Стихи
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 64, 2018
***
Думал, в доске сучок –
оказалось:
птичий зрачок…
Небо к лицу прижалось
небом – всем, что осталось
от жизни: тобой, метелью,
полем, его постелью,
теплой твоей ладошкой,
речкой, хрустальной ложкой,
зверем стужи родной
за курганским порогом…
Веет сучок сквозной
богом.
***
Что-то темно.
Лампа настольная дремлет, мигает.
Снег не умеет стучаться в окно:
мягкие лапки – а в спину толкает.
В дом остывающий носим дрова,
в баню холодную – тоже.
Прямо над нами порхают слова –
все из молчанья и дрожи.
Снег на поленьях. Охапка – строфа.
Стихотворенье – и миру и дому.
Печку затопишь – лафа…
или Ташкент, по-блатному.
***
Дыма веретено:
варежки, кофты, шапки.
Снег не стучит в окно –
мягкие лапки.
Сердце в себя стучит.
Снег пролетает мимо –
вечную нить сучит
из молодого дыма.
Слышишь, Сибирь молчит.
время моё горчит
крепче любого крыма…
***
Молча, в обнимку с дровами – в сугроб,
поцеловало полено в лоб:
это осина. Тепло от боли.
Слева всем снегом почувствуешь поле –
сразу за деревом, как божество
или как море, – его вещество:
соль и вода – слёзы, огонь, –
стужа малиной легко опалила ладонь.
Вся из мороза, из неба и глины
горстка малины, горстка малины…
***
К.
Я вышел из жизни туда, где она
зияет и множится, как тишина,
и озеро светится, и глубина
волну поднимает и любит волну,
и бездна впадает, лишённая дна,
в тебя, как в безумие, как в тишину,
и бог тебя знает и видит одну,
и ты краем света приходишь одна –
в малиновом, снежном и нежном огне,
в неведомом небе – ко мне.
***
Изнанка голоса: зимы –
с фальцетом – птичье говоренье.
В печах вечернее горенье.
И в небе снежные дымы
прямее думы в феврале,
когда малина тронет пальцы,
и от дыханья на стекле –
как лики воздуха – овальцы.
Когда заборы – постояльцы
бредут в метели, как скитальцы,
идут, как небо по земле.
***
Между снегом и светом твоя пустота –
что там – небо, платок и косынка…
Долго к имени тьмы привыкают уста:
в каждом звуке ломается льдинка.
Уходи, говорю, нет – останься, уйди:
это сердце вращается в слове –
и болит тяготенье в груди,
прямо в звёзды снегами гляди:
Млечный Путь покраснел впереди –
там, где нет ни малины, ни крови.
***
Эхо вечности – это зима.
Тянет богом печным из отдушин –
из деревни, где светлая тьма,
где темно, где, вплывая в дома,
ясным говором голод надкушен.
В небе шерсть уважают овечью –
и сознанье мерцающей тьмы
сыплет звёзды и снег на холмы
несказа́нной божественной речью,
где молчится и плачется нам
и протяжно поётся страданью…
И единственный путь к мирозданью –
это дым, неподвластный сказанью, –
поднимается к первым словам
по безруким его рукавам.
***
Близок лес правобережный –
только долгий этот лёд
призрак снежный, призрак нежный
никогда не перейдёт.
В поле вихрь идёт по кругу,
ищет бездну и упор –
землю, зимнюю подругу,
треплет небо за вихор.
Высота огладит стужу –
серебристую длину
смерти, вывернув наружу –
прямо в вечность – глубину.
***
Когда глухой и слышит, и поёт,
и темнотой посверкивает лёд,
как твёрдый мёд,
влитой в речные соты: –
на синей леске звёздные высоты
и высота, вонзившаяся в рот, –
всё тишиной до сердца достаёт –
до глины, до раздавленной малины,
вдыхающей румянцы в кислород,
вдыхающий заснеженной долины
горячий деревенский дымоход,
где глухота – и слышит, и поёт.
***
Как высоко мы над бездной стоим –
прямо над омутом в тёмные страны:
ива полощет пустые карманы
беглой воды, вспоминающей дым…
Коршуны вкось протирают стаканы
неба, гранённого глазом твоим:
выпьем высокого – поговорим…
Жгучая влага и соль кочевая
ищут не очи твои, а уста,
зрения плёнку с округи срывая,
чтобы смотрела сюда пустота –
в звёздные норы крота.
***
Небо сжимает себя в кулак –
это уже земля:
видишь – поле, пустырь, барак,
поле, пустырь, петля,
вышки, охрана, дождя отвес,
снова земля, снега.
И, наконец, бесконвойный лес,
ударившийся в бега…
Это уже Тайга.
***
И возносят пушистые росы
вертикаль – за пробелом пробел:
Освещённые мраком березы –
и до неба исписанный мел.
Вечных глаз разомкнулись углы –
нынче тьмы письмена високосны,
снежной сажей прозренья светлы:
и в себя уходящие сосны,
и созвездий косые столы.
И чернила травы светоносны,
и молочные смыслы не злы.
***
Проснусь – и к небу подойду:
оно растёт в себя, сверкая,
другое – множится в пруду –
какая глубина в саду
и высота какая…
Двойная на висках луна
сухую влагу слёз и сна
под кожу сыплет небосводу.
И только яблоня одна
вздымает яблоки со дна –
из молодильного вина –
и выпускает на свободу,
где вечность больно щиплет воду
и ослепительно темна.
***
Пушисты время и холмы –
Глаза выходят из зимы,
как свет из тьмы – в иные тьмы,
и снег смеётся под ногами
пока широкими шагами
в пушистой бездне дышим мы,
и над деревней дым рогами
стоит, и пахнет пирогами
и мехом медленной зимы,
и всюду длится вспышка тьмы –
пушистыми снегами.
***
Очей небесных поволоку
леса коростой обнесли –
и запад тянется к востоку,
и ночи белые пошли,
и дождь стоит неподалёку,
не отрываясь от земли,
и тянет к тёмному востоку
костров пастушьих ковыли.
***
Выйду в сад вдохнуть звезду,
прямо к смерти подойду:
тишь да тьма в обнимку пляшут –
инеем, как печку, мажут
водосточную дуду.
До плодов листву распашут
руки воздуха в саду.
Небо яблокам приснится,
и стеклянные ресницы
в перезябший мозг врастут,
и проснувшиеся птицы
встрепенутся – и уснут.
***
Прямо в небо выходит окно.
Возвращается – в доме темно,
словно свечи задохлись давно
и углями зола золотится:
наливается храм в половицы –
купола обмелели, и вот
отраженье повсюду плывёт
и сады воздымает, как горы,
индевеют слезы коридоры,
и мерцает в потёмках ладонь,
вспоминая небесный огонь.
***
В земле озябшие запястья –
несёт замужнее ненастье
и мошкары веретено,
и грядок ветхое рядно,
и первых сумерек вино –
дурное, пёстрое, сорочье –
с зелёным перышком – оно, –
с небес порхающим на дно…
И, судорогой сведено,
за каждым деревом – окно,
чтобы светлее было ночью.