Рассказы
Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 60, 2017
Зима
Каждый вечер я иду
гулять и прохожу ровно семь километров. Пешком до Кузминского
парка от метро Волжская и обратно мимо церкви Николая II.
Если бы у меня была
собака, я бы гулял с ней, но пса у меня нет, я брожу один, в любую погоду и
смотрю по сторонам или наблюдаю за небом: как плывут невесомые облачка, как
птички летают в разные стороны. Что-то напеваю себе под нос или бормочу стишки
какого-нибудь забытого поэта.
Сначала сын Алешка
закончил институт и уехал программистом в Штаты. Я часто говорил ему:
– Зачем?
Но он только твердил
мне по скайпу раз в неделю, что жизнь – это болид на шоссе, и, если тебе
удалось сесть за руль, то остановиться уже невозможно. Все несутся как
сумасшедшие, и даже более того, существуют огромные штрафы, за то, что едешь
медленно. Сразу подойдут вышибалы с полосатыми жезлами и выкинут тебя на
обочину. Будешь потом смердеть всю оставшуюся жизнь или сопьёшься где-нибудь в
далекой провинции у моря, так что тебя не заметят даже близкие родственники и
друзья.
А потом жена Ася
переехала в Египет. Как Алешка эмигрировал, так она и сказала, что терпеть не
может этот тягучий бессмысленный снег, эту бесконечную бескрайнюю тоску. Когда
встаешь утром в январе и черным-черно за окном, когда выходишь вечером с работы
и черным-черно за окном, когда ежесекундно чувствуешь душевный холод и
невозможно от него избавиться, даже летом в тридцатиградусную жару на даче
где-нибудь в деревне Давыдово.
Я помню тогда взял
Асину ладонь, приложил к губам и ответил (или подумал, что ответил, возможно, я
промолчал):
– Тут так было всегда,
это нормально, здесь зато паутинки в сентябре летают,
как НЛО.
Ася вырвала ладонь,
отодрала от моих губ пальчики, посмотрела мне в глаза насмешливо и вызывающе,
задумчиво выдавив из себя:
– Я хочу прожить две
жизни. Одна уже закончилась.
И стала собирать вещи,
точнее, раздавать, потому что зачем в Египте теплые вещи, если там можно жить в
шортах на ее военную пенсию и ни о чем не задумываться.
Первое время я пытался
писать Асе письма или звонить по фэйсбуку, но
постепенно, не сразу, как-то исподволь все эти звонки стали необязательны,
словно уже нечего сказать или говорить ни к чему.
Вот ведь поезд, он
отошел от станции и спешит по рельсам, ты же не будешь бежать за ним, хватаясь
разорванным ртом за воздух, а встанешь, чтобы смотреть вдаль, или дождешься
следующего.
Но у нас с Асей не было
следующего поезда. В какой-то момент мне даже стало неинтересно, нашла ли она
себе кого-нибудь или так и живет одна, рассматривая вблизи Египетские пирамиды
и перебирая в ладонях желтый песок.
Поэтому каждый вечер я
иду гулять и прохожу ровно семь километров. Иногда мне везет (это бывает очень
редко), меня окликает кто-нибудь и что-нибудь спрашивает. Например, вчера меня
спросила немолодая женщина:
– Как доехать до
«Текстильщиков»?
Я снял очки, протер их
платком, подошел вплотную к женщине, посмотрел на ее стареющее лицо, на два
полотна волос, выпущенных справа и слева из-под шерстяной шапочки, и стал
медленно, с остановками и подробными объяснениями рассказывать ей, как доехать
до метро «Текстильщики» в надежде, что она меня не поймет.
Женщина меня, конечно,
не поняла, и тогда я сел вместе с ней в автобус и довез ее до метро
«Текстильщики», и женщина всю дорогу спрашивала меня:
– Неужели вам тоже до
метро?
И я кивал головой,
кивал головой, а потом посадил ее на электричку и пошел
домой. Остановился возле Люблинского пруда. Набрал
полную перчатку серого водянистого снега и стал с удовольствием его жевать,
потому что я люблю зиму.
Электричка
Они расположились рядом
со мной в электричке: сорокапятилетний седой мужчина с залысинами и некрасивая
кудрявая девочка. В тот момент я думал, ей лет четырнадцать. На платформе
«Новая» они не смогли сесть рядом, ехали друг напротив друга. Я уткнулся в
смартфон и наблюдал за ними.
Девочка всю дорогу
обращалась к мужчине. В интонациях слышались каприз и требовательность. Она то
просила мороженое, то жаловалась на работягу с пивным запахом, то подсовывала
мужчине экран мобильного телефона с игрой. Иногда кокетничала, улыбалась, и
было в этой улыбке что-то страшное, потому что виднелись выпирающие вперед
зубы, из симпатичной девочки она превращалась в карикатурного монстра.
Мужчина на все ее
просьбы и вопросы морщился. То ли от усталости, то ли от стеснительности.
Словно хотел сказать: «Здесь так делать не стоит, так не принято», – но девочка
заводилась еще больше, требовала максимума внимания. В какой-то момент я даже
оторвался от смартфона и долго не мог понять, что происходит.
Мужчина несколько раз
пытался достать из рюкзака книгу, что-то по философии, но раз за разом ему
приходилось откладывать в сторону толстый бордовый том и заниматься девочкой.
В конце концов, он сказал:
«Ева, все будет хорошо», – и уставился в окно на проплывающий лес ближайшего
Подмосковья, а Ева, обидевшись на мужчину, полезла в сумочку и вытащила
конфету.
К счастью, работяга при
виде контролеров, проверяющих билеты, убежал в тамбур, и девочка пересела к
мужчине, неожиданно склонив голову на его плечо и нежно взяв в ладонь его
грубые пальцы. Он испугался и внимательно посмотрел мне в глаза, но я сделал
вид, что ничего не замечаю.
После контролеров вагон
опустел, мы ехали практически в одиночестве, мужчина, пока я снимал с полки вещи,
украдкой поцеловал Еву, кажется, в губы, а может, и в щеку, я не рассмотрел.
Взяв свою поклажу, я
аккуратно переступил через ноги мужчины, еще раз взглянув на некрасивую Еву.
Пошел в первый вагон. Моя остановка следующая, а переход через железнодорожные
пути находится в начале состава.
Не дойдя до головы, я
остановился в тамбуре и закурил сигарету (нигде в Москве нет нормального
табака), несмотря на штраф за курение.
За стеклом набегали
высотные дома, виднелись автомобильное шоссе и редкие елочки. Стая
привокзальных собак облаяла меня, когда я выходил из электрички. Состав постоял
немного и тронулся, мне показалась, что Ева машет мне из окна, а мужчина,
успокоился и обрадовался. До родителей ехать двадцать минут на маршрутке, я
встал в очередь в ожидании авто. Часы показывали девятнадцать тридцать.
Ива
и жасмин
Жена приехала на дачу и
привезла куст жасмина. Он обещал в будущем вырасти в огромное дерево, чтобы
одаривать нас белыми пахучими цветками, из которых можно заваривать целебный
чай.
Мы внимательно
осмотрели дачное пространство и долго не могли понять, где высаживать жасмин. Даже
заспорили. Лена предлагала посадить возле развесистой серебристой ивы, чтобы
закрыть соседское крыльцо. Соседи любили выходить на него, потянуться,
промычать что-то нечленораздельное и долго осматривать с высоты наш участок:
как мы лежим в гамаке, читаем «Процесс» Кафки (уже второе лето), жарим
хрустящие куриные крылышки, ругаемся и спорим на весь СНТ.
Я же думал посадить
куст у калитки, чтобы терпкий запах цветения был доступен любому прохожему и каждый гость понимал: здесь живут садоводы,
любящие природу и готовые на тяжелые работы ради красоты.
Но, конечно, победила
жена, потому что это она выбирала жасмин, и она его везла по пробкам, так что я
ничего не мог Лене возразить. Просто пошел в сараюшку и достал блестящую
штыковую лопату с выкрашенным в черный цвет черенком.
Я долго примеривался,
куда воткнуть лопату, и, найдя место, сильно и больно вонзил ее в землю, отчего
во все стороны полетели жирные земляные брызги.
– Ты будешь здесь расти
долго и привольно, – думал я, ковыряясь в земле.
– Тебе здесь будет
хорошо и радостно, – думал я, махая лопатой.
Но, дойдя до глиняных
пластов, я во что-то уткнулся. Это был корень ивы, он торчал прямо посреди
вырытой ямы и мешал высадить жасмин.
Я позвал Лену, и мы
озабоченно стали рассуждать, что же делать.
Лена говорила, что надо
перенести яму и обойти корень, я же утверждал, что у ивы много корней и от
одного перерубленного с нее не убудет.
Работа застопорилась.
Мы выпили чаю, съели бублики с маком, искупались в пожарном пруду, на обратной
дороге я забежал в ларек и купил сигареты «Ротманс», потому что от долгих
умствований все скурил. Пришли на дачу и развесили одежду. Все это время корень
торчал в яме и не давал нам покоя. Время близилось к закату. Красное светило
заползало за горизонт, и нам казалось, что вместе с ним у нас уходят силы и нет
никакой возможности понять, что же делать с корнем.
В конце концов, когда
Лена улеглась спать, я, почти в темноте, схватил штыковую лопату, перерубил
корень, засунул в яму жасмин, добавил удобрения и пищевой хлам, засыпал яму
землей и тоже залез в кровать.
Утро наступило весело и
внезапно. Под окном орали коты и пташки. Теплая и сладкая роса омывала мои прорезиненные
тапочки. Ива стояла молодцом, под ней, колыхаясь на утреннем ветру, сиял
жасмин. До сентября мы не заметили никаких проблем и, довольные, уехали
зимовать в Москву.
Зима была долгая и
мучительная, выводила из себя, к тому же в январе в разгар крещенских морозов
таджики из ЖЭКа перерубили электрический кабель, и мы на неделю остались без
света. Пришлось ехать к родителям.
По весне же, в мае,
когда с тополей полетел мягкий пушок, мы, забрав кота и вещи, двинулись на дачу
и первое, что увидели – это засохшую иву и погибший под ней жасмин. Он даже не
принялся.
Молчаливый военный
отставник сосед Евгений Петрович ворчливо помогал мне пилить иву и еще долго
выговаривал нам, что мы лишились зелени, и теперь он всегда будет видеть с крыльца, как мы валяемся в гамаке и читаем старые,
бумажные, никому не нужные пожелтевшие книги.