лоскутная поэма
Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 63, 2018
Как будто дьявол горит шарами
красных глаз
подбрасывает деревянный мексиканский автобус
наваливается
ломает кости
все – разом
отшвыривает деву марию на обочину –
лицом в пыль –
глотай
кто-то чужой сверху
надрывно орет:
– готова продать свою душу тому
красноглазому?
– да!
обломки костей скрипят
тянутся за кистями за красками за палитрой
сжимают кисть
опускают
в красную боль
/девочка в красных бантах
впервые берет кисть
проводит линию/
Иногда чтобы начать жить
нужно сломать позвоночник в трёх местах
нужно позвать на пир скелетов
и веселиться со смертью день и ночь
пить текилу злословить
отдаваться женщинам и мужчинам
брать женщин и мужчин
ледорубы геометрические фигуры ульи улиток синих младенцев
крепко прижимать к себе
чтобы почувствовать –
боже боже – да я живу
гипсовый саркофаг смеется ее голосом –
только бы больше сюда не возвращаться
кисть наносит первые штрихи
живых чувств
на кукольном лице
холста
надевает маску
неуязвимости
/линия похожа на судорожное неровное дыхание
на мерцательную аритмию кардиограммы/
Если борьба – то в собственном теле с телом из боли
сложности мысли с упрощённостью формы
чистой любви с похотливой жертвенностью –
от обратного
на зло
если слабость – грязное белье
в разбитом корыте неопределенности
беспомощности
разрухи тела
если слезы –
без гримасы страдания
тремя каплями на лице
остальное –
иглы терновника
на холсте
/девочка кистью тянется
через пространство через время
через миллионы полотен
упирается в препятствие –
боль/
Не считает себя сюрреалистом –
не пишет снов
только свою настоящую жизнь
сюрреализм – раздутый мыльный пузырь
мышиная возня
паперть в белых манжетах
иногда ей кажется
тело сделано из гвоздей
гвозди цепко цепляются
острыми краями
притираются терпят
врач приносит морфий
она смотрит так
будто гадает
по его мертвым внутренностям
мертвое – самое искреннее самое откровенное
самое беззащитное
красота мертвого в неподвижности
настоящей неподвижности
нужно пережить всех мертвых
и их костями скрепить
разорванную античную колонну
по центру себя
морфий ползёт по телу
сворачивает калачиком корсет
в бабочках
бабочки превращается в серп и молот
/кисть ломает препятствие
окрашивается красной краской/
Ловить каждое своё отражение
в стёклах зеркалах воде зрачках
за каждую свою тень
на коре дерева фундаменте дома брусчатке
за каждую петлю кишечника
за свою голову
при выходе из чрева –
так непросто ощутить
что живёшь
бесконечная канализация живых внутренностей –
делание под себя
переходит в делание над собой
планшет висит над головой
как падающее навстречу небо
потому так легко
дать прямоходящую пощёчину рокфеллеру
/девочка красной кистью скользит
по рубиновым звёздам кремля
звезды вытягивают шеи
становятся закатом/
Разменная монета тела
закатывается в угол мастерской
пытается уйти в аскез
нет ничего более
сострадания обладания
обладания женского начала –
цветастых украшений ацтеков
цыганского сквозняка юбки
мужского начала –
прокуренных пропитых голосовых складок
грубой эпатажности
равенства
кривое зеркало сексуальности
прозрачными спицами
вытягивает ноги
/кисть проходит по ночным красным векам окон –
красный человек выпадает из окна
красной кляксой страсти/
Язык пробирается под корсет
ощущает
мягкость живота
шершавую жесткость гипса
собирает соль пота
погружается на морское дно
улитки
твердые коричневые соски
прикрытые красным корсетом
дают больше вкуса памяти
чем открытое
лаковое межножье
голливудской красавицы
/кисть проходит
через рыб зверей насекомых
притоны храмы
своих чужих ничьих/
Она приезжает в париж
говорит
(кто-то за кадром говорит)
(пикассо говорит)
ребята вам всем – пипец
что за выдумки-пирамиды?
вы теперь –
моя мостовая из белых флагов
вы – мои ноги
мой позвоночник
мой острый язык
я – ваш идол
ваше молельное место
матриархат
я выкурю
всех ваших девок
одной затяжкой
говорит
(кто-то за скобками говорит)
да я феминистка
нет я не феминистка –
наоборот
хочу
чтобы он мордовал меня
чтобы валялась я окровавленной
не жалейте
только он может так истязать
как бифштекс душа моя
только он может есть меня
вилкой
этот красный пузатый мачо
начинка из карамели
этот хрен моржовый
эта жаба
распутник
диего
он он он….
только он
нет –
жалейте
любите отдавайтесь берите
идите к черту
рисуйте сны
по-военному
красит губы
/кисть оставляет за собой
незаконченность линии
сводит жизнь к единице
(должна – к нулю)/
Так идут в лоб
по улице с односторонним движением
если в конце улицы – голубой дом
все живущие в этом доме
смотрят в разные стороны
носами тапочек
устричными ртами обвинений
в тайне женщина – самка паука
хочет съесть мужа
приковать наручниками боли
концы стрелок
его часов
к своей постели
/девочка кистью прокалывает
изображение жабы
над бровями женщины/
Любить ненавидеть мстить открывать закрывать глаза
наматывать на волосы на брови обиду
соединяться с другими телами
умирать в них
в его теле – возрождаться
его портрет впечатан в лоб
о нем она беспрерывно думает
болтаясь в мутной воде
если высунуть пальцы
из этой воды
останутся только пальцы
бардовый лак ногтей
и их отражение
обрывки не тёплых воспоминаний
как резиновые пупсики
как то
что не тонет
/кисть проваливается в пустоту
электрических разрядов/
На полке в кабинете –
заспиртованный человеческий эмбрион
никогда не исчезает
из поля зрения
болтается на пуповине
сосет соки тела
так в каждой женщине
заспиртованы не рождённые ею дети
тех
кто успел стать зародышем
изучают под микроскопом –
вычисляют причины смерти
матка плачет
как улитка
что раздавлена башмаком
в далеком детстве
пытается найти влажные следы
пальцев своих детей
на палитрах
/в преисподнюю пустоту
чужих колясок/
Лучшее состояние – раскрытой опустошённости
опрокинутости в себя
как утренний кофе
худшее – безнадежность
оно превращается в жвачку одиночества
одиночество младенцем сосет грудь у самого себя
сажает жертве на голову на шею на плечи
животных
вбирает их тепло –
не может согреться
препарирует
тонкое тело страхов
снимает
нижнее белье космоса
надетое наизнанку
тест на определение – жив ли затворник
не съедений кусок хлеба и вода у окошка кельи
сомнителен
/девочка рисует портрет фриды кало –
глухую истерику несобранных граней
кубика рубика/
Только не со святыми –
их святцами полоумных
самонасильниками
истязателями и извращенцами
припухшими лицами постников
елейными голосами
рудой добытой боли
добитой плоти
кружево их костелов
ножницами –
на небе
клеем –
к земле
богу никто не нужен –
он спит у неё под гипсом
/этот кубик рубика
никому не собрать
даже если все грани
одинаковы/
В крематории
зубы огня цепляются за красное знамя революции
срывают с мертвого тела
тело встаёт тянется к огню
заполняет огненный зев криком –
больше никогда не вернуться
огонь трещит трепещет трется
натруженными горячими боками
срывается с тормозов –
жрет кожу сухожилия кости
трикуспидальный клапан сердца
разрезанную рыхлую арбузную мякоть
последнего автопортрета
силуэты затылков в траурных занавесках
запрещённого чёрного
трескуче медитируют смертью
силуэты спин
выносят живое тело
на кровати первой выставки
/не собрать
даже если все грани одного –
красного цвета/
Картонный скелет трясётся
сахарный череп ржёт во всю глотку –
так хотела
главный наряд –
инвалидная коляска
стоит в углу дома –
никому не примерить
слишком
странный размер
/только бы никогда не вернуться/
Сегодня
в гей-клубе лос-анджелеса
художник
заказывает
салат «фрида кало»
фрида смотрит из него бобами глаз –
зубы лопаются под бобами
/девочка никогда не рождается/