Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 65, 2019
***
С годами мы стали
похожи, как брат и сестра.
Осенние стаи!
И нам собираться пора!
Смешные пожитки?
Прекрасные, наверняка!
И лунные слитки
отксерит ночная река.
***
К. К.
выйти в русское поле
где ночная звезда
и мечтать о запое
завязав навсегда
где безлюдная замять
где есенин и блок
и с размаху на память
разрубить узелок
***
Не первый, но очень надеюсь, что не
последний на этой последней войне,
всё чаще я в гуще событий,
а не наблюдатель извне.
И слева стреляют, и справа пальба,
галера под парусом не для раба,
и мирное небо увидеть,
по-видимому, не судьба.
Судьба – закадычных друзей хороня,
безжалостно время коснётся меня,
не может оно не коснуться
на линии жизни-огня.
Но слышу, но вижу: безгрешен и сир,
рождается в муках мучительный мир,
что выше любого Памира…
И двоечник лижет пломбир.
***
заливается смеется
выпив рюмку выпив две
носовой платок от солнца
у него на голове
праздник моря праздник гвалта
праздник жизни без конца
общий крым чужая ялта
предпоследний год отца
***
Тунгус, и друг степей калмык.
А.П.
Хорошо, если несколько стих., но скорее всего, что одно,
а возможно, совсем ничего: так-то, брат, так-то, друг –
пусть не марочное, но вино
станет уксусом вдруг.
Вдруг? Не вдруг, а в течение лет, душегуб-однолюб.
Похмелись перед тем, как уйти в беспробудный запой,
где Эвтерпа, как палец у губ.
– Пой, залетная, пой!
Бесконечные ночи впотьмах, бессловесные дни.
Пустота городов обезлюдевших и деревень.
Не побрезгуй, потомок, макни
в этот уксус пельмень.
***
Не «ластик», а «стёрка», –
за ластик могли по рогам.
Из памяти столько
не стёрлось – пасибо врагам.
Друзья, как ни странно,
в тумане – в тумане и ты.
Сквозь морок тумана
едва проступают черты.
Неведенье сзади,
а рядом – прекрасная смерть.
Застряли в тетради,
и ластикам нас не стереть.
***
1
Плавниковых крыльев шелест,
на мгновенье задержись.
Это осень. Это нерест.
Это смерть и это жизнь.
И обратно, как под током,
плавниками шелестя,
возвращение к истокам –
поколение спустя.
2
переступая через
и наступая на
лосось идет на нерест
пока стоит луна
пока мелькают лица
столетьям не в пример
где память нерестится
и плачет браконьер
Памяти Ар.Т.
Безделица, пустяк
и ни за что ответчик –
у тишины в гостях
стрекочущий кузнечик.
Играй, скрипач, играй,
выпиливая звуки,
для тех, кто видит край
и поседел в разлуке.
Тоску-печаль развей,
не замечая даже,
на скрипочке своей
в зелёном камуфляже.
***
не сворачивая прямо
вдоль по пушкинской пока
не упрёмся в мандельштама
бесконечность тупика
что ему земная слава
что безмолвие в груди
яма слева яма справа
и надежда впереди
***
С увеличительным стеклом
рассматривать Дега.
Бездумно думать о былом,
где долгие снега.
И невозможное суля,
запечатлеет взгляд,
как в снежных пачках тополя
на цыпочках стоят.
***
Доживи до моих, –
если сможешь, конечно,
новогодних шутих,
несмотря, что бесснежно.
До моей доживи
в день январский и летний,
неизменной любви
и, надеюсь, последней.
Доживи, не спеша,
отдыхая от гонки,
чтобы пела душа
в поседевшем ребёнке.
Из последних держись, –
не пасуй, не сдавайся:
беспробудная жизнь
в ритме белого вальса.
***
Тому, кто вырвался из тлена
(и холодно и горячо!)
ночное море по колено,
морское небо по плечо.
Питаясь прошлым, как рябиной
предновогодний воробей,
они тоскуют по любимой
недолговечности своей.
***
Реже листья. И всё тише-тише
время в лесопарках сентября.
Написать об этом восьмистишие,
как отредактировать себя.
Не болтать и меньше суетиться,
и парить, как облак, невесом,
чтобы только говорила птица
и редактор Виктор Фогельсон.
Туда и обратно
1
Представляешь, я из дому вышел
и уже не вернулся назад.
Обживаю черешен и вишен
навсегда бело-розовый сад.
Никого не виня и, конечно,
не жалея уже ни о чём,
прописался, где вишня, черешня
говорят на весеннем с грачом.
И, дождем обмывая прописку,
и с утра принимая на грудь,
я совсем не скучаю по Пинску.
Ну ни капельки. Только чуть-чуть.
2
Я состоял в обширной переписке
всю жизнь свою, а может быть, и две,
с каштанами в потустороннем Пинске,
и с пухом тополиным в синеве.
Я радовался как дитя – ещё бы! –
я жил лишь ожиданием письма,
и, получив июньские сугробы,
я был от переписки без ума.
И вожделея как небесной манны
(и этим ожиданием храним),
я наконец-то получал каштаны
и листья, наконец-то заказным.
Я прошлым жил и не жил настоящим,
и времени боялся как огня;
почтовый ящик – лишь почтовый ящик
спасал от одиночества меня.
***
Пусть жили мы с тобой на разных скоростях,
но шарик голубой как «музыка на ребрах»,
не умолкая, пел у вечности в гостях
со скоростью любви и соловьев надгробных.
Где наши «33» и наши «45»,
уже не говоря про вечные семнадцать?
Но шарик как винил – и снова, и опять
летит по часовой, и стрелке не угнаться.
***
с жизнью играли
не зная предела и горя
были горами
а стали песочком у моря
небо с овчинку
рассветного солнца личинка
где на песчинку
глядит золотая песчинка
***
Макулатура
и металлолом.
Пусть небо хмуро
и в любви облом,
и мухой время
в дебрях паутин…
Спасём деревья,
в космос полетим!
Сергей и Юра
курят за углом.
Макулатура
и металлолом.
Фальстарт забега.
Фотофиниш звезд.
За Гутенберга
с Фёдоровым тост!
Кровати ржавой
музыка пружин.
Горды державой,
листьями дрожим.
Не пуля-дура,
я застрял в былом.
Макулатура
и металлолом.
И душат слёзы
жизни водосток…
Поют берёзы!
Стартовал «Восток»!