Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 67, 2019
***
И наутро, в молчании нежного бденья, цитата
Из Петрония, пой, прорицая ненастье, цикада…
В бремя логике, да… парус на виртуальной триреме
Пал просторным лицом в анонимное, знойное время.
Одержимая им, над освистанной встарь постоянством
Экивокам твоим, над отравленной чистым пространством,
Крикнет чайка над самой душою…
Проекция ада,
В мозжечке лицедея осатаневает цикада.
Отводя от судьбы невесомый твой, вьющийся волос,
Я всю жизнь – ждал себя, подавая неведенью голос.
И одно несомненно, что время, забвеньем больное,
Забирает нас выдохом – на «немигающем зное»…
О кругах под глазами, намытых скупыми ночами,
Огласив побережье, уже проболталось молчанье
В кровь искусанных губ…
Пой, цикада, – в задавленном стоне,
Что с горячей ладони в строфу отпускает Петроний!
В Ницце
Вишня – дороже, тунец же – тучней… На рынке
Близ Массена – оглушительней бюст блондинки,
Впавшей в прострацию, – время ожесточенней
Борется с женщиной, нежели с вами. Что в ней
Зимнему сердцу? «Не вещи (по Эпиктету)
Мучают нас – представленья о них…». Предмету
Ваших мытарств юбки стали, треща, теснее,
Овод Овидия вьется, язвя, над нею.
Солнечный час… А в душе повседневный голод
На сахаристый, как в давешнем детстве, холод,
Горстку брусники… Но, вставшее на котурны,
Время бессильно в рацеях. Кивок фортуны
Не обращает, призывный, гиперборея
В лиценциата… Настойчивей и бодрее,
Дело всей жизни – достойная смерть… С годами
Зов безупречности овладевает вами.
Невыразимое, в смерти – как при омерте,
В шрамах, лицо – карнавальная маска смерти,
И она, в бдении бледных эринний, вправе
На сострадание крупнозернистой яви…
***
В домике, что при парке, пряжу сучат две Парки.
В дряблых лаврах, платанах – переизбыток лимфы.
Скукою оплывают статуи-перестарки.
Тут бы петлю покрепче, если б не эти нимфы…
О, как частит, свихнувшись, пульс! В безразличной аорте –
Красные мурашки, смехом пропитан полдень. В белом,
Царят над сеткой нимфы на знойном корте.
Будь я, к примеру, ветром, – юбки б повыше поднял.
В сердце – свистят ракетки.
День прокален – до дрожи. Вечером,
Возвращаясь от нимфы библиотеки,
В сумерках минуя нимф беговых дорожек,
Полночь я провожаю с нимфами дискотеки.
И – утомленней шепот. В щели сквозит сирена.
Над полосой прибоя, на кромке века,
Медленно погружаясь в утро, губами Силена
С оторопевших губ пью я и мед, и млеко.
***
Выпукло-сумрачны, синие, как предгрозье
Над неумолчной долиной, – искус гортани –
С лоз изнемогших срезаны грузные гроздья,
Мраком пока сочатся, в давильном чане
Преображаемы в алые гулы. Броженье
Токов стоустых играет в сосудах тесных
И вымывает, влажное, из забвенья
Древние навыки и родовые песни.
Гул до полуночи, не досаждая слуху,
Весь восприемлем – дыханьем работы умелой,
Мир пропитал. И глухо подтянешь, по духу,
По необоримой тяге – брат виноделу.
Не потому ль, обращаясь в него, ночами,
Ибо бессонная жажда в права вступила,
Мнешь его, слово, словно в давильном чане,
Чтобы верней и крепче в голову било?..
***
Купальщица, при склонности к прикрасам,
Верна привычке, что тут ни глаголем:
Напористая, за буйками – брассом,
За молом, в молотьбе коленей, – кролем,
И – дальше в море, в смуглой укоризне
Дневным зевакам, под приглядом тверди, –
Сирена, исступленнее, чем к жизни,
Отчаянней, марина, чем от смерти.
На службе у дежурных фраз, в приязни
К преклонному шезлонгу, долгожитель
Пустых цитат, Баян водобоязни
Уже поет ее, благотворитель
Разумной речи… Жалкое созданье,
Об эту вот, в осенней хмари, пору
Пляж, как рельефный слепок с подсознанья,
Скудней, чем человеческая спора.
С брожением эпитетов за рифом,
Берущих бытие в свою орбиту,
Ее, подретушированный мифом,
На берег вал выносит, Афродиту…
И, неизменный, у причальной стенки,
Небезнадежно ждущей перемены,
Неистребим – голодный взгляд коленки,
Блеснувшей из неистощимой пены.
***
Жизнь сама по себе стоит вечных вопросов, порой
Не читая в чертах – отвлекая от вечных вопросов:
Море, берег Тавриды, ракушки, и емче герой,
Завернувшийся в складки античного мифа… Философ?
Разминувшись с минувшим, он в будущем и, ко всему,
Всюду сеет сомнения, и, порицаема дружно,
Жизнь сама по себе стоит многого, и никому
Ничего в ней менять, выпрядая причины, не нужно.
Как от солнечной зыби глаза, истязая, слепит!..
Свежий оттиск во времени, емче пространство, покамест
Так, сродни тебе норовом, море у мола кипит,
Что дневник пропитал влажный, солоноватый анапест.
Паруся на ветру, миф живет прозябанием, в чьи
Складки впору и нам завернуться, продрогнув, ведь, область
Онтологии, жизнь – лишь заплатка на вечности, и
Исчерпаем герой, возвращаясь в заношенный образ…
***
«В ум и лицо поглядеть…»
Гомер
«В ум и лицо поглядеть…». Терпеливый, глядел,
Не отрываясь. Но приторней нежные виды:
Лавры… магнолии… пляж, по весне, не у дел…
Чуткие ночи в двусмысленных звездах Тавриды..,
Влажные шорохи… В обетованной глуши
Исповедально молчанье ракушки, и глухо
Бриз в новолунье, поверенный душной души,
Тише за шторою, слух отвлекая от духа.
Непогрешимое, грустно тускнеет кольцо
На безымянном, и тем, очевидно, резонней,
Что до сих пор, жар под кожею, помнит лицо,
Не остужимо, атласную властность ладоней.
Не иссякая, пространство в загадке своей –
Ороговевшее время, и, судя по сыпи
Редких огней в незнакомых предгорьях, острей,
К холоду, рудиментарное зрение зыби,
Влажно следящей за поздней купальщицей, чьи
Прелести прячет стихия, и, к юмору сноба,
Вытянув душу, морочат, смущаются и
Тянутся в «ум и лицо поглядеть…», Пенелопа.
***
Нет у привоя к юности твоей – права
На примиренье? Горячая в поцелуе,
Кровь на губах – ах, какая, поверь, приправа
К бденьям с сиренами! Верности не взыскуя,
Мир – принимая в объятия с ними, в праздных
Обликах, жил от свидания до свиданья,
Заполночь, да, настигая в лукавоглазых –
Хлою ль.., Психею.., не требуя обещанья
Чтить постоянство… Лукавили они или
Все же, настройщицы шумной судьбы, любили –
Те, что, в шлепках и объятьях, меня лепили
И, как и ты, обрекая себе, забыли?..
***
Сладкоречива, средь алчущих передела
Ниш, обживаемых нищими, так бывает,
Слава меня, прочих пестуя, проглядела
И до сих пор, как внял я, не наверстает,
Тем лицемерней с годами ее «не кисни!..».
Впрочем, наглядно в примерах благих, бессмертье
Выбросит свежий побег из надсадной жизни,
Чтоб утвердить в колоссах… Потом, при свете,
Не перечтешь, искупая себя, прощанье
(Что ни тверди нам «бренчание клавиш Пресли…»)
С тем, что взрастило, минуя иных, молчанье
Славных теней по ту сторону Стикса, если
Только прислушаться…
***
Река, что не рекла о многом, ропщет
На грузное весло… Со взглядом долу,
На что суров трагический паромщик,
Он рад, Харон, и бедному оболу.
Захватанная сутолокой, эта,
Как подобает ей, без выраженья
В яйцеподобном абрисе, монета –
Как бронзовая версия забвенья,
В окалине терпения… Не в бремя
Паромщику, с усталостью металла,
Ее, должно быть, так когтило время,
Что ссадинами кромку обметало…
Все преходяще в этой круговерти.
Ну, чем больна, лишась былого звона,
Монетка, утешительница в смерти,
Изложенной в молчании Харона?…