свет, обливающий Васю, полированный шкаф, в котором Вася отражается, надрезы у Васи на руке. Как у Васи начинает кружиться голова, как он наклоняется к столу и стукается об него головой, как на другой день Васина мама возвращается, застывает в дверях и тоже отражается в полированном шкафу, как она кричит, звонит, как плачет и причитает по-деревенски на похоронах. Как на эти похороны приходит Ира, и Иру все ненавидят, а она сама сильнее всех. Как Васина мама возвращает Ире письмо, и на письме – капельки Васиной крови, как будто это не Ирина жизнь, а дешевое кино про любовь. Как Ира смотрит на это письмо, ненавидит свой почерк и цитаты из классиков, которых в письмо насовала, как понимает вдруг, что вообще не сможет больше читать, а только на днях была в книжном и потратила все сэкономленные на школьном буфете деньги. Как Ира сидит в своей комнате и смотрит на книжные полки, а потом встает резко и опрокидывает их, как вбегает мама, а за ней папа, как Иру хватают за руки, а она вырывается и кричит, что ненавидит Васю, что он не себя убил, он ее убил, ее, ее, ей только шестнадцать было позавчера, а теперь как будто сто шесть и все уже кончилось, теперь только запереться в комнате и сидеть неподвижно.
Ира представила это все за секунду, только представила, а уже как будто постарела, как будто отвалилась от жизни какая-то часть, без которой Ира совсем не Ира. Стала перезванивать Васе, но номер был уже недоступен, он уже нажал «выкл», уже отхлебнул, уже режет, и над многоэтажкой грязно-розовое небо, а Ира даже не знает, где она, рядом с метро Выхино этих многоэтажек сотни, в какой там Вася отражается в полированном шкафу, кто разберет. Почему не соглашалась пойти к нему домой? Зачем вообще во все это ввязалась, мало ей было что ли книжных полок, друзей с философского, пьяных разговоров о серьезном в общаге, будущего, в котором она все изменит, такое было большое будущее, и вот сейчас его совсем не останется. Ира стала перебирать записную книжку, промахиваясь по кнопкам, – вдруг кто-то знает адрес, но общих друзей у них с Васей не было, она старалась его ни с кем не знакомить, стыдилась, и с его приятелями общего языка не нашла, конечно, ну не семечки же с ними лузгать возле подъезда той многоэтажки. Ира закричала, вскочила, толкнула стеллаж, книги посыпались на пол, вбежала мама.
– Ирочка, что с тобой?
– Вася!
– Какой Вася? Что Вася? – мама ничего ведь и не знает про Васю, подумала Ира, и сейчас надо объяснять все с самого начала, а времени нет, вот он уже, наверное, стукается о стол головой, а все ее письмо в этих красных киношных каплях.
– Вася. Вася пытается покончить с собой, прямо сейчас, нужно скорую, я не знаю адреса. Я не знаю адресааа, – завыла Ира, затряслась и села прямо на пол, в книжки, зачем их тут столько, кому это надо, книжки, блокноты, профессор-репетитор, большое будущее. Вбежал папа, начал звонить кому-то, а мама успокаивала – у него знакомые в милиции, сейчас найдут адрес по базе, и вызовут скорую, и спасут, не плачь, ты его любишь?
– Нет, – сказала Ира.
Конечно, нет. Ира вообще не интересовалась любовью. Интересовалась переустройством мира, и литературой, и философией, и даже естественными науками немножко – а любовью совсем нет. Любовь нужна, думала Ира, чтобы такие как Вася рожали таких же как Вася, а Ире хотелось, чтобы это остановилось, чтобы никто больше не вырастал в Васю, не сосал полторашку, не лузгал семечки у подъездов многоэтажек. Чтобы не было грязных электричек вроде той, в которой она с Васей познакомилась, чтобы не били, не резали, не носили ботинок со стальными вставками, не призывали никого в армию и не насаждали нигде ничего огнем и мечом. Чтобы после водки говорили о серьезном, а морды не били. Чтобы все к шестнадцати годам прочитали столько же, сколько она, – а она прочитала много, всю отцовскую библиотеку, и в Историчку ходила через день, все читала, читала, плакала над тем, как грязно все и безнадежно, не спала по ночам, пыталась писать сама: сначала, конечно, стихи, но быстро забросила, даже никому не показывала, быстро поняла, что таланта нет. Стала пробовать эссеистику – и вроде пошло, отнесла в школьную газету, там ничего не поняли, но напечатали. Учительница истории хвалила, а литераторша даже зачитала перед классом. Класс слушал тихо, а потом на перемене освистал Иру за занудство – ее вообще не слишком в школе любили, считали не то что выжившей из ума, но какой-то недоделанной, лучше не связываться. И задроткой вроде не назовешь, на химии вечно списывает, и волосы красит, все видели корни, и – такие слухи по школе расползаются в момент – трахалась с кем-то из выпускников еще в прошлом году, но ходит как во сне со своими книжками, и на пьянку ее не вытащишь, говорит, у нее своя компания, МГУ, общага, студенты какие-то, то ли врет, то ли просто странненькая. А Ире было, в общем, плевать – она читала, ходила к профессору-репетитору, ездила иногда по вечерам в ту самую общагу, а в выходные – на дачу. Родители не возражали, отпускали одну – Ира в свои шестнадцать была очень взрослой. На даче в сентябре стало пусто, пахло подгнившими яблоками, Ира разжигала камин и сидела перед ним с книжкой, иногда выходила прогуляться по пустому поселку, а вечером в воскресенье запирала дом и шла на станцию – трястись в набитой людьми с авоськами электричке.
Там, в давке, Вася к ней и подошел – с полторашкой, в какой-то замызганной курточке, со сросшимися на переносице бровями – девушка, а давайте познакомимся? И Иру прошибло – вот же она, возможность, не все же теоретизировать, вот живой настоящий Вася, один из миллиардов тех Вась, о которых она думает по ночам, которых надо научить, исправить, которые должны прочитать пусть не сколько она, но хотя бы школьную программу по литературе осилить. Если сейчас она, шестнадцатилетняя Ира, сможет переделать одного, то потом справится и с миллиардами, надо только решиться. Сейчас решиться. Прямо сейчас. И Ира сказала на выдохе:
– Давай.
А Вася застыл, как стоял – он ждал, что эта девица с хитро подколотыми волосами от него отмахнется, он ведь все-таки тоже был не дурак, понимал, кто станет с ним знакомиться, а кто нет, просто прочесывал на всякий случай электричку как неводом. Разговаривать в вагоне было неудобно, поэтому до самого Выхино ехали молча, Вася только несмело потянулся – за руку взять – а она не отдернулась, наоборот подала ладонь, и Вася во второй раз оцепенел.
– Куда пойдем? – спросила Ира, когда протолкнулись через турникеты. – У меня часа два свободного времени.
– Эээ, это, – протянул Вася, он пытался сообразить, куда же прилично повести такую фифу в плаще и с кожаной сумкой, и в голову ничего не лезло. – Пива попьем?
Ира покосилась на полторашку.
– В баре! – Вася испугался, что сейчас уйдет, попытался даже спрятать полторашку за спину. – Там бильярд у нас еще.
– Ну пойдем.
После третьей кружки вышли курить на улицу, солнце садилось, и Ире было тоскливо – взяла и вылезла из пригородной электрички в параллельную реальность, в темноватый душный мир с привкусом дешевого пива и кальмаров из пакетика, но не бежать же теперь с позором. Ира зажмурилась, приподнялась на пальцах и поцеловала Васю взасос, стараясь не дышать. Вася тоже не дышал – в третий раз за вечер застыл, не понимая, как это все с ним случилось.
Вася пришел домой, поставил на стол полторашку и понял: влюбился. Хотелось сворачивать горы и даже может быть выпить водки. И петь песни, шатаясь по улице. И подарить девице в плаще и с кожаной сумкой цветы. И целовать ей пальцы, где-то он то ли читал, то ли слышал про такое, и теперь казалось, что это очень правильная мысль – целовать пальцы.
«Встретимся еще?», – набрал Вася, когда на дне полторашки осталась только теплая пена. «Встретимся», – ответила Ира. Вася попытался запеть, но мама шикнула из соседней комнаты – не мешай смотреть, самое интересное место.
Встречались на Выхино, в своем районе с Васей появляться не хотелось, а тут по прямой и точно никаких знакомых. Вася приходил с букетами красных роз в золотых лентах, которые Ире приходилось выбрасывать где-нибудь за углом – не нести же домой такую безвкусицу, не объяснять маме: у меня социальный эксперимент, пытаюсь достать из гопника человека. Вася приходил с букетами белых роз, и розовых роз, и чайных, и пытался целовать Ирины пальцы, а Ира пальцы отдергивала, и Вася обижался, но очень старался не показывать. Вася подарил Ире даже золотой браслет, купил в ломбарде у метро, и написал для нее стихотворение – Ира устроила стихотворению долгий литературоведческий разбор, в конце которого Вася заплакал прямо в бильярдной.
Через две недели Ира протянула Васе бумажку – список книг для чтения. А потом отвела за руку в магазин, где Вася долго примерял пальто, а Ира объясняла что-то про сочетания тканей и цветов. Вася ничего не понял, но пальто купил – он себе даже нравился в нем, у него как будто становилось чуть больше права ходить по улице рядом с Ирой, хотя друзья и гоготали над этим пальто, и заставили выпить штрафную, а потом гоготали еще сильнее. Вася не выдержал, бросился к самому громкому и влепил ему по лицу. На другой день пришел к Ире с фингалом, что-то пытался соврать, а Ира прочитала ему длинную лекцию о насилии и заставила рассказывать о Достоевском.
Еще был секс. Ира решила, что будет это терпеть иногда ради дела, пичкала Васю жвачкой и вела в квартиру подруги с философского, договаривалась, чтобы той не было дома, от подъезда еще раз перезванивала: точно ушла? За Васю было мучительно стыдно. Он подталкивал ее к дивану в дальней комнате и очень старался, но совершенно не знал, что делать, вроде понимал, что тут надо не так, как с девушками в леопардовых лосинах, которых по-прежнему клеил иногда у метро Выхино, но как? Ира, может, и рада была бы научить, но и сама не знала, чему, – секс ее интересовал пусть и чуть больше, чем любовь, но не настолько сильно, чтобы вникать. Жвачка плохо перебивала пиво, Вася был грубоват и неловок, Ира сочиняла в уме эссе и ждала, когда все это закончится.
Потом оказалось, что кроме букетов и браслетов Вася подарил ей хламидии и еще какую-то дрянь с труднопроизносимым названием – пришлось вести его к венерологу, по дороге талдыча что-то о Чернышевском, не терять же времени, а Вася краснел и в конце концов признался в изменах – Ира только пожала плечами. Ира была непостижимой. Вася боялся, что однажды проснется, а она испарилась как будто не было.
Лучше бы так и случилось. Гораздо лучше, чем когда Ира под грязно-розовым небом, прямо на улице, остановилась вдруг, посмотрела рассеянно на очередной букет и сказала:
– Вася, нам надо расстаться.
Дальше Вася помнил плохо. Кажется, он плакал и даже катался по мокрому асфальту, а Ира кинула чертов букет куда-то в сторону, поднимала Васю, трясла, влепила пощечину, но он не успокаивался, просто не мог, пока она не сказала – ладно, черт с тобой, мы не расстанемся, прочти к четвергу Гончарова. И он побежал домой, и читал этого Гончарова, и пытался хоть что-то запомнить, но прошло еще две недели, и Ира опять остановилась и сказала то же самое.
У Иры просто кончились силы. Потому что ей было шестнадцать и хотелось в общагу к друзьям. Потому что мировая культура не лезла в Васю, а терпеть полторашку, и брови, и Васины постанывания в квартире подруги оказалось слишком сложно, Ира даже репетитора теперь прогуливала, лежала по вечерам у себя в комнате и старалась ни о чем не думать, но привычки не думать не было, не получалось ни в какую. Ира терпела поражение, и это поражение везде таскалось за ней, даже впрыгнуло в электричку и явилось на дачу, а Ира так надеялась хотя бы там спрятаться, но камин не помогал, в доме было холодно и мокро, как будто она с собой привезла кусок района Выхино с грязно-розовым небом. А рядом с Васей поражение совсем уж наглело, ухмылялось где-то в Васиных сросшихся бровях: что, мир хотела исправить, родненькая? Получи. Получи бильярдную, пиво, кальмаров, подрыгивания на диване, получи остроносые туфли, красные розы, хламидии, неверные ударения, золотой браслет из ломбарда. Ничего ты не можешь, ничего ты не изменишь, лучше закопайся уже в книжки свои навсегда и не высовывайся, не трогай мир, и Васю не трогай, ты только все портишь, разве сама не видишь?
Но Вася опять заплакал и упал на асфальт, и Ира снова не смогла этого выдержать, отправила его читать очередного классика и долго била букетом об урну возле метро, а дома вытащила коньяк из родительского бара и пила его прямо на кухне, не было сил прятаться. Мама вышла сонная, посмотрела на коньяк, спросила, в чем дело, – не рано тебе напиваться в одиночестве? Ира сказала: я очень устала. Мама обняла, предложила отменить репетитора, все равно же она поступит, можно отдохнуть, можно даже договориться в школе и куда-то поехать. Нужно солнце, нужен витамин D. Ира помотала головой. Не рассказывать же про Васю и его слезы.
Ира подумала: даже слезы у Васи пахнут пивом, пошла в комнату, выдрала лист из блокнота – на обороте оказался хвост эссе про образование. Ира разодрала его, вырвала остальное и искрошила эссе в мелкие кусочки, мелкие-мелкие, чтобы никто никогда не прочел, какой она была напыщенной дурой, чтобы даже самой не вспомнить. Блокнот стал совсем куцым. Ира отшвырнула корешки и села писать: Вася, тебе двадцать три, ты грузишь в фуры коробки. Ты думал, что Салтыков и Щедрин – это два разных писателя. Я знаю, что ты в этом не виноват, но от этого не оказалось проще. Мне хотелось, чтобы ты стал другим человеком, но ты им не станешь. Я почему-то возомнила себя демиургом, а я просто зарвавшаяся школьница. Вася, в бильярдной воняет дешевым пивом и потом, я не могу там дышать. Я не могу терпеть, когда ты плачешь, поэтому просто отдам тебе письмо и этого не увижу.
Ира писала очень долго, и когда дописала, стало гораздо легче. Как будто кто-то нажал контрал-зет и отменил эти два месяца, отменил Васю и все его розы. Ира вытащила из ящика золотой браслет, швырнула его в окно, не глядя, и легла спать. Снился, конечно же, Вася.
Вася прочитал письмо прямо на улице, едва Ира спустилась в метро. Понял, почему не дала никаких заданий, не рассказывала про писателей, не принюхивалась брезгливо, как обычно, – просто его уже не было, она уже решила, что его нет, ходила по улице с призраком весь вечер. «Надо умереть по-настоящему», – подумал Вася и даже не заплакал.
Когда приехала скорая, Вася пытался перебинтовать руку кухонным полотенцем, но оно промокало и соскальзывало. Вся квартира была в крови, вместе с врачом и фельдшерами вломился какой-то бледный худой мужчина в очках и стал на Васю орать, что-то про свою дочь, которую тоже увезли на скорой, про нервный срыв, про МГУ, про будущее, которое ей Вася испортил. У Васи кружилась голова, он только потом, в больнице, понял, что это был Ирин отец, и пожалел, что не врезал ему по лицу здоровой рукой.
Его продержали в психушке три дня, как положено по закону, констатировали, что угрозы повторной попытки нет, вручили таблетки и отпустили. Таблетки Вася сразу же выкинул, купил полторашку и сел на лавочку. Подумал: уволюсь и поеду на море, дергать за веревочки на трусах. Буду нырять с пирса, как маленький.
А Ира лежала в клинике неврозов под нейролептиками, смотрела куда-то за окно, в грязно-розовое небо, и не думала ни о чем.