Стихи
Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 65, 2019
1
Я боюсь нашей смерти, боюсь нашей старости.
И смотрю на тебя, пламенея от ярости.
Завиваются лесенки винтовой
серебристые кольца.
Что мне ангелов больцы?
Что молитвы посадского богомольца,
если небо тряхнет головой?
2
Старение выдавливает смерть
куда-то на окраины сознанья.
Навязчивое это состоянье
сидит во мне. Я для него – худая жердь
с затупленными остриями.
Грызет меня волненья попугай.
Он точит клюв – и я не то, чтобы в обиде,
но ты его, пожалуйста, ругай,
такое видя.
3
Созданный по образу надгробия
собственного человек живой
жизнь проходит как танатофобию,
как канатоходец по кривой.
Образ этот – древний узаконенный
способ добывания огня
в узком смысле с помощью агонии:
трение – старение – стерня.
Выпив предварительно для смелости,
человек, горячий, как плита,
любит целовать окаменелости
будущие в область живота.
4
Представим смерть – твою или мою –
как наш противовес небытию.
Ведь кто-нибудь из нас двоих останется
бродить по индевелому жнивью,
чтоб выбрать оптимальную дистанцию
между осями сеялки в раю.
5
Еще вдруг разбивает паралич,
и ты лежишь с открытыми глазами
и молишься: Исусе мой, Ильич!
И плачешь неподвижными возами:
Ты злобную недугу отпривычь
от тела, перепавшего навзнИчь!
Ведь я не знал, что между описаньем
недвижимости и ее жильем
такая разница; что сколько ни прольем
горючих слез – не совпадем пазами;
что нужно бы колоть, пока мы сами
своим же выступаем острием,
что, Господи, доколе не умрем,
всё учим Твой прием иносказанья.
6
Осень вороненого крыла
что-то в оброненном обрела:
в возрасте растений – расстоянье
от земли до неба. И в траву
ласково кладет по старшинству
тех, кто вширь расти не в состоянье.
Что сказать? Возможно, нам самим
нужен в промежутке мезонин
тезоименитства — для вхожденья
в царство Божье – с базовым под ним
лагерем труда и запустенья.
7
У любимой под окнами
каждый вечер ища тот зазор на стекле,
где высокое небо неплотно подогнано
к невысокой земле,
ты ли это над бездною
выстригаешь ее устилающий мох,
громко хлопая дверью подъездною
выдох-вдох – видит бог – выдох-вдох?
8
мне в хрипе слышится жи ши
ты дышишь слитно
я говорю тебе дыши
через молитву
через элитный сорт души
через калитку
клади дыхание как плитку
и продвигаться не спеши
9
Она опять кончает перед сном.
А я лежу под собственным окном
и думаю: резвятся молодые!
Я тоже так пока еще могу.
Но как-то реже хочется врагу
дарить глаза твои полупустые.
10
Расклад был таков:
задрать твою линию жизни повыше
туда, где раскатаны плоскости крыши
из точки коньков,
и ждать. Вот и жду.
Я жду, что какая-то пакость случится.
На небе лучится
закат, собираясь в ночную звезду.
Дорога ведет
от нефтехранилища к овощебазе.
Я все еще не прикасался к «Импазе»
у райских ворот.
11
Само собой – обида на тебя.
Но это человеческое. Нам ли
участвовать в победоносной травле
и наступать на те же грабли,
на этот раз нежнее и любя?
Налево припадая, повредив
суставы заедающего сердца,
какой я закажу для нас мотив,
просунув денежку, открыв глухую дверцу?
Ты знаешь, сколько дисков там внутри?
И каждый на сердечник свой нанизан.
И управляя этим механизмом,
я чувственность стираю в волдыри.
Похоже, я умру и ты умрешь.
Лишь осознанье равенства со всеми
способно превратить землетрясенье
в единственную собственную дрожь.
Тогда пойдем по храмам в воскресенье,
и маленькую истинную ложь
про радость увядания осеннего
облайкаем за здорово живешь.
А нет – сваляем листья до костей
и валенки багряные наденем
и совпадем и станем совпаденьем
сапожных молоточков и гвоздей.
12
Земля уходит из-под ног
и превращается в венок,
сплетенный женскими руками,
что давит, точно чугунок,
и выдвигает позвонок,
как будто ящик со стихами.
13
Вот не чувствую боль
близлежащего человека!
Мне под нижнее веко
платяная закралась крамольная моль
и поела всю шерсть моих слез,
всю основу сочувственной ткани,
а лишив вытеканья,
поломала сердечный насос.
Зренье скатано из папирос-
ной бумаги, которую тронула тля.
Оригами морганья
позволяет сложить из нее журавля.
14
бумажные журавлики
намокнув под дождем
чужды его гидравлики
как всякий кто рожден
с душою пневматической
почтовых голубей
как все кто симпатичен мне
упрямостью своей
перчаточными куклами
в три фазы фонари
ворочают обугленной
изнанкой изнутри
светящегося хрящика
искусственных огней
чтоб кости настоящего
срослись в один из дней
где двое загибаются
тетрадочным листом
под крошечными пальцами
ребенка в золотом
и сложенные вчетверо
срываются в руке
в дождливое и щедрое
на ссадины пике
15
Но это все не главное, сложись
иначе нами прожитая жизнь,
все было бы по-прежнему непросто.
И звезды удивительного роста
стояли бы всегда у гаража,
хоть дело и не в звездах.
И бабочка, как маленькая ржа,
все так же разъедала новый воздух.
И ржавым этим воздухом дыша,
мы б гвозди вынимали из загвоздок
и вкладывали в раны, не спеша.