Рассказ
Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 61, 2018
Люфик
Сильно теперь жалеют в
Украине об утерянном ядерном щите Родины.
Но пострадала не только
страна в целом, но и отдельные лица.
Так, пострадал от
разоружения Люфик. Вообще, у него гордая польская фамилия Люх, но все называют
его Люфиком.
А может, Люх и не
польская фамилия, может он какой-нибудь жидок. Рожа у него какая-то такая.
Наверное, польский жидок. Здесь в Житомире это было обычное явление. Конечно,
сейчас, когда мы стоим в преддверии Европы, это неважно, но все-таки. Вообще,
жидов осталось очень мало – раз-два и обчелся. Если где-то и есть, то к нему
уже относятся без особой ненависти, а так, как к безобидному иностранцу.
Ну, неважно. А важно,
что Люфик пострадал. Давно это было, в 90-х, но боль той утраты живет в нем до
сих пор.
Сначала ядерное
разоружение показалось делом выгодным, и многие пацаны на нем приподнялись.
Нужно было только иметь выход на вояк.
У того же Люфика один
знакомый имел выход на одного прапора, своего кума. И вот, под его эгидой… Кстати,
об эгиде. Когда Люфик занимался политикой – Лепа Скачок баллотировался в мэры
Новогуйвинска – он нахватался разных словечек типа «когорта», «эгида» и так
далее. Но он тогда еще не знал, что это значит. Но однажды он сидел в
«Березке», а за соседним столиком кутила профессура из пединститута. На
перекуре разговорились о том, о сем, и Люфик задал давно мучивший его вопрос, и
один кандидат ему разжевал, что «эгида» – это козья шкура, со вставленной в нее
головой Медузы Горгоны, которую обыкновенно носили Зевс и Афина. Потрясая
эгидой, Зевс приводил в трепет как богов, так и людей.
Люфик постеснялся
спросить, кто такой Зевс, тем более Афина, но в принципе просек эту мутку…
И вот, под эгидой этого
прапора-кума, пацаны стали кобурить шахту из-под СС-20 в глухом лесу под
Корниным. Ее уже никто не охранял, не было грошей. Вояки все поснимали, но
кое-что еще оставалось. Главное, конечно, кабеля, но были и драгметаллы.
Драгметаллы выплавляли из плат и всяких пультов управления.
Под конец из
раскуроченной шахты потащили все подряд. Например, ребристые алюминиевые
радиаторы отопления.
Ими были обделаны
стенки пусковой шахты, чтобы поддерживать внутри нужную температуру. Чтобы СС-20
«Сатана» не отказала бы и не подвела в случае чего.
И вот, эти радиаторы
пошли в ход.
А Люфик вообще был не
при делах. Он себе сидел в гостях у Валесика. Сейчас Валесик уже умер десять
лет назад из-за проблем с раком, а тогда был еще как огурчик, и у него часто
собиралась братва. Валесик отсидел 27 лет в совокупности и тогда как раз откинулся.
Кличка его была Граф. Авторитетом он так и не стал, потому что когда напивался,
всем рассказывал о готовящихся в городе и области преступлениях.
Ну, неважно. Сидел
Люфик в гостях у Графа. Ну, сели они на кухне, запарили
зеленого чаю, набили «штык» и, попивая чаек, «пыхнули».
А на этой кухне стоял
как раз такой алюминиевый радиатор из ракетной шахты – пацаны подогнали, в знак
уважения и преклонения.
А до этого батареи на
кухне не было. Дом старый, дореволюционный, а заниматься батареями Графу не было
времени – он все сидел и сидел. А тут откинулся, старичок уже, 50 лет, зябнет,
и Ганчик с Кислым притащили и поставили ему этот агрегат.
А Люфик вообще не при
делах. Он пришел в гости покурить план.
Вот сидит он, курит
план, слушает зоновские байки и пьет чай.
И ставит ногу на этот
сатанинский обогреватель, ногу в только что купленном замшевом ботинке.
Конечно, тогда, в 97-м,
новые ботинки уже не были такой сенсацией, как в 87-м.
В
87-м на въезде в город, у кирпичной стеллы с надписью «Житомир»,
останавливались проезжие поляки, венгры с румынами и так далее и торговали с
житомирскими фарцовщиками.
В основном брали
электротовары, золото, коростышевский фарфор, скатерти с льнокомбината – все,
чем богата земля чернобыльская. А отдавали джинсы, батники, куртки из
заменителя «Пармалат», косметику «Пупо», польские французские духи и польскую
же итальянскую обувь.
Случалось, что молодой
человек, внимательно изучивший лейблы на каких-нибудь «левисах» или
«врангелях», вдруг оборачивался к лесу передом и стремглав убегал в сосняк,
ломая кусты, как олень, и со штанами в руках.
Поляк не гнался за
вором, но, истощив все польские ругательства, кричал уже по-русски: «зае’бал!..,
зае’бал!..», – хлопал дверцей и уезжал, проклиная эту страну, где даже дети
знают великую тайну бизнеса…
Но это в 87-м. Тогда
идешь по Михайловской в куртке «Пармалат», в остроносых «казаках», а прохожие
на тебя оборачиваются и девушки отдаются глазами.
А сейчас Люфик пошел в
магазин Упыря «Мир ботинков» и купил себе фирму за 200 долларов. Он как раз
сделал дело в Виннице, и деньги у него были.
Вот сидит он у Валесика
на кухне, поставил ногу на радиатор, сербает чаек и дует «план».
И вдруг спустя короткое
время замечает, что в подошву ему сильно печет. «Какой странный приход!» –
подумал Люфик, если перевести его мысли на культурный язык.
Приподнимает ногу и
украдкой смотрит на подошву своего фирмового бота, а она расплавилась и
прожглась уже не то что насквозь, а почти до мяса.
«Е..ть-копать!» –
только и успел подумать Люфик, сдергивая свою ногу с батареи.
Никто этого инцидента
не заметил, только Валесик по ходу говорит: «Зацените, какие у Люха колеса
новые».
– Нет, – говорит Люфик,
– они уже не такие и новые.
Незаметно пальцем
подровнял и загладил расплавленную резину и поспешил откланяться.
Проклиная эту ракетную
ебалу’ и все вместе взятые ядерные технологии, с выветрившимся из головы
«планом», Люфик побежал на Восточную к сапожнику Рустаму. Тот говорит:
– Слющяй, ты чего им
сделал?
Люфик говорит:
– Ты не поверишь,
пострадал от ядерного разоружения…
Вообще, с любителями
«пыхнуть», «дунуть», «взорвать штык», то есть с курильщиками конопли часто
происходят разные забавные и поучительные истории.
Так однажды Люфик тихо
и мирно сидел в гостях и курил канабис, когда вдруг опрокинулся и упал на пол
вместе со стулом.
Валесика баба, Томка,
которая гладила в это время брюки своему повелителю и была немного подшафе,
поглядела на закатившиеся глазки Люфика, побрызгала на него водой из утюга и
крикнула:
– Валерка, Люх отъехал!
Валесик, набивавший
штык, то есть насыпавший в беломорину дурь, рассеянно отозвался:
– Как он мог отъехать,
если он без машины?..
А один мастер по боксу,
напившись на именинах у одной телки, взял у Люха из рук папиросу и, пока Люх
отвернулся, выкурил ее в две тяги. А раньше этот поц никогда плана не курил. А
тут хапнул целый штык, да еще на водку. Он и раньше уже почти не базарил, а тут
выкурил всю, вместе с «пяткой».
Люфик, когда повернулся
к этому дурню, чтобы забрать свой сладкий косячок, оценил ситуацию и, глядя на
зеленое лицо спортсмена, почему-то вспомнил одну армейскую историю.
Как-то раз, а дело было
в советской армии в 81-м, он, молодой сержант, командовал взводом салабонов на
стрельбище.
Тогда перед присягой
боец был обязан пострелять из автомата, завершая этим, так сказать, «курс
молодого бойца». Отстрелялся и, пожалуйста, можешь принять присягу.
Старший лейтенант, злой
как собака, оттого что с похмелья и что баба не дала, говорит:
– Товарищ младший
сержант, проведите занятия по ЗОМП, чтобы взвод не скучал!
А они ждали своей
очереди стрелять.
А от себя летеха
прошипел:
– Е..ть до поросячьего
визга!
«Есть» – радостно
говорит Люфик. Любил он это дело, салабонов мучить.
Ну, началось – «газы!»,
«вспышка!», бег на карачках в противогазах и так далее. И, конечно,
рукоприкладство, как и положено в советской армии.
А между прочим, по
команде: «вспышка!», солдат обязан упасть на пузо, сомкнутыми ногами к ядерному
взрыву, рыло уткнуть в землю, а автомат, как главную ценность, засунуть под
себя.
«Это для того, – учили
деды, – чтобы расплавленный металл не затекал за воротник».
Ну, неважно. А важно
то, что занятия по ЗОМП/защита от оружия массового поражения происходили на
берегу холодного Балтийского моря, среди дюн, в глубоком мокром песке.
И к концу всех этих
кувырканий автоматы у салабонов оказались забиты песком по самое дуло.
– Товарищ младший
сержант, – несмело говорит самый смелый, – а как же стрелять, у меня затвор не
передергивается…
Люфик запоздало
содрогнулся. Он сразу представил разорванный ствол автомата и чью-нибудь
отбитую бошку. И себя в дисбате.
Страшные слухи и
легенды гуляли по Прибалтийскому военному округу о трех вещах: дисциплинарном
батальоне, одной литовской свиноферме и о Рижскомй окружной гауптвахте, где и
офицер-то рисковал не выйти живым, а не то что срочник.
Мысли вихрем пронеслись
в голове у Люфика.
Полгода ему в учебке
вбивали руками и ногами, как действовать в случае ядерной войны, чтобы умереть
не сразу, а успеть повоевать. Но как-то не пришлось ему отрабатывать «вспышки»
на песке и с оружием.
«Бля-а-а…», – подумал
Люфик.
И пришлось ему на
практике испытать прославленные надежность и безотказность советского «калаша».
Вспомнив чьи-то пьяные
россказни, он скомандовал:
– Передернуть затвор! А
если у какого-то муллы не получается, ударить по нему сапогом!
Бойцы послушно уперли
автоматы прикладами в землю и стали бить каблуками по ручке затвора, как будто
заводили старый мопед.
Наконец, затворы
разработались.
Никто не видел этих
манипуляций с оружием, потому что младший сержант Люфик отвел взвод подальше за
дюны.
До самого последнего
выстрела он вздрагивал всем телом.
И что же бы вы думали?!
Ни один автомат не только не разорвало, но даже не переклинило! В натуре
прочными и надежными оказались русские «калаши»!
То-то америкосы во
Вьетнаме старались зацепить трофейный «АК-47»! Шарили, черножопые!
Вот такие пироги! Так,
а к чему все это было сказано? Ах, да – смотрит Люфик на зеленое лицо
обсаженного боксера и думает: «План, конечно, легкий наркотик, но ты, дружочек,
часом, здесь сейчас не крякнешь?»
И представьте себе,
нет, не крякнул и к утру отошел, в хорошем смысле. Но наркотиков потом больше
никогда уже в жизни не курил.
Все думали, что он
ничего не помнит, но он помнил прекрасно и запомнил на всю оставшуюся жизнь,
как ровно в полночь переговариваются инопланетяне, незаметно захватившие нашу
голубую планету.
Это звучит смешно, но
на самом деле боксеру было так страшно, что не передать.
В общем, спортсмен
убедился на собственном опыте, что наркотики – не его стихия, и в дальнейшем
просто пил водку и курил обычные, табачные, сигареты, пока не разбился на
машине. Кличка его была Фуцан.
Вообще, жизнь – хитрая
штука, вроде «русской рулетки».
Так,
один плановой, Тимоша Маяков, художник из драмтеатра, мечтал продать за четыре
тысячи двести семьдесят пять долларов свою хату, однокомнатную «сталинку», и
уехать навсегда в Голландию, но не доехал до земли обетованной, а помер.
Но он заклеил ласты не
из-за плана, а из-за застарелого перитонита, так что план здесь был ни при чем.
Другой, тамада на
сельских свадьбах, Дима Лебедев, наоборот, плана никогда не нюхал, но сильно
пил и попал в наркодиспансер, в «горячий цех», откуда уже не вышел.
Так что, как ни крути,
итог один и тот же. Никогда не угадаешь, где соломки подложить. Это жизнь.
Каждому – свое. Сколько кому отмеряно, тому так и будет. Это уж как Бог даст.
Чему быть, тому не миновать.
Один бегает по стадиону
и умирает от рака легких. Другой пьет как конь и живет до ста лет, а когда его
потом вскроешь, у него печень, как у непьющего младенца.
Люфик уже немолодой
пацан – 56 катит, но все еще душою молод, любит потусоваться, приколотить
папироску, потрещать, посмеяться.
– План, – рассказывает
он молодым пацанам, – это единственный наркотик, который не причиняет ни
малейшего вреда и совершенно не ведет к привыканию.
Его послушать, так
канабис не наркота, а эликсир здоровья и долголетия.
Хотя по Люху это и не
скажешь.
Недавно он попал в
дурку на улице Сосновой. Попал совершенно случайно, после попытки суицида, но
уже вышел, с геройским шрамом на лбу и выбитыми передними зубами. А знаете,
почему в наркодиспансере одна палата называется «горячий цех»? Это когда вам
вколют серу…
Впрочем, как говорит
майор Томин, это уже совсем другая история…
Теофраст
Бомбаст
– Ну ты, умник,
вылетишь у меня с работы, аж гай зашумыть! – сказал директор Тютюннык.
Петр Ильич сгорбился на
унитазе, подпер голову рукой и задумался, что же означали эти слова Михайла
Степаныча. «Аж гай зашумыть» – это по-украински значит «быстро, в два счета».
Но почему? Кажется, он всегда старался скрывать на работе свое интеллектуальное
превосходство над всеми.
Петр Ильич служил
вахтером на проходной одного маленького заводика и мечтал поскорее дожить до
пенсии.
Поерзав на унитазе,
Петр Ильич раскрыл «Философский словарь» и погрузился в чтение.
Петр Ильич был
озабочен. Уже который месяц не мог он отыскать в «Словаре» нужного места.
Один философ, из новых
и, сколько он помнил, русский, написал, что вся философия есть надувательство,
шарлатанство, одно пустозвонство, «парад темпераментов».
Спустя короткое время
Петру Ильичу захотелось перечитать это ужасное место, но он его не нашел. Он
помнил, что это где-то слева, вверху страницы, но проклятый русский как в воду
канул.
С тех пор Петр Ильич
искал это место.
Сначала он раскрывал
«Философский словарь» наудачу, надеясь, что нужная страница найдется сама
собой. Но страница не находилась.
Тогда он принялся
методически перечитывать весь фолиант.
Через три месяца он его
дочитал. Русского философа не было.
Тогда
он прочел «Словарь» сзади наперед – от «Ямперса Карла, нем.
Экзистенционалиста», до «Абеляра Пьера, фр. Философа и теолога 12 века».
Русского нигде не было.
Петр Ильич не опустил
рук и теперь перечитывал «Философский словарь» по третьему разу, надеясь, что
проклятое место все же найдется. Ведь деваться ему было некуда.
– Парацельс, Филипп Ауреол
Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм, – прочел Петр Ильич вслух. – Чернокнижник, маг,
алхимик Эпохи Возрождения. Годы жизни…
Он всегда с особенным
вниманием прочитывал о годах жизни и смерти выдающихся людей, подсчитывая про
себя, кто сколько прожил.
– А Парацельс-то –
сорок восемь годков! – сказал Петр Ильич и усмехнулся.
Самому ему было уже 58.
Ощутив, что ноги совсем
затекли, Петр Ильич заложил «Философский словарь» закладкой из конфетного
фантика, положил его на изгиб трубы, с кряхтением поднялся, спустил воду в
унитазе и пошел на кухню.
«А может, и не было
никакого русского философа, – подумал он, – а это я сам придумал во сне, как
Дмитрий Иванович Менделеев? «Парад темпераментов» – черт, хорошо! Наверное, это
мое…»
Он попил чаю с
бубликами, сел в бабушкино кресло-качалку, похожее на венский стул на салазках
и, качаясь, стал читать «Разговоры с гетерами» Лукиана Самосатского…
Утром Петр Ильич
замерзал на остановке. Было так холодно, что в носу слипалось. Петр Ильич
глядел на звезды и представлял, что бы было, если бы межзвездное пространство
заполнял теплый воздух.
Подошла маршрутка, и
Петр Ильич сел у окна.
На одной остановке
вошел пассажир, сел позади Петра Ильича и дохнул таким, что Петр Ильич достал
свои вязаные перчатки и стал дышать через них. Пассажир деликатно сдерживал
дыхание, дышал носом, но это мало чему помогало.
Тем временем Петр Ильич
согрелся и повеселел.
Он
сошел на конечной, засвистал «Болеро» и пошел между сугробов на работу.
Вечером
и ночью
Вечерело. Природа
намаялась за день. Нежнее застонали дикие голуби. Какой-то насекомый зверек
чирикал и строчил, как будто тоненьким сверлом старались просверлить рельсу.
Древний асфальт не плавился, а хрустел под ногами, как морской песок. После
дневного зноя наступила вечерняя прохлада. Пролетел ветерок, и здорово запахло
очистными, как бы гниющим дерьмом. Это был удивительно стойкий запах, ведь
кожевенный не работал уже лет двадцать. В кустах, похожих на джунгли Индокитая,
обозначилось осторожное и мрачное движение. Там начиналась ночная жизнь, о
которой Алеша ничего не хотел знать. Потемневший воздух резко чертили
молчаливые черные бабочки. Кто-то слащаво запел, передразнивая соловья.
Соловьев Алеша любил, ему нравились их сладкоголосые трели. А это был,
наверное, какой-нибудь клест.
Взойдя на кучу мусора,
Алеша оглянулся. Луна уже всходила, дымная и красная. Никогда он не мог понять,
почему не видно обратную сторону. Луна ведь вращается? Или не вращается?
Закончив обход
вверенной ему территории, Алеша, старик сторож, зажег на столбе лампочку,
прикрыл ворота и пошел на кирпичный завод смотреть телевизор.
Коля, молодой вахтер,
смотрел чемпионат Европы по футболу.
Сначала Алеша
разглядывал прически, щетину и татуировки футболистов, но понемногу события на
поле увлекли его.
Маленький тренер бегал
по бровке и, судя по жестам, мерзко сквернословил, изрыгая отвратительные
итальянские ругательства. Однако со временем настроение у него изменилось и
круто пошло вверх. Теперь он плакал и возносил благодарения Деве Марии, которую
только что материл. Раздались безумные крики фанатиков – Италия победила
Испанию.
Алексей с Николаем
посмотрели еще одну передачу, где трое ведущих – двое парней и одна девушка –
комментировали в сатирическом ключе проигрыш испанцев.
Девушка в основном
молчала. У нее была короткая юбка, очень большая грудь и тонкие ноги. И эти
ноги она сложно и крепко заплетала одна вокруг другой, чтобы уберечь от
телезрителей свое сокровище. Иногда она расплетала ноги, мельком показывала
сокровище и переплетала ноги заново. Было совершенно ясно, что без этого
сокровища юноши не смогли бы шутить так остроумно.
Поздно ночью Алеша
вернулся к себе на базу. Его ждала посетительница. Из джунглей пришла черная
кошка. На дворе стояло 26 июня, уже 27-е, а кошка все не решалась расстаться с
зимней шубой. Одна половина у нее была худенькой, в новой гладкой шерстке,
потом шли ободранные до перхотной кожи бока, а ниже талии красовались пышные
панталоны, похожие на истлевшие ватные штаны.
– Ах, ты ж, малая
нимфетка!.. – пробормотал старик и кинул кусочек хлеба.
Кошка схватила хлеб и
исчезла. С этой кошкой была история.
Кошка появилась на
заброшенной автобазе года три назад. Каждую весну она приводила, неизвестно
откуда, четырех котят. Кормила их, воспитывала, тренировала и закаляла. Таких
пугливых и злобных котят было поискать в дикой природе. Но все равно, одного за
другим, их ловили, разрывали на куски и сжирали гиеновидные собаки. Кошка не
сдавалась и, дожив до апреля, повторяла попытку.
Старик смотрел, как
бросается на лампочку и гибнет мошкара, и не знал, что в этот самый миг в
городе на Волге, в одной из квартир, лежит высохший, отмучившийся труп его дяди
Толи.
Этот дядя был старший
брат Алешиного покойного отца Леонида. К сожалению, годы русско-украинской
войны оставили на дяде свои глубокие зарубки. Дядя Толик был чокнутый москаль,
хотя и был еврей. Он и так с трудом простил племяннику газовый конфликт
2005-го, а уж теперь, после Одессы, он отказывался даже плюнуть в трубку
телефона. Так Алеша ничего и не смог поделать. Он научился слать эсэмэски, но
это не помогло. Дядя замкнулся в молчании. Это было так плохо и глупо. Когда
дядя Толя был молодым, то увлекался фотографией. И если бы он не наезжал к ним
в гости со своим «Зенитом», не делал снимки и не присылал их потом в толстом
заказном письме, то в альбоме у Алешиных родителей были бы только фотографии
ноябрьских демонстраций.
Впрочем, теперь это уже
не имело значения: дядя Толик лежал на табуретках в лиловом гробу. Рядом на
диване сидели старушка жена и сын Юрка, прилетевший из Канады. Двадцать лет
этот хитрожопый жидок сидел в Канаде на «социале», нарожал там детей и недавно
поменял машину.
Они сидели и тихо
переговаривались насчет завтрашних похорон и поминок, исподволь настраиваясь на
финальный рывок. Все тяготы и лишения последних дней, когда папу по огромному
блату устроили в больницу умирать, и он закатывал там концерты, были забыты.
Они умолкали, взглядывали на гроб, всплакивали, и утрата казалась им
действительно тяжелой.
Звонить в Житомир
бандеровцу никто не собирался.