Опубликовано в журнале Новый берег, номер 57, 2017
***
не волнение даже, а просто смотрение вдаль,
промывание взгляда смирением, будто в метель,
когда видишь в окне, там сосна или нет, не она,
а другое стоит многорукое что-то в огне
слепоты совершенной, когда обрывается мысль,
нарастает другая во весь человеческий рост,
помогая прозреть, будто кинули белую кость,
и она превращается вдруг в виноградную гроздь,
я забыл, как зовется такое сближение свойств
непохожих явлений, такое смешение средств,
чтоб увидеть в себе, как случайное и несвоё,
любование белою мглой и вживанье в неё.
***
я – это то, что случилось в мире,
согласованность стульев, тетрадок,
пустых разговоров – доброе утро,
как провели выходные… – а вы?
– ничего, ничего… это пробное тело
слышит, как время течет
будто кровь, обращая вниманье
на своё повторение вспять,
постараться понять,
если можно понять
полунищую речь,
или выйти на улицу,
выключить свет,
потушить созерцание.
***
в городе живут едоки газетной трухи,
(город стоит на одной ноге),
похитители перекрестков – мы не те-те-те,
которые… пора спасать потроха
от неоновой ярости льющихся толп,
от жаркой любви к очагам чужим,
от розовых шапочек с ушками, – топ-топ-топ,
всеобщею нежностью дорожим.
от подрядчиков совести и слюны,
от слоистой, похрустывающей фольги
статеек и транспарантов их
надо спастись, спастись.
***
оловянная осень, немилый раствор,
бесцветный, как застиранная простыня,
дождевая течет с карнизов слюна,
листья размозжены об асфальт.
колокол в десять, нудная медная плешь
проедена язычком, туда и обратно плеск
любишь-не-любишь, сердце, ты пропадешь,
из черного камня выточен твой рубеж.
облако, серое яблоко, дотлевает песнь
возражений, крест-накрест забит восток,
выйди на свет, покажи, что у тебя здесь есть.
ничего у меня здесь нет, колотится водосток.
жнец (из брейгеля)
тот который тянет кислое
молоко прижимая обод к
губам убедительно словно
хочет пустить на волю
птичью трель сидящую
в центре кувшина смотрит
внимательно в небо даже
просительно волосы всклочены
седина висит над ухом бок
подрумянен кувшинный
пшеничным светом
***
клянусь рыхлой ржавчиной поручней,
промоиной в стекляном светильнике,
слюдяною веточкой, отколотой,
как ледышка, от дерева,
что прошу только серого воздуха –
ощупывать форму, длить молчание
тюльпана, засохшего после праздника,
крошащейся ножки диванной.
***
я слушал дождь, дробимый железом кровель,
звуки шагов, натяжение голоса,
подростковое блеянье в коридоре,
рваные контуры желторотой обиды;
видел изнанку нетопленных помещений,
замусоленный хлам учебных пособий,
обод в тетради, как нимб, от стакана
слабого кофе с подсласткой.
***
женщина после ванны,
волосы под полотенцем,
белое пахнет стиркой,
открывает мальчику дверь,
– явился, где же ты
шлялся? за смертью
тебя посылать.
пробегаю мимо, не слышу,
что отвечает мальчик.
остается серое небо,
варежки, шапочка лыжная,
точкой стоящая над
кривобокой душой…
остановиться бы, сесть
на бетонной ступени,
заскулить «и-и-и»,
автономный источник
снега, летящего вкось.
***
снежный хруст – обертка из тонкой бумаги;
человек проходит, низко надвинув шапку,
руки в карманах, он зябнет, и в доме зябко;
постель холодна, даже рядом с обогревателем,
наполняется долго теплом телесным
под тремя одеялами, верхнее –
из верблюжьей шерсти – всё, что
осталось от времени, о котором
думать не хочется, было оно или нет.
***
замедление пригородной электрички,
конечная станция, нашествие снега,
человек на платформе
держит мальчика за руку.
– скажи, как будут звать
твою жену? – коломбина,
отвечает мальчик.
человек смеется:
– отчего не евгения
или, к примеру, ольга?
они влезают в вагон,
соприкасаются, смотрят
в зальделое окно, растирают руки,
осторожно втягивают ещё морозный,
но согреваемый их дыханьем воздух.
***
сопливый воск,
ленивое стекло
и хлеб в нагрузку,
кирпич – ножом бы взрезать,
наружу выпустить
густую мякоть жизни,
смотри, куда дышать,
в то слуховое дно,
отвесно падать,
как черный камень,
приголубив ночь,
целуя в темя
убыванье света.