рассказ
Перевод с датского Егора Фетисова
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 59, 2017
Перевод Егор Фетисов
Иб Микаель родился в 1945
году. Дебютировал в 1970-м романом «Не существующий сон о кораблях» и с тех пор
написал множество романов, рассказов и стихов, созданных под впечатлением от
путешествий в самые разные уголки земного шара. Иб Микаель – автор как фантастических
текстов, так и рассказов, основанных на его воспоминаниях. Для его прозы
характерен сплав времени и пространства, он известен своим эклектичным стилем,
который всегда нацелен на то, чтобы вобрать в себя мельчайшие нюансы действительности.
Иб Микаель был лауреатом
целого ряда премий и на сегодняшний день является одним из самых читаемых
датских писателей
Эту историю я услышал
от Таити Натуа.
Он рассказал мне ее на
маленьком коралловом острове Макемо, где в лагуне
бросило якорь судно, на котором я путешествовал по Тихому океану.
И только ныряльщик, о
котором повествует эта история, остается в ней безымянным. Известно, что он был
очень юн. Он мечтал о женщине, и навесном моторе, и о собственной лодке. Он не
боялся ни черта, ни Бога, но был беден, а девушке, в которую он был влюблен,
было семнадцать – ее формы напоминали полную луну, а под кожей у нее будто
прятались таинственные лучи, так что она вся светилась изнутри в его ночах. Хинануи, вот как ее звали. Она была дочерью местного вождя,
правившего атоллом. С той самой ночи, когда она открыла ныряльщику глубины
своего лона, ее отец встал между ними.
Юноша лелеял надежду,
что его мечты сбудутся. Он хотел обзавестись небольшой плантацией кокосовых
пальм, собирать урожай копры и складывать ее в мешки, которые он в свой срок продавал
бы на заходящий в лагуну корабль. А пока мечта не сбылась, он продолжал нырять
за жемчугом, продавать раковины и надеяться, что внезапно разбогатеет, найдя
жемчужину редкостной красоты.
Разбогатев, он мечтал
посвататься к Хинануи. Их ждали богатство и счастье,
так ему грезилось. И Хинануи любила его со всем пылом
юной девушки, он это знал. Ведь он был самым ловким, сильным и красивым и нырял
на глубины, недоступные остальным.
*
Таити
откашлялся, немного смущенно, как будто комок в горле угрожал поглотить его
рассказ. Его коричневая, как орех, кожа была испещрена морщинами, в курчавых
волосах кое-где виднелись поседевшие локоны. Он сидел на пятках, подогнув под
себя ноги, и по ходу рассказа чертил перед собой на песке птичьи следы. Отведя
взгляд, он упомянул живущих на острове сирен, которые в давние времена
заманивали людей в свои сети. Рассказывали, что они воровали у неопытных
матерей грудных младенцев, выкармливали их и растили из них обитателей морских
глубин. Ведь эти океанские девы лишены были способности рожать, они были
бесплодны и не знали, что такое быть с мужчиной. Таити
вытянул губы и прошептал: поэтому весь их род вымер. Но старики помнили, как
сирены взамен украденных детей оставляли на рифах настоящие сокровища в виде
жемчуга.
*
В поисках таких
сокровищ юноша и нырял в то утро, одолжив у Таити
лодку, оснащенную компрессором и длинным шлангом. Он взял с собой мальчика Михи, который должен был присматривать за бензиновым двигателем,
закачивавшим воздух в шланг. Юноша нырнул в том месте, где только отчаянные
смельчаки отваживаются это делать. Далеко за чертой
рифа, в миле от острова, там, где поросшие кораллами органные трубы подводной
скалы тянулись к свету.
Погружаясь, он достиг
водоворота течения. Он держался за веревку, спущенную из лодки, и шланг тащился
за ним, разматываясь виток за витком, падая через борт
и опускаясь ко дну в мерцании планктона и прозрачной рыбной молоди.
Мундштук трубки,
соединявший его с небом где-то там в вышине, холодил
рот, воздух поступал с шипением и наполнял его легкие. Он шел ко дну, держа в
объятиях большой камень. Вскоре обломок неба уже плясал где-то
высоко над его головой, там же, где и самый далекий из выпущенных им пузырей
воздуха – раздувшийся ближе к поверхности до размеров серебристого живота –
где-то там, в самом конце зеленовато-голубого туннеля, который темнел тем
больше, чем глубже ныряльщик погружался. Глубже с каждым вдохом, с
куском свинца в поясе, с тянущейся позади сеткой.
Он пересек поток
переливавшихся всеми цветами радуги рыб-попугаев, проходивший мимо самой
светлой части кораллового рифа, миновал выглядывавших из своих нор мурен, демонстрировавших
разинутые пасти, в которых светились зубы. Он опустился на глубину, где рыбы стали
крупнее. Серебристый в черную крапину лаврак и скат-манты появляются на
такой глубине, словно тучи приближающейся, безмолвно грохочущей грозы океана.
Шум поступавшего воздуха гремел все громче в его ушах, достигая легких с
отрывистым тромбонным звуком, маска расплющилась, прижатая ко лбу. Юноша скользил
мимо гигантских моллюсков, волнообразно-рельефные приоткрытые створки раковин которых излучали свет и которые могли утопить
ныряльщика, захватив его руку или ногу. Он приближался к гроту, который, как утверждал
старик Натуа, когда-то был обиталищем сирен, в те
времена, когда они существовали.
*
Таити
прервал свое повествование и сглотнул. Потом взглянул желто-карими глазами в
том направлении – за черту рифа, туда, где все еще видно было, как светятся
разбивающиеся о скалу волны, кивнул в ту сторону и продолжил рассказ.
Когда пловец протянул
руки к своей мечте, он почувствовал затылком, как океан дохнул холодом, и
заметил позади себя что-то очень большое. Он повернул голову и увидел – сквозь
пелену пузырей – акулу таких размеров, какой ему никогда прежде не приходилось
видеть в своей жизни.
Он ощутил древнюю
судорогу ужаса и застыл без движения. Все вокруг было неподвижно, и время между
ними остановилось. Всего в нескольких метрах от юноши глыбой нависала белая
акула, внезапно появившаяся из таинственной тишины океанских глубин. Ее плоская
морда была огромной, как портал здания,
желтовато-белая снизу и синевато-серая, вся в царапинах – сверху.
Она выплыла из темных
океанских небес и остановилась – окаменевшее движение. Несколько мгновений, в
которые мир перестал существовать для юноши, она напрягала свои маленькие
глазки, силясь что-то разглядеть, потом внезапно прервала это занятие и
повернулась боком. На мгновение перед ним мелькнули синие язычки пламени ее
зубов, потом гигантская туша задела его, плавно описывая большой круг.
Ныряльщик держался к
ней лицом, прижавшись спиной к пластинчатому кораллу. Мозг его все еще работал
бесперебойно. Юноша продолжал мыслить трезво и ясно.
Он дернул за веревку,
подав Михи сигнал тревоги. Далеко наверху лодка
начала описывать круги. Ныряльщик попытался представить себе рельеф рифов:
смогут ли они защитить его, если он рискнет быстро всплыть на поверхность? Он знал
повадки акул и был уверен, что его акула опишет круг и вернется. Во время
всплытия он будет беззащитен, риск слишком велик. Поспешное всплытие
несомненно привлечет акулу и приведет к тому, что она бросится на него без
колебаний. Не поворачиваться к ней спиной, держать ее на расстоянии, тыл
прикрыт…
Большая белая акула
почти всегда атакует, перевернувшись на спину. Если бы он сейчас бросился
спасаться и начал всплывать, отделившись от кораллов, он превратился бы в
прекрасную мишень для ее челюстей – они разрезали бы его не хуже ножниц.
Хватило бы одного, всеперемалывающего укуса.
Она снова появилась из
синевы, толкая перед собой мрак. Короткими, энергичными движениями акула
приблизилась к юноше вплотную. Она обнаруживала возраставшее беспокойство.
Плохой признак. Потом перед глазами ныряльщика появилось светлое пятно ее
живота, заполнив собой все пространство.
Он выпустил в сторону
ее брюха струю пузырей, попытался сымитировать агрессивный выпад. Она резко
отплыла. Как минимум на метр. Они дьявольски осторожны – даже самые огромные
особи не хотят рисковать и нападают на добычу, только когда уверены, что им
ничего не угрожает.
Пасть приоткрылась, как
будто подняли колоссальную заслонку, и он увидел жернова зубов – целые ряды, в
которых застряло несколько ошметков рыбы-лоцмана.
Ныряльщик отпустил
камень и потихоньку стал перемещаться, цепляясь за отдельные группы кораллов и
многолетние растения на океанском дне.
Она нависала над ним
тенью. То удаляясь, то приближаясь настолько, что
кровь стыла в жилах. Она как будто чувствовала, что он не может подняться на
поверхность. Остальное было делом времени. Пока компрессор наверху в лодке
работал исправно и пока акула не трогала шланг, юноша
мог продолжать дышать. Вот только понял ли Михи, что
случилось?
Наверху прыгал на
волнах киль лодки – она была похожа на муху в лучах солнца, и в ней был хрупкий
мальчик и одна-единственная канистра бензина. Ныряльщик решил держаться у самого
дна и начать продвигаться к берегу. Он отпустил веревку и стал осторожно
пробираться вдоль кораллов, от одной их группы к другой. Лодка медленно
следовала за ним.
Желтовато-бежевая тень
акулы ни на секунду не отставала. Отрезая ему путь наверх. Юноше оставалось
лишь надеяться, что он правильно определил, в какой стороне находится остров.
На большой глубине человек теряет чувство ориентации, но он был опытным
ныряльщиком. Он пытался прочесть направление, ориентируясь на течение и на то,
как свет преломляется на поверхности океана над его головой.
Он мыслил невероятно
ясно – как будто лампочка светилась в его голове. Избегать открытой воды,
карабкаться по выступам подводных скал и кораллам. Быть максимально осторожным
с острыми краями, никаких порезов, в воду не должно попасть ни капли крови. Что
двигало им, вытесняя все прочие эмоции и заставляя его сохранять голову светлой
и нести ее высоко, как церковную колокольню – неужели страх?
*
Следуя медленной дуге
времени, когда свет приобрел иные, более длинные оттенки, юноша продвигался в
сторону берега. Светлые тени волн теперь набегали на подводное основание, на
котором покоилась суша. Ныряльщик приближался к кольцевому рифу, опоясывавшему
остров.
Большая белая акула
по-прежнему сопровождала его. Ждала, когда он всплывет, на минуту-другую, когда
его железная выдержка сменится апатией, покачивание непроглядных океанских вод усыпит
его зрение и внимательность.
Он распластался на дне
до боли в мышцах, постоянно вцеплявшиеся во что-то пальцы потеряли
чувствительность. Вода время от времени пыталась оторвать его, и ему
приходилось сопротивляться, делая резкие движения ногами. Что – всякий раз –
переключало внимание акулы, угадывавшееся в ее гальванических глазках, в режим
боевой готовности. Она делала движение хвостовым плавником и оказывалась совсем
рядом, обдав юношу потоком пузырьков. Он никогда еще так не боролся со своей
невесомостью, отвоевывая метр за метром, в то время,
как акула не отставала ни на шаг. Однако ей не удавалось подплыть под него,
пустив в ход ряды сверкающих зубов.
Он сжал зубами мундштук
трубки. С такой силой, что воздух на несколько секунд,
показавшимися ему вечным покоем, перестал поступать.
*
День уже давно
перевалил за середину, когда до ныряльщика донеслось пение сирен. Звуки хора вихрем
взметнулись вокруг него, приведя в движение камертон человеческого скелета,
заставив его вибрировать. Лицо ныряльщика осветилось вспышкой безумия. У него
на коже выросли плавники, и теперь они развернулись.
Вскоре после этого
пальцы солнечного света нащупали близость рифа. Он продолжал ползти,
погрузившись в холодный транс, воздух в шланге становился все тяжелее. Тело
понемногу переставало его слушаться, что могло в любую секунду оторвать его ото дна, а акула по-прежнему была рядом, со своим набором
многочисленных бритвенных лезвий…
Когда ныряльщик наконец заметил, что дно стало подниматься под
ним, уже наступил вечер. Свет, прежде пронизывавший толщу воды, померк. Но
большая белая акула тоже исчезла. Как последний аккорд – поглощенный шумом
прибоя.
Как по мановению
волшебной палочки смерть отступила. Он был уже под самым берегом, узнавал
ландшафт резко пошедшего вверх дна со сновавшими вверх и вниз рыбами. Никогда
еще его тень так не торопилась встретиться с тенью лодки. Наконец он ощутил
песок под ногами, и Михи последние
несколько метров вытаскивал его из воды, весь бледный от пережитого за
этот день кошмара.
Солнце зашло в океан.
Последние отблески перламутра погасли на небе. Михи
вслушивался в бессвязное бормотание своего друга.
*
Говорили, что его мозгом
овладело странное безумие, поражающее ныряльщиков за жемчугом. Но Таити знал, что в последние дни жизни тот смотрел на все
окружающее так, словно он все еще находился под водой. Среди белого дня ему
казалось, что в бирюзовых просветах между пальмами плавают рыбы. Из темных
углов в домах появлялись акулы, а в темных, несмотря на дневной свет, комнатах
покачивались в воде коралловые заросли.
Как будто кто-то держал
перед ним подводное зеркало, забиравшее его у живых. Днем и ночью. Он больше не
мечтал о Хинануи, ведь она была из другого мира. И
она перестала любить его.
Ему теперь постоянно не
хватало воздуха, его лицо искажалось, как будто толща воды давила на него, он
яростно размахивал руками, пытаясь ударить любого, прикоснувшегося к нему. Речь
юноши по-прежнему была бессвязной. Только расспросив его друга, выяснили, что
произошло. Юношу окружили жутким молчанием. Безумие открывает новые горизонты,
но парализует ту среду, в которой обезумевший живет.
Однажды утром – год еще
не успел закончиться – ныряльщика нашли в лагуне на небольшой глубине. Его тело
лежало под водой. На гальке, покачиваемое волнами.
Взгляд был устремлен
вверх, в небеса, соединившиеся с водой. Его руки были раскинуты, а улыбка,
застрявшая в уголке рта, делала его похожим на человека, который
наконец задышал свободно.
Перевод с
датского Егора Фетисова