рассказ
Перевод с датского Егора Фетисова
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 59, 2017
Перевод Егор Фетисов
Ким Ляйне о себе: я родился в Норвегии в 1961 году, где меня
воспитывали в духе и традициях Свидетелей Иеговы, но в шестнадцатилетнем
возрасте я перебрался в Копенгаген. У меня среднее специальное медицинское
образование в области сестринского дела. Я прожил пятнадцать лет в Гренландии.
Там разворачивается действие нескольких моих романов. В 2004 году я вернулся в
Данию и опубликовал свой первый роман, написанный как автобиография. На
настоящий момент изданы шесть моих романов и книга для детей. За роман «Пророки
фьорда Вечности», переведенный на большинство европейских языков, я получил
Литературную премию Северного совета. В данный момент я живу в Копенгагене,
женат, у меня четверо детей.
Рано
утром тихонько входят ассенизаторы, одетые в утепленные комбинезоны фирмы
«Канзас», в шапках из собачьего меха и резиновых сапогах, волоча за собой шлейф
вони, они идут через прихожую в туалет, вынимают из креплений ведро с
испражнениями, поднимают его, выносят на улицу, не расплескав ни капли
коричневой жижи, и сливают содержимое в большую бочку из-под нефти,
закрепленную на санях, которые ждут снаружи.
В сани запряжены восемь
собак. Вожаком упряжки до недавнего времени был десятилетний кобель по кличке
Чёрный. Он сделался слишком стар для далеких поездок на охоту и наслаждался
прелестями пенсионного существования, обеспечивая спокойную и надежную
транспортировку наполненной до краев бочки через поселок – ее везли на свалку и
просто опорожняли там через край. Но как-то утром пару недель назад хозяин
Чёрного, придя его запрягать, нашел пса мертвым. На снегу виднелись два больших
пятна крови, разлившиеся веером спереди и сзади. Это довольно обычная кончина
среди собак, перевозивших экскременты: они обжираются содержимым бочки, а там
полно разных химикалий. Чёрного сменила сука по кличке Морковка, которую
окрестили так за цвет шкуры. Морковка была вне себя от восторга, когда ей отвели
роль вожака. В первый же день, когда ее поставили во главе упряжки, она
заставила всех собак галопом нестись через фьорд, мотая за собой наполовину
опустевшую бочку, пока упряжка не скрылась из глаз за мысом. Собаки потом
возвращались в поселок по одной, волоча за собой по снегу обрывки упряжи. Саму
Морковку, сани и бочку так никто больше и не видел.
Ассенизаторам порядком надоели
эти мучения с собаками. Они отказываются ехать дальше, если им не дадут
снегоход вместо капризных животных. Стратегически момент выбран как нельзя
более удачно: они предъявляют свое требование прямо накануне Рождества. Пока
бочки наполняются нечистотами, коммуна поспешно пытается уладить вопрос.
Принимается решение о выделении снегохода. Таковой имеется у одной из компаний
в городе, однако доставить его можно только на вертолете, и сделать это, по
причине капризной погоды, неисправностей самого вертолета и наступления
рождественских праздников, представляется возможным не ранее, как в наступающем
году, к середине января. Ассенизаторы отказываются иметь дело с упряжкой. Люди
начинают опорожнять свои ведра с испражнениями прямо в снег во дворе.
Распряженные собаки бегают по округе, наступают лапами в коричневую жижу и жрут
ее с хлюпающим звуком, после чего их прохватывает понос, который пожирается
другими собаками. Двадцать шестого вечером срочно созывают внеочередное
собрание в административном помещении поселка, на котором люди требуют
незамедлительно принять меры. Если представители администрации не найдут выход
из положения, то ведра будут выливать им прямо сюда на крыльцо.
Тут поднимается
начальник аэропорта, невысокий, энергичный, коротко стриженный мужчина, и
предлагает выдать ассенизаторам гусеничный вездеход. Аэропорт от поселка в трех
километрах, на другом конце распадка, туда нанимают преимущественно с датским
паспортом – эдакий анклав, поддерживающий чисто символический контакт c местным
населением. За исключением самого Францена, который живет в поселке со своей
женой-гренландкой. Его бочка тоже переполнена, но он запретил домашним выливать
ее в снег за домом. В его семье стараются пореже ходить в туалет, держатся,
сколько могут, и пару раз в день выбираются на снегоходе в столовую при
аэропорте. Там есть канализация, то есть дерьмо отводится по подогреваемой
трубе на сотню метров от построек и изрыгается в воды фьорда.
Этот срам нельзя больше
терпеть, говорит пришедший на собрание Францен. Пока решается вопрос с
доставкой снегохода, постараемся выкрутиться за счет вездехода. Присутствующие
ликуют и аплодируют. Потом расходятся по своим провонявшим домам.
Ассенизаторы идут по
колее, оставленной снегоходом, к аэропорту, чтобы посмотреть на предлагаемый
вездеход и получить краткие указания, как им пользоваться. На своих гусеничных
траках он похож на бронированную военную самоходку, на нем тут каждый день
расчищают от снега взлетно-посадочную полосу. Теперь, случись что, мы остались
без вездехода, говорит Францен, но тут уж ничего не попишешь. С меня уже
достаточно всего этого дерьма. Только не угробьте машину, черт вас дери!
Ассенизаторы
возвращаются на вездеходе в поселок, они сидят на нем сверху, а он скользит по
снегу, покачиваясь на сугробах. Ребятишки бегут за ним и восторженно вопят,
взрослые стоят молча и наблюдают. Мужчины по очереди пробуют вездеход, сдают
задом между домами, взметают снежную пыль и играючи прорываются сквозь высокие
сугробы. Луч стробоскопа скользит по снегу, окрашивая его и дома в красный
цвет. У вездехода еще имеется прожектор, закрепленный на специальном подвижном
кронштейне. Им можно управлять прямо из кабины. Когда свет прожектора падает на
окруживших машину жителей поселка, их силуэты отчетливо проступают, словно
вырезанные ножницами из ночного мрака.
Уже поздний вечер, и
давным-давно стемнело. Но настроение у всех приподнятое, вездеход выглядит так,
словно любая задача ему под силу, и ассенизаторы решают не откладывать дело в
долгий ящик.
Они привязывают сани с
бочкой к железной дуге на бампере вездехода. На фоне гусеничной громадины сани
выглядят детскими салазками. Один из мужчин встает сзади на полозья, управляя
санями и тормозя их при помощи шеста, чтобы веревка не намоталась в гусеничный
трак. Они начинают с противоположного от свалки конца поселка, тех домов, что стоят
у самой воды. Бочка быстро заполняется. Двое ассенизаторов мчатся с ней к
свалке, один в кабине вездехода, другой – на полозьях саней. Еще четверо
выносят ведра из домов и ставят их наготове у колеи. Каждый раз, когда вездеход
возвращается, команду на нем меняют, чтобы у всех была возможность на нем прокатиться.
Работа спорится. Бочка за бочкой пролетают через поселок и опорожняются в одну
большую кучу, откуда содержимое постепенно стекает во фьорд. Пронзительно
кричат чайки, собаки лают и рвутся на привязи. Один дом за другим освобождается
от дерьма.
Когда вездеход
проезжает мимо школы, водитель забывает взять чуть в сторону, чтобы объехать
небольшое озерцо, и машина, с треском ломая лед, врезается в воду. Ассенизатор,
ехавший сзади на санях, успевает спастись, соскочив в снег. Он стоит на берегу
и смотрит, как вездеход уходит под лед. Ассенизатор зовет своего товарища, ему
кажется, что он видит, как тот мечется в кабине, отчаянно пытаясь совладать с
заклинившей дверью. Наконец водителю удается открыть дверь и выбраться на крышу
кабины, где он, присев на корточки, балансирует, в то время как вездеход с
чмокающим звуком погружается в воду. Крыша одним углом все еще выступает над
водой, когда машина перестает тонуть. Вездеход достиг дна. Мужчина пытается
спуститься с него, пробует ногой лед, но тот подается и начинает проваливаться.
Вокруг крыши образовалась большая черная дыра, заполненная водой. В
красновато-оранжевом свете стробоскопа, который продолжает вращаться еще несколько
минут, видно, как содержимое бочки растекается по поверхности озерца.
Несколько минут уходит
на то, чтобы снять мужчину с крыши вездехода. Его вытаскивают на берег,
совершенно замерзшего и обессилевшего. Он просит дать ему закурить, и кто-то
протягивает ему зажженную сигарету. Всё, я домой, бормочет он. На сегодня с
меня хватит.
Известие о том, что
вездеход утопили, приводит Францена в бешенство. В отчаянии он швыряет об стену
кружку с кофе, так что напиток расплескивается по обоям светло-коричневым
бутоном. Потом его охватывает ужас, и от этого чувства уже не избавиться. Что я
наделал! думает он. А тут еще штормовое предупреждение, это значит, будет
снегопад, и спасательная техника должна быть наготове, в том числе и два
принадлежащих аэропорту уборочных вездехода, из которых теперь остался один. В
худшем случае ему придется запретить посадку любых самолетов, и когда в
управлении аэропорта пронюхают, что всему виной он, отдавший в поселок один из
вездеходов, закончится все, во-первых, большими проблемами с перераспределением
задействованного транспорта, во-вторых, миллионными убытками для аэропорта, в-третьих,
его, Францена, увольнением, не говоря уже о том, что его отдадут под суд,
высмеют во всех газетах и заставят возмещать убытки. Он решает вызволить
потерпевшую аварию машину.
Швед Боссе, работающий
у них в аэропорту механиком, с ним солидарен. Он полагает, что, если поискать,
то найдутся и гидрокостюмы, и достаточное количество кислородных баллонов: все
это добро осталось после некогда временно располагавшейся здесь штаб-квартиры
военно-морских сил. Какое-то время спустя Боссе приволакивает в столовую
гидрокостюмы и баллоны. Они с Франценом проверяют снаряжение. У механика
сертификат дайвера еще с тех времен, когда он служил на шведском флоте. Сходятся
на том, что швед погрузится под лед с несколькими металлическими тросами и
зацепит их в надежных местах за вездеход. После этого они попытаются выдернуть
машину вторым вездеходом. Они сходятся во мнении, что все должно получиться.
Францен достает еще одну бутылку, и они сидят до поздней ночи, прикидывая так и
эдак, делая наброски на клочке бумаги и споря из-за получившихся цифр.
– Если все получится, я
проставляюсь по полной, – говорит Францен.
– Да уж проставишься,
не беспокойся, – говорит механик, который под воздействием алкоголя начинает
смешивать датские слова со шведскими еще больше, чем он это делает на трезвую
голову.
– Так я об этом и
говорю, – отвечает Францен. – Может, тебе бабу надо, так я тебе обеспечу
вариант.
– У меня и так бабы,
какие хочешь, – говорит Боссе. – Даже не суйся ко мне со своими бабами.
– Ага, держи карман
шире, бабы у него, – говорит Францен.
– Свою бабу давай, –
лезет в бутылку Боссе.
– Да пожалуйста, если
силенок хватит, – отвечает Францен.
– Надо сперва вытащить
этот чертов вездеход, это уж я беру на себя, – говорит механик.
– Иначе я не знаю, что
я сделаю, – произносит Францен, и костяшки его пальцев, сжимающих стакан с
выпивкой, бледнеют. – С этими кретинами, утопившими вездеход. Я им мозги
вышибу.
Механик слушает его
молча.
– Иногда у меня, и
правда, возникает такое желание, – продолжает Францен. – Они же ненавидят нас.
А я их. Если нам не удастся поправить ситуацию, то мне уже нечего будет терять.
Возьму свой «калашников» и пойду грохну их всех, зайду в магазин, когда он
откроется, как эти все делают в Штатах. – Он стреляет по воображаемым целям из
пневматической винтовки, озвучивая стрельбу губами.
– Хорошо, – соглашается
Боссе. – Поешь супа. Согрей внутренности.
Он переходит уже полностью
на шведский.
– Пятнадцать лет, –
негромко говорит Францен словно самому себе. – Я был еще совсем юнцом, когда
перебрался сюда.
– Кажется, пора идти
готовить баллоны к погружению. – Боссе поднимается из-за стола. – Их еще
наполнять кислородом.
– Смотри, не вляпайся в
какую-нибудь историю, как я, – кричит ему вдогонку Францен.
– Ладно, ладно, –
отзывается Боссе и исчезает за дверью.
На следующий день на
остров обрушивается шторм, а вслед за ним – сильный снегопад. Францен с чистой
совестью может закрыть аэропорт по причине нулевой видимости. Но рано или
поздно ветер и снег прекратятся, и тогда понадобится вся имеющаяся в наличии
техника, чтобы очистить взлетно-посадочную полосу.
Они с механиком едут в
поселок на оставшемся вездеходе. Останавливаются напротив школы и разглядывают
уголок кабины, на котором наросла ледяная корка, присыпанная снегом.
– Ты в курсе, что в
воде полно дерьма? – уточняет Францен.
– Твое дело не забыть
проставиться, – отвечает Боссе и ржет.
Францен что-то бормочет
себе под нос. Потом они идут в школьный спортзал, где Боссе облачается в
гидрокостюм, надевает маску, баллоны и ласты. Он открывает клапан. Раздается
шипение, как будто из газового баллона пошел газ.
– Ну как тебе в нем? –
спрашивает Францен.
Боссе делает вдох и
выдох, что-то подкручивает в снаряжении, подтягивает какой-то тросик, потом надевает
маску, несколько раз поправляет ее и с силой выдувает воздух через нос. Вокруг
загубника его рот расплывается в улыбке, и он поднимает вверх руки, показывая
при этом большой палец. Потом он, переваливаясь, как утка, выходит из здания
школы и садится на сани.
Францен катит его вниз
к воде, и Боссе осторожно ложится на лед. Цепляясь за поверхность специальными
шипами, он осторожно ползет на животе к середине озерца. Францен страхует его
при помощи веревки, понемногу ее разматывая. За Боссе по льду волочатся три
стальных троса. Они вместе рассчитали максимальную нагрузку, и тросы должны
выдержать. Все рассчитано с приличным запасом. Францен никого не просил
поучаствовать в спасении вездехода, а сам никто помощь не предложил. Кругом ни
души, если не считать нескольких лиц в окнах. Наверное, надо было все-таки
позвать нескольких мужчин – контролировать ситуацию, думает он, но в эту
секунду веревка у Францена в руках дергается, и он успевает заметить, как
тонкий, еще неокрепший лед проломился, и механик исчез под водой. Францен
удерживает натянувшуюся веревку, щурит глаза, в которые метет снег, и зовет:
– Боссе! Боссе?
Тут из воды появляется
сперва голова шведа, а потом рука, которой он машет Францену, чтобы тот не
беспокоился.
Несколько минут у шведа
уходит на то, чтобы расширить полынью вокруг себя, скалывая лед шипами. Теперь
у него больше места, и он не так скован в движениях. Потом он плывет к
провалившемуся под лед вездеходу, огибает его по кругу, пытается, по всей
видимости, понять, что там в какую сторону повернуто. Затем погружается под
воду. Веревка опять несильно дергается в руках Францена. Погружение в озеро
дерьма, думает Францен, отпустив пару метров страховки, летом ароматец будет
будь здоров, и он снова натягивает веревку. Он долго стоит так и всматривается
в черную дыру. Стоять без движения холодно, ветер продувает куртку насквозь. Он
слишком легко оделся. Простуда обеспечена, думает он. Потом снова замечает
голову Боссе. Тот, не выказывая признаков беспокойства, дергает за веревку.
Швед врубается своими «кошками» в лед, молотит по воде ластами, выкарабкивается
на поверхность, быстро отползает на безопасное от полыньи расстояние и
принимается стаскивать ласты.
– Да не стой ты столбом!
Я же сейчас отморожу тут себе все напрочь! – говорит он на смеси датского и
шведского.
Францен тащит его
обратно к зданию школы, помогает снять снаряжение и закутывает в шерстяной
плед. Наливает что-то из термоса в кружку.
– Держи, – говорит он.
– Горячее какао с ромом.
Боссе отхлебывает.
Через какое-то время его перестает бить озноб. Они оба хохочут. Францен в шутку
пихает шведа. Тот кашляет и сплевывает. – Блин, ну и запашок теперь от меня, –
говорит он уже на чистом шведском.
– Тебе показалось, –
подтрунивает над ним Францен. – На самом деле, ты сейчас пахнешь даже лучше,
чем обычно.
– Простуда обеспечена,
– продолжает Боссе на шведском. – Мне теперь еще дерьмо из легких придется
вычищать!
– Возьми отпуск, –
успокаивает его Францен. – Я даю тебе две недели оплачиваемого отпуска.
– Надо, однако, этот
чертов говноход на берег вытащить сперва, – говорит швед. – А там поглядим, удастся
ли мне вернуть его к жизни.
Согревшись, они
спускаются ко второму вездеходу и закрепляют тросы снизу на кузове, так чтобы
центр тяжести располагался как можно ниже. Механик говорит, что он под водой,
кажется, привязал тросы к тем же стойкам, хотя было почти ничего не видно. Но
он уверен, что тросы выдержат.
Францен залезает в
кабину, заводит вездеход, включает первую передачу и осторожно начинает
движение, оглядываясь через плечо, пока тросы не натягиваются, как скрипичные
струны. Механик машет ему, чтобы не останавливался. Францен немного дает газ,
чувствует, как гусеницы зарываются в снег. Останавливается.
– Сдай чуть назад! –
орет швед на своем языке. – А теперь опять вперед, рывками давай, нам надо
оторвать его ото дна! Не бойся, должен выдержать!
Вокруг уже начали
собираться зеваки. Францен узнает ночных ассенизаторов и бросает в их сторону
злобный взгляд. Но у них такой вид, словно происходящее их вообще не касается,
они стоят, засунув руки в карманы, с сигаретами, торчащими в углу рта. Он
видит, что они еще и отпускают комментарии и шуточки, показывают на что-то
пальцем и ржут. Францена это приводит в бешенство. Что пялитесь? Это же ваших
рук дело! Не видите или не доходит? Но они, похоже, напрочь лишены способности
чувствовать свою вину или ответственность за свои поступки. Мне никогда не
постичь, что у вас в головах, думает Францен, да и желания, нахрен, никакого. Он
ожесточенно газует.
План шведа, кажется,
начинает срабатывать. С каждой попыткой Францену удается проехать все дальше, и
у него появляется забавное ощущение, как будто от дна озера и впрямь что-то
отделяется. Тросы разрезали лед до самого берега, и кабина затонувшего
вездехода показалась из воды целиком. Но каждый раз, когда Францен немного сдает
назад, она наполовину снова погружается под воду. Он газует сильнее, делает
резкий рывок. Францен слышит, как громко лязгают тросы и карабины от нагрузки,
которая выросла вследствие появления какого-то неучтенного фактора, и думает,
бог весть, выдержат ли они. Однако он продолжает жать на газ, он не сдается,
проезжает несколько метров вперед, и вездеход отбрасывает, он сдает назад,
разгоняется и – снова невидимая преграда. Каждый раз это напоминает небольшое
лобовое столкновение, но он надежно пристегнут ремнем безопасности и вжимается
в спинку сиденья.
Потом действительно
что-то где-то отрывается как следует, но ощущение такое, что оторвалось не
совсем то, что они предполагали: вездеход поднимается криво, и Францен успевает
подумать, что один из тросов, видимо, лопнул, это, конечно, полная задница, и
он сидит, обернувшись через правое плечо, и смотрит на то, как вместе со
стойкой, которую он оторвал, трос выстреливает из-под воды, похожий на огромную
стальную плеть, описывающую идеальную дугу в воздухе, где из мглы сыплется
снег, превращаясь в луче стробоскопа в замерзшую сухую кровь, плеть, которая
железной стойкой вдребезги разносит стекло кабины, превращая его в подобие
сахарного песка, врывается внутрь и хлещет Францена по правому плечу, после
чего трос со смачным звуком бьет в грудную клетку, сломав Францену ребро и
выбив из него сознание. Находясь без сознания, он хотя бы не видит того, что
происходит дальше. Два оставшихся троса, на каждый из которых падает теперь на
33 процента больше нагрузки, спустя секунду рвутся тоже и с поющим звуком
вылетают из воды, рассекая красный, насыщенный снегом вечерний воздух, и бьют
по корпусу вездехода, не нанося, впрочем, существенного урона, если не считать
того, что поднимавшаяся уже было из озера машина, пуская пузыри, соскальзывает
обратно. Второй вездеход, в кабине которого Францен навалился без сознания на
руль и всей тяжестью тела давит на педаль газа, проносится на бешеной скорости
мимо здания администрации в сторону фьорда, врезается в высокий, обледеневший
край между колеей и открывающимся за ней обрывом и какое-то время парит в
воздухе над скалами и валунами, лежащими глубоко внизу.
Когда они, карабкаясь
по камням, спускаются к воде, предводительствуемые чертыхающимся Боссе, они
обнаруживают вездеход, смятый от удара о выступающие из воды огромные камни,
как консервная банка. Катясь с обрыва, он несколько раз перекувырнулся и лежит,
погрузившись задней частью в воду. Ветер с моря, и волны накатываются на задний
бампер вездехода и его гусеницы. Механик подбегает к кабине. Стекло треснуло,
превратившись в нераспадающийся кусок белой глазури, пропитанный кровью.
Он приоткрывает дверцу,
заглядывает внутрь и окликает:
– Вигго?
Потом орет столпившимся
на краю обрыва людям: Не стойте, черт вас дери, бегите за медсестрой! Он еще
дышит!
Пожарный расчет поселка
извлекает Францена из кабины и привязывает его к носилкам. Карабкаясь по
заледеневшим камням, они несколько раз едва не роняют его, а один раз его
голова даже оказывается под водой, но Францен не жалуется. Он лежит с открытыми
глазами, безмолвно уставившись в одну точку, но он дышит. Они бегом несут его в
медпункт, где медсестра накладывает ему несколько повязок, останавливая кровь,
закутывает его в теплые покрывала и делает массу внутривенных уколов, так что
его состояние стабилизируется. На следующий день за ним прилетает вертолет.
Поскольку аэропорт по причине метели закрыт на неопределенное время, Францена,
к сожалению, нельзя доставить в Рейкьявик, где находится ближайший госпиталь
подходящего профиля, но зато его теперь можно слегка подлатать в местной
городской больничке. Позднее врачи поведают ему, что он не сможет владеть
плечом, как раньше, и на десять-пятнадцать процентов он теперь инвалид.
Администрация аэропорта отправляет его в бессрочный отпуск, люди посмеиваются
над ним, история попадает на передние полосы двух крупных газет, которые читают
по всей стране. Он уже не возвращается в поселок, сидит в полном одиночестве в
баре и пьет, разглядывая себя в зеркале за рядом выставленных бутылок.
Однако спустя день
после случившегося несчастья ассенизаторы запрягают новую упряжку и находят
вполне вменяемого вожака, им делают третьи сани, они вырезают верх в третьей
бочке. Все налаживается, люди рады, что вернулись к привычному. Двадцать
девятого декабря они объезжают все дома. Поселок встречает Новый год, освободив
свои ведра от дерьма и мочи.
Перевод с
датского Егора Фетисова