Стихи
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 66, 2019
***
Кто говорит, что мир несправедлив, –
ложится спать, грозу не долюбив
и свиристель меж яблонь не дослушав.
Блаженные – имеющие уши
и слух – в ладони слушать стрекозу,
и смелость – одному гулять в грозу.
Кто говорит, что свет жестокосерд, –
не видел майской ночью лунный серп,
не различал в углу овал сирени,
и кисти ив, и желтых лип колени.
Под грозный меди аккомпанемент
он – дачник, потерявший инструмент.
Вот, в ведрах у смородин – сучкорез,
у яблонь – лейка, плодосъёмник без
привычной ручки свежих грядок между.
Труды и дни теснятся как одежда
в прищепках бельевых на бечеве:
две майки, лифчик… Топая в траве,
ёж появился, нюхает… По кругу
летит Земля. Ее кусты, мосты,
дороги, гари запах, бересты
и ты – одно письмо, к какому другу –
неведомо. Распахивая шарф,
ты благодарный чувствуешь пожар
чуть ниже горла, где гнездится слово
вот этой белой ночью в полвторого.
Но слова нет, а есть один ответ,
соединивший облако и свет,
антенны, крыши и грядущий ливень,
обрывки молний – будет гул за ними –
и пауза, в какой ведёшь отсчёт.
Гром прогремит – ты улыбнешься: Черт.
И ливень льет, и ты едва одета,
и дом дрожит, и окна из слюды.
И ты добавишь, что настало лето
на узком берегу, вблизи воды.
***
В разбитое окно влетает мяч,
не мяч, но ком сплошного говоренья.
И лучше б это был словесный матч,
в котором родилось стихотворенье
с душой-пенальти, с рифмами голов,
метафорой – проходами по краю,
этажностью – границей секторов
и голосом: «Смотрите, я играю…»
Ножной игры зеленое сукно,
овальное лицо у Марадоны.
Но если есть разбитое окно –
поэты собирают стадионы.
Легко, без обожания страной
и стайки президентов на трибуне
поэт играет солнцем и луной
и пожинает тишину, не бурю.
***
Не воскресить, так выдумать,
на то мы и легки,
лба маленького выпуклость,
ресницы, ноготки.
И матери смущение
в кормлении его,
когда он угощение
приемлет делово.
Колени сына плотные
и шею старика.
Лихие, мимолётные
и Средние века.
Подробно, утомительно,
по пояс, через гать.
И – ласточку стремительно
в полёте описать.
Залив с отлогой сушею,
письмо от Дурново
и капитана Тушина –
а как же без него?
Ещё – твой нос веснушчатый,
чуть вздёрнут над столом,
когда ты томик Пушкина
читаешь, как псалом.
***
Она не просто была красива,
она еще была влюблена
в весну, в шиповника запах сильный –
разлитый в воздухе вкус вина
с его танинами, земляничным
оттенком, пряным, с полынь-травой.
Таким настойчивым, что о личном
и мысли не было. И, домой
вернувшись поздно, сменивши туфли –
нет лучше все-таки босиком –
мечтать уселась на узкой кухне.
Мечтать уселась? Зачем? О ком?
Смотри, уже выкипает чайник,
в молочном паре возник вопрос:
Что если горечь красного чая
есть послевкусие диких роз?
Наверно, так, но об этом завтра.
Сегодня – полууснувший дом,
глоток горячий, любимый автор.
А завтра – лето. Потом, потом.
***
Теперь на дерева волокнах,
всего лишь в метре от меня
газообразные полотна.
Краснеют языки огня –
языческие взгляд и локоть,
преодоленье немоты.
И можно прыгать, можно хлопать –
горят органики цветы.
А если от реки подует,
вычесывая гриву льва –
увижу женщину седую,
нагую в метре от меня;
обиды острую занозу
и одиночество вершин,
и кашель, и слепые слезы
и дым кромешный задушил.
Но вот опять тепло и стройно
огонь уходит в высоту,
с веселым хрустом и небольно
переплавляя темноту.
И, как прочитанная фраза,
живая отповедь врагу
и легкая отрада глазу –
горит огонь на берегу.
***
Учительствует звук и луч,
с водой преломленный в стакане,
и, полым деревом дремуч,
спит витязь в насыпном кургане.
Растут слепые лопухи,
дороге подставляя ухо,
и трясогузки две легки
расскажут коротко и сухо,
какой родится здесь народ,
что по субботам будут пьяны,
и как питает кислород
с озоном рощи и бурьяны.
Наводит солнце резкость вмиг,
и станет хорошо и честно,
но пыль поднимет грузовик,
и всё видение исчезнет.
Останутся дрова, река
с теченьем илистого цвета
и кучевые облака,
ленивые в начале лета.
***
Пахнет дождем и березой
или её берестой.
Пахнет теплом и навозом
день деревенский простой.
Пахнут сирени, герани
и, осыпая герань,
дождь барабанит по ткани,
переливает за грань.
Что там? За тёмной, граненой,
цинковой, слюдяной?
Кормчий, что за соленой,
гневной уже волной?
Может, и вправду, вечность?
Берег, растет самшит.
Низкая пышет печка,
а береза трещит.
Буйствует, не уймется.
Слышишь, ставни гремят.
Сколько еще остается
времени для меня?
Занят, меня не слышит.
Охру льет и сурьму.
Ливень колотит крышу,
не до людей ему.
***
когда открыт на свете бог
когда за вышитой ширинкой
зашнуровали диалог
пошли печатною машинкой
когда один сказал убей
и ток один бежал столбами
кормили вместе голубей
и вместе были голубями
кружили сеяли пекли
срывали в рот кровавой вишни
дожди шумели и шмели
никто узору не был лишним
железный отступал вокзал
и разве креозота запах
умел раскосые глаза
упрятать в золотое завтра
и камня завязать тепло
и просто воздух в узел строчек
и летнее лицо текло
от губ до носа и до мочек