Перевод с датского Евгения Шапиро
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 59, 2017
Перевод Евгений Шапиро
Сёрен Ульрик Томсен (род. 1956) – один
из самых известных современных датских поэтов. Получил литературное образование
в Копенгагенском университете. Дебютировал книгой стихов «Сити Слэнг» в 1981 году. Является автором многочисленных
поэтических сборников, сборников эссе и литературоведческих статей, а также
членом Датской академии (1995). Лауреат множества премий, в том числе премии
газеты «Уикендависен» (1992), ведущей датской
воскресной газеты.
Из сборника «Сити Слэнг» (1981)
Живой
дождевые
капли
стекают
по руке
я
живой
телефон
звонит
трубка
холодит ладонь
я
живой
плачу
приставляю
мою руку
к
затылку
я
живой
ворота
захлопнулись
машины
свистят за оградой
я
живой
одежда
запачкалась
вода
закипает
я
живой
хочу
услышать твой голос
его
здесь нет
натыкаюсь
на стол
я
живой
все
помню запах
в
его квартире
ветер
на стоянке у гавани
я
живой
вот
и старые стихи
письма
мемуары
10
лет 8 лет 7 лет год
я
живой
написать
в контору
скисло
молоко
я
плáчу
я
живой
плáчу
живой
Медленно
наружу
Медленно
пишутся строки
выстраиваясь
на бумаге
медленно
кружка плывет
ко
рту со стола
тело
медленно передвигается
по
лестнице с улицы в комнату
фразу
медленно выговариваю
в
телефонную трубку
медленно
руку кладешь мне на шею
прижимаешь
к груди мою голову –
быстро
свет
мелькает в глазах, звук раздается в ушах
где-то
в нервной системе
вспышка
сигнала на долю секунды
спешно
вбирает кожа
холодное,
теплое, твердое, мягкое
внутрь
все движется быстро
но
медленным
темпом
наружу
Из
сборника эссе «Горит моя свеча – очертания
новой поэтики» (1985)
«Но Вы-то, господин, умрете.
К этому все сводится».
Жак Лакан
К
этому все сводится
О,
сердце – чудесная, тяжкая мышца
что
пульсом отмеряет мой рост к нулю
но
Вы-то, господин,
по
бледной и тощей спине твоей
хлещет
густая,
алая жидкость
клокочет,
стекая по твоей прохладной коже
я
пока еще держусь на весу
за
дикий блеск в твоих глазах
Вы
умрете, господин
рука
– телесная дверь
есть
только 1 вход – наружу
есть
только 1 выход – внутрь
ты
высовываешь жирный, блещущий язык
нож
света разрезает небо и плоть
и
я, готовый к смерти,
сосчитываю
сколько еще до уровня тела
до
0 – point
– zero
oh
oh
oh
протягиваю
тощую, волшебную руку
белые
влажные розы во мрак
сквозь
мембрану мрака
я
женился на воде, чьи волны, лизнув меня,
сразу
обрушились
о,
прохладный серебристый свет впился в мою плоть
и
навсегда вписался в мой каркас
моя
гордость мерцает во мраке
парят
этажи по кривой, соединенные
лестницами
мрака и стремянками света
deine Schritte kenn’ich, deinen
schönen Gang[1]
я
прорастаю прочь
выпадает
липкая свеча из твоей живой руки
а
я
плыву
в потоке твоего дыхания
прорастаю
прочь
я
оставил на столе по синему перу за каждый
счастливый
день
за
каждый счастливый день я оставил по одному
и
покидая тебя я зажигаю за тебя свечу
и
я спускаюсь по лестнице, а ты остаешься один
позади
и
я покидаю тебя, и теперь ты совсем один
и
горит за тебя свеча пока я ее не задую
да,
горит за тебя пока не задую
и
вот, задуваю:
Все.
Из
сборника «Выморочен» (1991)
*
Посвящено
всему что слишком долго простояло под дождем
в
тепле в тени во всей Вселенной на ветру;
всему
прикованному к жизни
под
тонким слоем ржавчины, искрящейся на солнце.
Всему,
что дождевыми каплями стекает
по
извести кирпичных стен, по марле водостоков
чтоб
воплотиться в окисле, затем – в пыли;
здесь
не случайно упомянут отрицательный прирост,
а
также патина, коррозия и разрушение покрытий,
ведь
это посвящение бездомному,
нашедшему
приют в кустах электропроводов,
в
моче, в небрежной зарисовке.
Не
посвящение костям трески,
белеющим
на блюде, тоже белом,
но
тем волокнам рыбьим, что гниют,
в
моих зубах – между серебряным и золотым;
той
крови, что течет по воску нитки для зубов
и
в зеркале блестит перед твоим лицом.
Само
лицо не различимо в зеркале,
но
отражается в лице другого.
*
Все
потерять и с собою носить,
словно
к единственному лицу
подобрать
незримую красоту.
Охватить
всю жестокость в арабеске зеленого цвета
и
быть достойным ее.
Сиять,
как теплица в исландской ночи;
шатающаяся
палатка из стекла,
наполненная
треснувшими фруктами.
Повернуться
подобно глубокой тарелке радара
к
бескрайним степям неизведанного Востока.
Развалиться,
всем телом раскинувшись,
–
голова, руки, пенис –
и
снизу черная обувь.
Пропустить
сквозь себя боль другого,
напрямик,
через шлюзы собственной плоти,
и
обязательно чуть-чуть поспать.
Подарить
свои лучшие две строки:
ту,
что светится, как бузина,
и
ту, с тяжестью сирени.
Пусть
никто не коснется гвоздики.
Искать
столь до боли красивое слово,
что
его и представить себе невозможно,
а
все те, что возможно, связать во времени цифр и рептилий.
Заменить
одним взмахом руки
любовь
целой жизни,
и
любить всю жизнь напролет
как
рукою махнуть.
Говорить,
и в итоге услышать свой голос, забыть
о себе, пройти по доске и вернуться
помилованным,
пустить
правду на ветер,
а
душу свою уложить на горящий листок.
Из
сборника «Шаткость сотворенного» (1996)
*
Молодой
врач направляет луч света
в
мой глаз,
где
шелестит немое кино.
Последнего
из действующих лиц,
предоставившего
мне
записывать
историю,
я
вчера похоронил,
в
то время как сирень, лебеди
и
что еще есть белого на свете
все
остальное покрывали тенью.
Но
здесь я лишь сидел и прислушивался
к
бурлению
двух
таблеток кодеина в воде.
«Это
наследственное», говорит он
и
выключает фонарик.
*
Прости,
что я вижу твои кости прежде плоти,
плоть
твою прежде платья
и
платье твое прежде скользящего взгляда,
ведь
на дворе декабрь, и если есть что-то более голое,
чем
та кошмарная курица,
–
я поднял ее с холодильной витрины и сразу же уронил,
почувствовав,
как потекла ее жидкая кровь
сквозь
целлофан в мой рукав, –
то
это – деревья,
чьи
темные конструкции преследуют меня,
как
и все, что живет, но напоминает о смерти,
и
все, что мертво, но как будто живет;
задачи
с семью переменными,
перекрученные
раковины стихов
и
краны Северной Гавани, подрагивающие на ветру,
пока
я засыпаю в объятьях твоих тонких рук,
но
вижу во сне высотки, обставленные лесами,
и
сами леса под хлопающим брезентом.
Прости
мне мой взгляд – он пробежался по тебе, как времена года,
то
украшая тебя светом ласки,
то
раздевая тебя леденящим дождем;
я
ведь не утверждаю,
что
суровые стволы этого месяца
правдивее
пушистых листьев мая –
разбираться
с правдой – дело молодежи:
Мне
же достаточно просто
сказать
все, как есть.
Из
сборника «Потрясенное зеркало» (2011)
*
Каждый
год в тот же день
случайно
совпавший с твоим днем рождения
мы
садимся на поезд и едем в Орхус,
чтобы
посетить твою могилу.
Ведь
так получилось что именно там
нет
тебя.
В
городе покупаем цветы по дороге
и
ведем наши будничные разговоры
пока
не оказываемся у надгробия.
А
на обратном пути всегда идет дождь.
Поскольку
все это бессмысленно
и
все же реально
оно
несомненно имеет огромное значение.
*
Не
то чтобы ты перестала быть красивой
но
раньше было по-другому
когда
мы танцевали под дождем
и
хрупкость была только частью
твоей
красоты
коловшей
мой глаз как игла.
А
сегодня когда мы
столкнулись
на перекрестке
Серебряной
улицы и свет упал
на
твое нежное платье
красота
наоборот
только
часть твоей хрупкости
режущей
мой взгляд как осколок стекла.
*
16
лет назад я приобрел картонную коробку
в которой была кошка янтарного цвета
и
вот она опять лежит в коробке
на
велосипедном багажнике по пути через город
к
некоему саду в районе Брёнсхой
где
я намерен закопать это животное
хотя
согласно старой догме
я
не увижу ее снова
поскольку
у кошек нет души.
Но
что я тогда читал
в
ее зеленых глазах
когда
они вглядывались в мои собственные
будто
и она
пыталась
меня о чем-то спросить?
Я
не воображаю
что
найду ответ
написав
эти строчки
наверно
я просто надеюсь
что
их прочитают
и
к тому времени
когда
я не увижу Китти снова.
*
Радио
настроилось на дальнюю станцию
где
хор детских голосов
на
языке напоминающем русский
читает
вслух что-то напоминающее поэзию
и
звучащее как перевод
стиха
который я сочинял всю жизнь.
Перевод
с датского Евгения Шапиро