(Из цикла рассказов о художниках)
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 67, 2019
Во второй половине августа в лесах Карельского перешейка всегда бродит много женщин с корзинками и детьми, перепачканными черникой. Но эти две чем-то отличались от остальных так же, как были похожи между собой. Хотя одна была смуглее и крепче, а другая бледнее и тоньше, внимательный взгляд художника мог бы заметить в их облике и движениях нечто общее, почти неуловимое. А заметив, художник, может быть, определил бы это нечто простым словом «порода». Но здесь важно то выражение, с которым он бы его произнес.
Две девочки-подростка, одна повыше, в широкополой шляпе, а другая с длинными кудрявыми косичками, мальчик лет семи играли по дороге с черной собачкой, в которой, если ее подстричь, тоже можно было бы определить породу.
Сегодня было решено пойти в так называемый городской парк. Он располагался на острове, где с гранитного валуна открывались красивые виды на Вуоксу. Им захотелось устроить прощальный пикник там, где много воды, песок и сосны. Они были сестры, не родные, а как говорили раньше, кузины. Старшая из них, которая смуглее и крепче, со своей длиннокосой дочкой скоро уезжала за границу, где они жили последние несколько лет.
Женщины перешли мостик, соединяющий остров с остальной частью суши, подождали детей, которые засмотрелись через перила на воду, перевалили хребет и остановились на противоположном берегу у подножия гранитного валуна.
Городской пляж был пуст. Увидев облака над рекой, девочка с кудрявыми косичками в восторге закричала: «Смотрите! Смотрите! Так объемно, как в компьютере!» По блестящей от солнца поверхности воды далеко разнеслись веселые детские крики. «Фантик! Фантик!» – послышалось в лесу и за валуном.
Так звали пуделя, который являл собой живое воплощение настроения всех присутствующих. Когда носили дрова к костру, он тоже старательно тащил какую-нибудь ветку, когда дети валялись на песке и хохотали, Фантик прыгал и лаял, растворяясь в их веселье. Подбегая к сестрам, он садился, изображая вдумчивый и проницательный взгляд, но долго не выдерживал и убегал к детям.
Младшая сестра, потянув из костра горящую ветку и прикурив от нее, спросила:
– Не жалеешь, что уехала? Вот если бы…
– Если бы да кабы, во рту бы росли грибы, – перебила старшая, доставая термос и выдавая подбежавшим детям по яблоку. – Я уехала, а ты вон сыночка родила. Как думаешь, могло бы быть иначе?
Младшая некоторое время молчала, поправляя палкой в костре:
– Лето нынче сухое. Ягоды – да, а грибов, наверное, мало будет. А помнишь, какое грибное было наше последнее лето?
Старшая сестра очищала сосиски от целлофана и накалывала их на прутья:
– Да, такие года редко, слава тебе господи, бывают. Говорят, накануне войны… Потом много мальчиков еще родилось. Да вот тогда. Недаром же мы и уехали.
Они опять помолчали. Ничто не нарушало на острове тишину. Детские голоса слышались с самого берега, плескалась вода, мерно шумели верхушками сосны, нехотя потрескивал костер.
– А твоя, смотрю, хорошо еще по-русски говорит, – заметила младшая. – Только фразы иногда строит по-иностранному.
Тут, в качестве иллюстрации к разговору, подбежала девочка и спросила, указав на жареную сосиску:
– Я могу это иметь?
– Имей, – засмеялась мать и, наколов новую сосиску на веточку, пододвинула к огню.
Брат с сестрой, а с ними и собака тоже получили свои порции и убежали к воде. Женщины помолчали.
– Стихи пишешь? – глядя, почему-то, в сторону, спросила старшая сестра.
Младшая, покачав головой, встала и пошла в сторону леса. Ответила не оборачиваясь:
– Говорю, что перешла на прозу. Чтоб пока не приставали.
– Правильно, – кивнула старшая, быстро поднимаясь, чтобы присоединиться. – А потом в случае чего скажешь, что, мол, пожгла все. Всяко бывает.
Некоторое время они молчали.
– Тут у нас теория существует, – начала младшая, пиная на ходу шишки, – о грибах… Грибы, мол, это неизвестно что – ни растения, ни животные. Те, кто их не любит, правда, говорят, что это просто плесень.
– Ну, нет, – авторитетно заявляла сестра-биолог, присев за кустиком. – Плесень – это грибы, но грибы – это не плесень.
– Конечно, – согласилась рассказчица, устраиваясь неподалеку. – Это, как бы, концентрат космической энергии. Человек, который очень любит грибы, руководствуется в своей жизни не собственными интересами, а тем, что диктуют ему свыше. Через грибы… Если ими злоупотреблять, то становишься носителем высшей воли.
Когда они выходили из леса, костер уже еле дымил. Младшая, заметив это, ухватила торчавшую из-за пня большую сосновую ветку и поволокла за собой.
– А кто внушает любовь к грибам? – веселилась старшая, впрягаясь рядом. – Это чья воля?
– Любовь и воля – это другая тема, – усмехнулась младшая, встряхивая челкой. – Я не о том, не путай меня. Вот Курехин по телевизору рассказывал, что Ленин, например, очень любил грибы. Честное слово, есть документы. То есть, письма… Примерно такого содержания: «Мы ходили с Надюшей и набрали и нажарили две сковородки. Я ел, даже Надюше не дал…» и так далее.
Ветка проделывала глубокие борозды на пляжном песке.
– Забавно, – смеялась старшая, остановившись и закалывая растрепавшиеся волосы. – Но мы-то с тобой столько грибов тогда съели, вспомни! Почти одними белыми питались, а ничего эпохально-фундаментального не совершили.
Младшая начала ломать и подбрасывать в затухающий огонь сучья:
– Это еще как посмотреть.
И они обе посмотрели в сторону реки.
– Мама! Я ногу промочил! – послышалось с берега. Дети бежали к костру.
Женщины начали вытряхивать из сумок теплые куртки и запасные носки.
– Как это у нашей бабушки, у одной, четверо детей было? – шутливо ворчала одна.
– Да уж, и не говори, – отзывалась другая, стаскивая мокрый носок с ножки племянника. – Это сколько же грибов надо было съесть?!
На берег опустились сумерки и подошли к самому костру. Ветер со стороны реки стал прохладней, и громче билась вода о гранитный валун. Пудель уже не вертелся между детьми, а лежал в стороне, положив морду на лапы. Он смотрел на женщин, которые сидели, опершись друг о друга спинами и запрокинув головы, одновременно и медленно говорили:
Осенняя луна
Сосну рисует тушью
На синих небесах.
Мальчик подсел к маме и прижался. Девочки сосредоточенно смотрели в остывающий костер, на вспыхивающие прощальным светом угли. Одна из них хотела тихонько спросить из-под шляпы: «Вы скоро еще приедете?» И другая, быстро забросив за спину косички, уже собиралась ответить ей утвердительно. Но, казалось, это восточное трехстишие сбило им дыхание и увлажнило глаза. Оно входило в них через все поры, пробираясь через складки одежды с запахом дыма, хлюпаньем волн, кололо ладошки и колени бугорками прохладного песка. Может быть, и так. А скорее всего, они просто почувствовали, как тот невидимый художник уже установил мольберт и поднял кисточку, чтобы так и оставить навсегда этих женщин, детей и собаку освещенными луной, под соснами, у огромного серого валуна, на пустынном острове, который почему-то называется «городской парк».