рассказ
Перевод с датского Егора Фетисова
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 59, 2017
Перевод Егор Фетисов
Пия Юль
(род. в 1962 году) – автор двух романов, трех сборников
рассказов, девяти книг стихов, двух книг для детей и ряда пьес. Кроме того, Пия
Юль перевела более 50 произведений с английского и шведского языков. Роман Пии
Юль «Убийство Халланда» был
издан на русском языке в 2012 году. Лауреат ряда премий, в том числе Датской
литературной премии критиков (2014), Премии Монтана (2011) и Премии Датского банка (2009).
Только по возвращении
домой я обнаружила у себя вшей. Заметила, как они снуют у меня в волосах, и
даже завизжала. Где я умудрилась их подцепить – неужели на квартире, в которую
меня поселили как приглашенного участника конференции? Белье выглядело довольно застиранным и несвежим, но
я постелила его, ведь оно предназначалось для меня, и к тому же я чувствовала
себя очень уставшей. Вообще поездка получилась не особо удачной. Я выступила с
докладом утром второго дня, прочитала его на скованном официозном немецком, поскольку меня
предупредили, что лучше выступить по-немецки, но слушатели сидели с довольно
отсутствующим видом, и у меня сложилось впечатление, что они с трудом меня
понимают. Поднимая глаза от текста доклада, я наталкивалась на остекленевшие
взгляды, не встретив в зале ни одной ободряющей улыбки.
За обедом после доклада
мы говорили по-английски. Обрадовавшись, что теперь мне легче изъясняться и
первое испытание уже позади, я, в поисках темы для непринужденной беседы,
завела речь о том, как накануне добиралась сюда на автобусе, в восторженных
тонах описала березовые рощи, деревянные домики, аистов и закончила свой
монолог вопросом:
– Вполне русская
картина, вам не кажется?
Масштаб допущенной
бестактности был осознан мною еще до того, как в ответ на мою фразу воцарилось
всеобщее молчание. Тишина была поистине давящая. Я состроила максимально
бесстрастную мину, как будто и не ждала услышать никакого ответа. Ответа и не последовало, они проигнорировали мой
вопрос целиком и полностью; обменявшись смущенными взглядами, они как по
команде перевели разговор на другую тему, в обсуждении которой я не могла
принять участия, и мне осталось только наклониться над тарелкой, поглощая
блюдо, называвшееся «цеппелины»; я продолжала раздраженно жевать и все никак не
могла проглотить это странное нечто. Сначала я почувствовала себя
ужасно неловко, но во мне тлела злость. Да, я, сама того не желая, задела их и
оскорбила их чувства, но, хотя я им и сочувствовала, мне было в то же самое
время охота их высмеять, они повели себя не очень-то умно. Ведь я знала,
пускай и не была в России, что там есть березовые рощи, деревянные избы и
аисты, наверное, тоже. Так в чем я была неправа, предположив, что местность,
через которую я ехала, была похожа на ландшафт в России? Или, может, Россия не
находится вон там, совсем поблизости? Или граница страны предполагает
кардинальную смену ландшафта? Я бросила взгляд за окно. Мы сидели в ресторане
на втором этаже, солнце искрилось на площади, и за окнами как раз была крона
березы, ветер развернул ее листья внутренней, серой стороной к нам.
– У меня сегодня день
рождения, – говорю я.
Образ мужчины, который,
спустившись по трапу самолета, падает на колени и целует землю. Мне всегда
казалось это театральным. Однако я думала: «В жизни этого мужчины есть вещи,
которые что-то для него значат». Я думала об этом не без зависти. Дом. Родина.
Что это такое? Почему человеку хочется вернуться домой? Особенно, когда
возвращение невозможно. Но тем сильнее это желание.
Их лица мгновенно
становятся доброжелательными! Они поздравляют меня. Ректор университета
подзывает официанта, и нам немедленно приносят еще водки и шампанского. Сидящий
рядом со мной мужчина завладевает моей рукой и подносит ее к своим сухим губам.
Возле меня откуда ни возьмись
оказываются два букета цветов. Я даже не успела понять, откуда они взялись, но
несу их на руках, как младенца, когда мы выходим на залитую солнцем улицу. Дует
легкий ветерок, он треплет локоны, целлофан, в который завернут букет, и сами
цветы. Пахнет лилиями.
У нас по плану
присутствие на чтении стихов. Если я правильно поняла, декламация будет
происходить в больнице, но я могла и ослышаться. Мы идем по городу, в
приподнятом настроении от алкоголя и солнечной погоды, я обнимаю букеты, мы
болтаем на темы, которые ни к чему не обязывают и абсолютно безопасны,
разумеется, не касаясь никаких русских ландшафтов, однако Россию все же
упоминаем, поскольку один из трех поэтов, стихи которых нам предстоит слушать,
русский. Они обсуждают его внешность, толстенький коротышка, говорят они и
смеются, вспоминая, как он выглядит. Он красит волосы в черный цвет, и вообще
он немного комичный тип. Хотя большой поэт, добавляют они, внезапно сделавшись
серьезными. Они наперебой разъясняют мне что-то на ломаном английском, но
картина яснее не становится. Однако понятно, что они воспринимают этого поэта
всерьез. Если не считать его внешность, тут уж дудки, потому что он толстенький
коротышка, повторяют они и смеются. В больнице нас ждет немногочисленная
компания. Я сразу же замечаю нашего невысокого темноволосого толстячка. Два
других поэта выше ростом и стройнее, один из них совсем молодой, другой с седой
бородой, она слегка колется, когда он склоняется к моей руке и целует ее.
По-английски он не говорит, но за него говорит его взгляд. Я прислоняюсь к
стене в коридоре, в котором должно проходить чтение. Я думала, что это будет
выступление перед пациентами, но их тут нет. Двери кабинетов открываются, и
послушать нас выходят облаченные в белые халаты мужчины и женщины. Поэты читают
по очереди. Молоденькая медсестра вручает каждому цветы и ищет меня глазами
среди присутствующих, чтобы подарить мне последний оставшийся букет. Он мне
полагается за то, что меня пригласили из другой страны. По всей видимости, ни
для кого уже не секрет, что у меня день рождения, поскольку я незамедлительно
получаю цветы от двух поэтов, тех, что повыше ростом, при этом они не упускают
возможности поцеловать мне руку. Нам наливают по бокалу шампанского, но по
плану мы не должны злоупотреблять временем медицинского персонала, они все-таки
на работе. Коротышке русскому неловко, он прячет глаза за толстыми стеклами
очков и, вжав голову в плечи, но целеустремленно идет к выходу из здания. Мы
выходим вслед за ним. Никого не заботит, что у меня довольно большая охапка
цветов, которую не так легко нести. Русский быстрым шагом пересекает площадь,
подходит к памятнику, установленному посреди большой клумбы, и возлагает цветы
к ногам изваяния. «Он не может иначе, он же русский», – шепчет мне в
самое ухо какая-то женщина. «Это Пушкин», – объясняет кто-то, имея в виду
памятник.
Когда мы направляемся к
микроавтобусу, на котором нам, по всей видимости, предстоит ехать, я чувствую,
как брызги моего великолепного настроения разлетаются вокруг, как брызги
шампанского. Солнце сияет. Я думаю о том, что этот русский – настоящий поэт, он
ощущает что-то такое, чего мне никогда не доводилось ощущать. Остальные
считают, что поступить так – был его долг, ну хорошо, тогда это чувство долга,
у меня оно всегда отсутствовало в подобной форме, хотя меня это не особо
угнетает, просто я была рада видеть, как он это сделал. Никто из моих знакомых
соотечественников не станет возлагать цветы у подножия памятника поэту. Да мне
что-то и не припоминаются подобные памятники. Никто так и не рассказал мне,
куда мы сейчас поедем, но у меня на душе легкость и безразличие, я аккуратно
складываю все подаренные мне цветы в микроавтобус и залезаю следом. Бородатый
поэт садится рядом со мной, придется говорить на немецком, потому что он не знает ни слова
по-английски. Впервые в жизни я бегло общаюсь по-немецки, я делаю это не без
блеска, у моего собеседника карие глаза поэта. Автобус останавливается где-то в
полях, и мы бредем по проселочной дороге к маленькой деревянной избушке. Здесь
жил один из самых известных поэтов этой страны, мы должны с видимым интересом
заглянуть вот в эту комнату, тут что-то вроде музея. В ней масса народа, стар и млад, откуда они только
взялись, никак не могу понять, ведь поблизости ни одной припаркованной машины.
Наши поэты снова выступают, теперь в саду, им вручают цветы, и на этот раз уже
все трое устремляются ко мне и дарят свои букеты. Снова поцелуй ручки, он,
очевидно, идет в комплекте с цветами. Зрители хлопают и затягивают песню, я
делаю попытки подтягивать, пока до меня
наконец не доходит, что это песня в честь моего дня рождения. Я складываю
очередные букеты на заднем сиденье микроавтобуса и сажусь рядом с бородачом;
теперь мы едем смотреть дом другого поэта. Когда мне преподносят букеты в
четвертый раз, я беру их, почти не глядя, по крайней мере, совершенно забываю
сунуть в бутоны свой нос. Уже стемнело, и я не понимаю, где мы. Надо было взять
с собой зубную щетку, поскольку нам предстоит заночевать в маленьком
провинциальном городке. Хотя мы еще до
туда не добрались – пока что у нас в планах поесть. Мы садимся в ресторане,
где, кроме нас, нет посетителей, мы очень проголодались, но едим умеренно,
вместо того, чтобы есть, мы курим и громко орем на разных языках, а молодой
поэт поднимается из-за стола и произносит что-то с очень выразительными
интонациями, вполне вероятно, стихи. Никто не аплодирует, все только слегка
наклоняют головы. Прежде чем мы едем дальше, один из лекторов и наш русский
поэт идут куда-то за сигаретами и возвращаются в автобус с двумя большими
бутылками водки и несколькими еще более вместительными бутылками с содовой. Бутылки передают по
кругу. Я не уверена, что мне стоит пить, и все-таки делаю это, прикладываюсь к
горлышку, когда очередь доходит до меня. Теперь я говорю еще и на языке,
напоминающем французский, поскольку по-французски говорит наш русский поэт, а он наконец осмелился со мной пообщаться.
Бородач обнимает меня за плечи, но я делаю
вид, что не замечаю этого, я пою в темноте автобуса одну из ностальгических
песен моей родины, и она звучит в моем исполнении довольно порочно, все
восторженно вопят, и на следующее утро, когда я проснусь, эхо этих пропитанных
сексуальным желанием выкриков все еще будет стоять у меня в ушах, но сейчас они
мне такими не кажутся, мы же просто забавляемся, думаю я. Перед
входом в провинциальную гостиницу я отчаянно пытаюсь собрать в охапку все свои
цветы, русский только-только успевает добраться до сточной канавы,
переламывается поперек, и его начинает рвать; мне не дотащить все эти букеты,
бородач помогает мне, но, когда мы поднимаемся в лифте, меня охватывает
беспокойство: мы так прижались друг к другу, не значит ли это, что он
собирается зайти ко мне в номер? Он собирается, но собирается и одна из нашей
компании, полячка, она тоже ночует в этом номере, он кладет букеты на пол, и я
бросаю сверху свою охапку. «Главу склонив, потупив взор, они в безмолвии расстались»,[1]
– говорит он вполголоса. Мы все еще разговариваем по-немецки. Я не знаю, что
ответить.
– Пушкин, – доносится
из кровати, где улеглась полячка.
Перед тем, как
выключить ночник, я бросаю взгляд на море цветов. Как будто их возложили на
могилу. Кто умер? В темноте полячка переходит на русский. «Что ты говоришь?» –
спрашиваю я. «Повторяю строки из Пушкина, которые он процитировал, на том
языке, на котором они написаны». Я рада, что скоро окажусь дома. И, оказавшись
дома, замечу, что у меня вши.
Перевод с датского Егора Фетисова