Рассказ
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 63, 2018
Полагаясь на
многочисленные отзывы, для отдыха мы выбрали Камбоджу и с первых дней
пребывания были очарованы и потому по первой были доверчивы, как дети.
Впоследствии нам довелось увидеть шалаши из картона, женщин в рваном тряпье,
голодных детей; бесплотных наркоманов, нашедших в этой жаркой стране себе
погибель, и мы были вынуждены скорректировать первые впечатления. Стало
понятным, что в этой стране, как и в иных других, мы можем встретить людей отзывчивых,
добрых или коварных и таящих злой умысел с той же вероятностью.
Поэтому в тот миг,
когда мы впервые встретили Романа, наши взгляды скрестились: настороженные,
внимательные, упругие, как выглядывающие из травы гепарды. Он неуверенно
спросил:
– Выпьем?
Что прозвучало немного
дико посреди разноголосого гвалта. Голова кружилась от разноцветия
вывесок. Цвета́ всех рас переливались гирляндой. Краснокожие зазывалы
соревновались с чернокожими. Желтолицые коммерсанты
важно прогуливались, а белые туристы чему-то все время улыбались. Всюду сновали
поджарые дворняги, иногда вскидывали носы, ловя запахи и что-то выведывая.
Оглушительная какофония из разноязыких песен накрывала весь этот сброд.
В пустующем кафе он был
с очаровательной чихуахуа на
груди. Нас опаляло немилосердное солнце. Все вокруг плавилось ослепительным
светом, а он стоял в оцепенелом полумраке, возле маленькой школьной доски с
русским меню, служившей заведению вывеской. В грязных шортах, нестарый ещё,
крупный и загорелый мужчина.
– Speak English?
– Говорим, – ответил я
за нас.
Он кивнул, зачем-то
уточнил:
– Русские?
Мы с женой
переглянулись, и я снова ответил за обоих:
– Из Казани.
– Зайдете?
– Не откажемся.
Он усадил нас за стол и
угостил местным самогоном, довольно приятным на вкус. Мы заказали борщ. Жена
хозяина ухаживала за нами. Она была кхмеркой, но он называл её Соней. Соня была
хрупкая и улыбчивая. С мужем безбожно флиртовала и переигрывала, как актриска в эпоху театрального упадка.
Роман восседал на
маленьком стуле, словно персидский шах, гладил собачку и молча
следил за уличным движением. Он ждал, когда мы закончим обед и только когда
считал нужным, по какому-то одному ему ведомому наитию, разливал из серебряного
чайничка по резным каменным стопкам золотистый «меконг»[1].
Мы выпили по третьей, когда собачка закапризничала, завозилась и, цапнув хозяина, наконец, смогла вырваться.
– Дита,
Дита!
Он привстал, не обращая
внимания на нас и на царапину, рубиново заблестевшую на животе. Дита подбежала к выходу, завиляла распушенной кисточкой,
мгновенно приковав к себе несколько сверкающих псиных
глаз. Роман по-медвежьи метнулся, и Дита, почуяв
опасность, не глядя сиганула в дальний закуток, где
звенела посудой Соня.
– Вот так, домой,
иди-иди, – ласково ворчал Роман, возвращая грузное тело на свое место за
столом.
Из закутка выглянула
встревоженная жена:
– Что такое?! –
коверкая слова, спросила она.
– Опять облизывается,
развратница, – пожаловался он и прикрикнул: – Смотри за ней, чтоб не удрала!
Шкуру спущу!
Роман непринужденно
опрокинул стопочку и разжег кубинскую сигару.
– По делам?
– На отдых. А вы какими судьбами?
– Работал в посольстве
по контракту поваром, решил остаться. Восьмой год уж.
Мои мысли занимала Дита, да и поведение хозяина показалось странным.
– Хорошо здесь?
– Вот здесь уже, –
безмятежно ответил Роман и коснулся кадыка ребром ладони. Но было в этой
безмятежности, как и в жесте, что-то тоскливое. – Домой хочу, в Питер. Мо́чи
больше нет.
– Что же вам мешает?
– Соня не хочет.
Скучно, говорит, у нас. И холодно. Бар ей жалко.
– Жалко, – звонко
отозвались с кухни.
– Тебя не спросили! –
крикнул Роман. – Покупатель уже есть, сезон доживем и свалим отсюда.
– Я маму не оставлю, –
таков был смысл последовавших неразборчивых слов.
– Ну, оставайся. Мне-то
что.
– Ах, так?!
Соня вышла к нам,
вытирая о фартук руки и одновременно сдувая челку со вспотевшего лба, и что-то
заверещала на родном языке. Мы не понимали ни слова, но суть уловили. Кхмерский
несколько напоминает птичьи звуки и чаще всего похож на соловьиную трель, а в
тот момент это был резкий клекот. Она трепыхалась
точно птица, но вдруг в её тираду вплелся заливистый радостный лай. Роман
вскочил:
– Ну, вот, прошляпила…
Соня обмерла. Роман бросился
на улицу, расталкивая прохожих и зевак. Несколько минут ловил Диту, а когда вернулся, схватил Соню под локоть и утащил на
кухню. Почти сразу оттуда донеслись сочные шлепки. «Вот тебе! Будешь еще? А? На, вот, еще!» – приговаривал хозяин,
и после каждого шлепка доносился либо скулеж Диты,
либо всхлипы его жены. Скандал был громкий. Мы не знали, что предпринять, но к
нашей радости вбежал молодой кхмер, который, как выяснилось впоследствии,
владел баром по соседству. Судя по тону, вошедший
потребовал что-то, впрочем, вежливо. Немного погодя, оправляясь на ходу, вышла
чуть помятая Соня с пачкой купюр в руках. Она передала деньги, и парень ушел.
Роман вернулся к столу,
раскурил остаток сигары.
– Не могу без нее,
прикипел. Чуть что – боюсь, трясусь, ведь кроме нее никого нет у меня.
Мы с женой удивились. Я
едва удержался от вопроса.
– Она девочка-то
хорошая, дуреха только маненько.
Вы думаете, не жалко мне? Еще как жалко, она ж… – он поднял над столом сильную
широкую ладонь, – почти целиком помещается, а ночью залезет на шею – ей-богу
шарфик – и спит. Утром проснется, оближет нос, разбудит. Конечно, жалко, только
ничего с собой поделать не могу, тревожусь … – и взволнованно закончил, – я
выхаживал её, вы не знаете… ей и недели не было…
На этом тема была закрыта,
и далее разговор потек на удивление весело и легко. Узнав, что мы никогда не
пробовали змеиную настойку, он посчитал своим долгом угостить нас и отправил
гонца в лавку. Могло бы показаться странным, но, невзирая на скандал, Роман
оставил по себе приятные впечатления как радушный и гостеприимный хозяин. Его
поведение и вообще некоторую чудаковатость можно было объяснить тоской по
родине. Кроме того, мы не знали, как этому большому, в сущности, добродушному
человеку довелось жить, что довелось потерпеть, в чем разочароваться – это были
непраздные вопросы, судя по тому, что, имея какую-никакую жену, а по-настоящему
привязан он был лишь к легкомысленной безобидной собачке.
Он не хотел отпускать
нас и на прощание уверял, что отныне мы друзья и, следовательно, не должны
платить за гостеприимство. Конечно, мы не стали злоупотреблять добротой.
Прошла неделя. У нас
оставался последний день. Мы арендовали байк и чуть свет отправились вдоль побережья к «золотым львам»,
чтобы покутить напоследок, а возможно и покатать за покерным столом. До цели
оставалось немного, когда спустило колесо. Причиной оказался саморез, неизвестно откуда взявшийся на дороге. Местность
была пустынная, но, видимо, нам повезло: остановился попутный
байк с фургончиком и двумя молодыми кхмерами. Жара
стояла за сорок. Не торгуясь, я отдал пять долларов, и нас вместе с байком доставили в автомастерскую, где пообещали залатать
резину за час.
От автомастерской до «Очутеля»[2]
было рукой подать, и, вспомнив о Романе, мы решили попрощаться. На уличной
пляжной полосе – так это называлось на карте – было тихо и безлюдно, и только
одинокие мусорщики, подбиравшие с земли банки и фантики, лениво ползли от пляжа
к центральной кольцевой развязке. Мы неторопливо шли обочиной. Как бывает в
малоизученной местности, наши взоры, словно спеша норовили перескочить
горизонт. Сначала показалась кровля из пальмовых веток, потом появились
бамбуковые стены. У входа стояла на треноге та же школьная доска, но теперь на
ней красным мелом были выведены английские буквы.
Стойка, за которой
принимались заказы, пустовала. Где-то на заднем дворе слышалась неясная возня.
Мы не стали громко заявлять о себе, решив просто обождать. Тут до нас донеслась
мелодия с мобильного телефона, и мы обнаружили, что за крайним столиком сидят
двое мужчин. Один из них был ещё молод, но болезненно бледен. Он вышел на
дорогу. Наверное, был какой-то конфиденциальный разговор. Не сказать, что парня
пошатывало, однако ленивый клочок целлофана, гонимый слабым морским бризом мимо
нашей богадельни, определенно имел с ним сходство.
Второй был стройный,
мускулистый, по моде одет и пострижен. Ко всему он был красив холодной
нордической красотой. Умные серо-голубые глаза равнодушно и плавно отметили нас
и спокойно оставили, возвратившись к своим каким-то глубоким раздумьям.
– Может, пойдем? –
спросила моя женщина.
– Ну, раз уж пришли,
попрощаемся с Ромой, – сказал я.
Красивый мужчина снова
взглянул на нас без любопытства.
– Вы, видимо, пришли к
Роману?
Голос его был
академически сдержан и приятен.
– О, вы русский! –
обрадовался я.
– Эстонец. Меня зовут Энтони. – Предусмотрительно дождавшись, когда я
представлюсь, он сказал. – Рому похоронили.
– Как?! Когда?
– Пять дней назад.
– А что произошло?
– Говорят, сердце.
Трудно объяснить, но я
был в смятении.
– Не подскажете, где
его могила?
– Тело кремировали. –
Предваряя мои эмоции, погодя он добавил. – Здесь так принято. – Я молчал, и он,
может быть, желая как-то смягчить эффект, который произвела трагическая весть,
сказал ещё: – Жаль, мы каждый день завтракали вместе. Миша, – Энтони посмотрел на болезненно-бледного парня (тот все ещё
говорил по телефону) – будет скучать. Он тоже из Санкт-Петербурга. Рома часто
помогал ему.
Пришел парень –
владелец соседнего бара, неся ящик разнородного импортного алкоголя. Он встал
за стойку, положил в кассу мелочь для размена и стал педантично расставлять
бутылки, совмещая их по цвету, виду и объему. Наконец, мы увидели Соню. Она
приветливо и ласково с нами поздоровалась, спросила, как дела. Мы немного
поболтали, попрощались со всеми и покинули кафе. Мусорщики уже были далеко. Мы
направились вслед за ними к центральной кольцевой развязке, но прежде, на
противоположной обочине в тени увидели с десяток отдыхающих псов, поверх
которых, распушив кисточку, солидно восседала чихуахуа.