Рассказы
Перевод с английского Олега Кустова
Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 57, 2017
Ночь в Этрурии
Вечер начался в театре «Пергола», что на виа делла Пергола. Продолжился в ресторане «Ла Буссола». Те же самые голоса, что недавно кричали: «Браво! Браво! Брависсимо!», теперь звучали с хрипотцой, немного гортанно, чувственно. Женщины, мужчины. Срывающиеся с пухлых губ слова, раздувающиеся ноздри, горячее дыхание. Финальный исход таких разговоров – мокрые от пота тела на измятых простынях и острый мускусный аромат, витающий в воздухе спальни.
У нее был хрипловатый голос и характерный прононс. Этрусский профиль и рыжие волосы флорентийки. Неудивительно, ведь она приехала из Фьезоле, древнего города, основанного этрусками. Черты предков время от времени проглядывают в облике потомков. Словно рудимент, частичка прошлого, случайная комбинация генов, которыми мужчины и женщины обменивались на протяжении истории рода, – этрусский профиль как напоминание о народе, что некогда правил этими местами, а затем был стерт с лица земли. Утонченная раса аристократов со склонностью к изящным искусствам и танцам; отнюдь не римляне, которые прежде всего ценили крепкие инструменты и хорошее оружие.
Мы пили кьянти. Не спеша, мелкими глотками. После каждого глотка ставили бокалы на белые салфетки, лежавшие на белой скатерти. Ножки стола утопали в роскошном ковре.
Белый лен поверх белого льна. Сглаживающий звуки, приглушающий звяканье столового серебра, постукивание бутылок, звон бокалов.
Разговоры. Голоса витали в воздухе, не смешиваясь со звоном посуды. Звуки долетали до моих ушей, затем белый лен поглощал и их, без эха, без следа.
– Как тебе спектакль? – спросила она мягко.
Спектакль. «Стеклянный зверинец». Только четыре актера: двое мужчин, две женщины. Одни и те же слова – для зрителей, что были вчера, для зрителей, что были сегодня. Когда упал финальный занавес, раздались восторженные крики, взрыв аплодисментов. Занавес поднялся снова; актеры вышли на сцену для прощального поклона, затем удалились, сомкнув руки.
– Мне нравится финал третьей сцены, когда Том швыряет пальто через всю комнату и разбивает коллекцию стеклянных зверей Лоры.
– Это так разрушительно, – сказала она.
Миры. Стеклянные. Каменные. Ледяные.
Мир, сделанный из слов. Старательно собранный частица за частицей. Выстроенный по ранжиру. Упорядоченный. А затем – завоеванный. Опрокинутый. Разбитый вдребезги. Растоптанный копытами вражеской конницы.
Мир слов. Weltansсhauungen. Мировоззрение. Церковь, разрушенная аргументами.
Она заговорила снова:
– Мне не нравятся пьесы, где играют словами вроде «плеврит» или «синие розы».
– Мне тоже, – сказал я.
– В этом нет ничего смешного. Это звучит чересчур патетично.
– Может быть, так оно и задумано.
– Может быть.
Официант подлил нам вина. Он был одет в черный фрак и белую рубашку. Галстук-бабочка, черный на белом.
Она держала свой бокал кончиками пальцев, обеими руками, словно в молитвенном жесте. Ее чувственные губы прижались к стеклу; она наклонила бокал, отпила глоток кьянти.
Я выпил с ней в унисон. Эмпатия, усиленная хорошим вином из Понтассьеве. Алкоголь кружил нам головы.
Черно-белый официант зорко следил за своими клиентами, своевременно приближался и удалялся, предугадывая желания по повышающейся или спадающей тональности застольных разговоров. Краем глаза я заметил его сверкающие черные туфли; он подошел, вновь наполнил наши бокалы, отошел.
– Итальянцы очень легкомысленный народ, – сказала она. – Вот взять тебя, ты – пишешь книги. А я – делаю украшения и реставрирую старые фрески.
У нее на запястье был золотой браслет. Узор сплетался в причудливые фигуры, которые творили странные вещи с моим воображением.
– Хочу показать тебе мои фрески.
– Уверен, ты – отличный художник, – сказал я.
Она поднялась. Зеленое платье с глубоким декольте изящно облегало ее прелестные формы. Я тоже поднялся, оставил деньги на столе. В бокалах осталось недопитое вино.
Она ждала мена за рулем своей красной «альфа-ромео». Я сел рядом; машина тронулась с места. Мы пронеслись по каменной мостовой виа делла Пергола. Мы проехали мимо дома, где когда-то жил Бенвенуто Челлини. Свернули на виа де Артисти, потом на виа Сан Доменико. Мы ехали в гору, оставив позади долину, разделенную надвое рекой Арно. Фьезоле находился на вершине холма, в стороне от притязаний итальянцев. Мы проехали мимо Римского театра, где некогда играли пьесу «Ослы», написанную Плавтом, а прежде того безвестные этрусские сочинители и актеры разыгрывали свои спектакли. И у них были свои зрители, также кричавшие «браво», аплодировавшие, сидевшие на каменных скамьях, ныне совершенно безмолвных.
В долине, что расстилалась внизу, мерцали огни.
– Отсюда видно всю Флоренцию, – сказала она.
Она припарковала машину на виа Маттеотти. Я следовал за ней, смотрел, как покачиваются ее бедра под зеленым платьем. Она отворила ржавые железные ворота, открыв сводчатый проход. По широкой лестнице с истертыми каменными ступенями мы дошли до дубовых дверей. Замки на дверях могли сдержать атаку конницы – память о прежних беспокойных временах. Викинги, лангобарды, беснующиеся противники Савонаролы, да много кто еще…
Нас встретили пустые комнаты.
– Я недавно сняла этот дом, – сказала она извиняющимся тоном. – Большую часть времени я провожу в подвале, работаю над фресками.
Искусство прежде удобной мебели, истинная самоотдача.
Она зажгла свечи, взяла в руки подсвечник. Спускаясь следом за ней по шаткой деревянной лестнице, я ощущал запах горячего воска.
Мы прошли вдоль каждой стены. Казалось, что смутные силуэты человеческих фигур – женских и мужских – танцуют в дрожащем пламени свечи. В углу висело зеркало.
– Это своего рода напоминание, – сказала она. – Зеркало помогает мне рисовать.
Я стоял, не в силах произнести ни слова.
– Тебе понравились фрески? – спросила она.
В этом неверном свете танцующие фигуры были как призраки прежней жизни. Я подумал, что этим фрескам, наверное, лучше оставаться здесь, в подвале, похожем на склеп. Вполне возможно, что наверху, при свете дня, впечатление будет совсем не то. Не каждый согласится принять это за настоящее искусство.
Философия, как всегда, помогла мне. Искусство может принимать разные формы.
– Да, мне понравилось, – сказал я.
Она пустилась в объяснения.
– Это образы и отражения реальной жизни.
Она прижалась ко мне; я слышал звук расстегивающейся молнии. Одним движением расстегнув платье, она легко выскользнула из него. Очень модное платье, очень практичное.
– Мне нравится делать это стоя, – сказала она, поставив свечи на пол.
Она подарила мне новые ощущения, она была сладострастной, гибкой.
– Сделаем это в ритме танца, – сказала она. – Будем смотреть на себя в зеркало.
Наше дыхание, в котором еще чувствовались остатки кьянти, – смешалось.
Мы танцевали. Следовали за фигурами на стенах.
Мы были отражениями в зеркале. Тенями на стенах.
Фресками.
Ее взрослая дочь
Я сохранил фотографию ее дочери. Красотка. Матери с ней не сравниться.
Ее мать Сандра была в разводе, она была одинока, она начала полнеть. И синяки в ее возрасте проходят не так быстро. Да, у нее были синяки. Отметины, оставленные дочкиным бойфрендом, что любил распускать руки.
Еще одна из тех, что оказались на обочине.
Я встретил ее на вечеринке, случившейся в округе Марин. Там был стандартный набор гостей: психоаналитики, культурно продвинутые бизнесмены, авангардные художники, адепты эзотерических учений, не опубликовавшие ни одной книги писатели, утешаемые всеми, – издатели ведь не понимают ни черта.
В маленьких, из нескольких человек, группах, или даже тет-а-тет, мужчины разглагольствовали об искусстве и человеческой природе, стараясь произвести впечатление на юных дам, чьи ответные реплики были едва слышны, а улыбки сверкали, демонстрируя белоснежные, идеальной формы зубы.
Удивительно, все гости носили имена, произносимые на французский манер. Вероятно, так и должно быть на вечеринке, где мужчины бормочут свои заклинания, чтобы очаровать молодых красивых женщин.
Я сидел на маленьком диванчике. Делал вид, что тоже участвую во всеобщем белозубом веселье. Она сидела неподалеку, курила. Ее волосы имели тусклый рыжеватый оттенок, а белизна и форма зубов не выдерживали конкуренции. Я тянул бренди и размышлял о своем. Она вторглась в мои мысли, чтобы представиться:
– Привет, я – Сандра Дафейн.
– Эрих фон Нефф, – холодно сказал я.
Она постаралась скрыть недовольную гримаску: я со своим немецким именем не очень-то соответствовал общей моде. Мой статус также был моментально определен: писатель, не вписывающийся в модную тему, дальнейшие подробности потребуют дополнительных исследований в будуаре.
А сама-то она кто? Разведенка, писательница, к тому же живет на Калифорния-драйв. Три катастрофических пункта биографии.
Она глубоко затянулась, спалив сигарету до фильтра. Сказала:
– Момент. Я кое-что покажу.
Она полезла в свою сумку, размеры которой производили серьезное впечатление, достала большой конверт из грубой коричневой бумаги. В конверте лежала рукопись. Судя по внешнему виду, она прошла через множество не слишком аккуратных рук, оставивших на страницах следы от пиццы, пива и пятна менее очевидного происхождения. Ее явно не баловали вниманием.
Я взглянул на психоаналитика, объяснявшего красивой молодой блондинке, в чем заключается суть ее проблем. Чужая рукопись лежала у меня на коленях, я должен был читать эти машинописные страницы, захватанные грязными руками.
И я начал читать – очень бегло, не углубляясь в текст. Это и чтением-то нельзя было назвать, но меня это не волновало. Это, разумеется, был роман. Про непростую судьбу разведенной женщины, которая странствовала по постелям привлекательных мужчин, которые иногда находили время прочитать страницу-другую из ее сочинений в коротких промежутках между вспышками дикой страсти. Несбыточные мечты. Судя по многочисленным правкам в именах, переписанные неоднократно.
Ну что тут скажешь? Запечатленные на бумаге грезы. Нереализованные фантазии. Я сделал хороший глоток бренди и как бы одобрительно покивал. Люди вокруг нас формировали пары. Юная женская плоть легко комбинируется со зрелым мужским опытом.
Стакан дрогнул в моей руке, немного бренди пролилось на рукопись. На страницах появились новые пятна. У меня есть шанс уйти с вечеринки с женщиной, которая старше меня, чье многострадальное лоно испытало тяжесть родов. Нужно лишь немного подыграть. Или, в противном случае, получить порцию проклятий.
Я сидел и проглядывал замусоленную рукопись. Пил бренди. Она сидела рядом, переворачивала для меня страницы, нервно курила сигарету за сигаретой. Пепел сыпался на бумагу, оставляя еще больше пятен.
Вечеринка заканчивалась; гости расходились парами. Она аккуратно, страница за страницей, сложила рукопись, убрала ее в конверт, а конверт спрятала в сумку.
– Мне не на чем добраться домой, – сказала она. Ну вот, ключевая фраза.
Мы вышли на улицу, где стоял мой «шевроле-универсал». Определенно, она рассчитывала на другой экипаж. Молодые красотки покидали вечеринку в «порше» и «ягуарах» своих кавалеров. Она опустила стекло; я тронул машину с места. В открытое окно врывался свежий ветерок.
– Здесь недалеко, – сказала она. – Сверни налево на Калифорния-драйв.
Я повернул, где она сказала.
– Четвертый дом по правой стороне, – сказала она.
Я припарковался на неосвещенной подъездной дорожке. Мы прошли к дому через газон. В соседнем доме залаяла собака. Сандра никак не могла найти ключи; я ждал, начиная терять терпение.
– Минутку, я сейчас их найду, – произнесла она извиняющимся тоном.
Наконец она нашла ключи и открыла дверь. Включила в доме свет, лампы горели тускло.
– Я сделаю тебе кофе, – сказала она.
Я сидел на кухне, положив руки на стол, ламинированный пластиком. У кухонных стульев были мягкие сиденья из поролона, обтянутого кожзаменителем, и ножки из хромированных трубок. Хромировка местами облупилась, там проглядывал ржавый металл.
– Сливки? – спросила она.
– Не надо, – сказал я.
Мы сидели и смотрели друг на друга. На этот раз между нами не было рукописи; я не имел понятия, о чем говорить. Она ободряюще улыбнулась, ее зубы были желтыми от никотина.
– На что похожи твои рассказы? – спросила она.
– Сложный вопрос, – сказал я.
– Хотелось бы почитать – когда-нибудь.
Я сделал глоток кофе. Она добавила в свой кофе сливок, взглянула на меня с сомнением. А вдруг я – никакой не писатель? Я посмотрел на ее пальцы, обхватившие чашку с кофе. Изящные, ловкие. Аккуратно подстриженные ногти. Определенно, такие руки должны нравиться нанимателям, которые ищут хороших машинисток.
А в кухонной раковине полно немытой посуды. Пятна от кофе на столе. И не только от кофе.
– Я, пожалуй, пойду, – сказал я.
Она взглянула на меня так, словно боялась остаться одна.
– Ты можешь остаться, – сказала она.
Я снова опустился на стул.
– Ненавижу оставаться в доме одна.
– Прекрасно тебя понимаю.
Это была ложь, мне нравится быть одному. Я люблю тишину и покой.
– Если хочешь, можешь спать на диване, – сказала она.
– Вместе теплей, – сказал я.
Она провела меня в спальню. Я сходил в туалет, чтобы справить мелкие дела. Когда вышел, застал Сандру без юбки, в кашемировом свитере и чулках. Ее бедра были изукрашены темными синяками. Она заметила мой взгляд.
– Есть и другие.
Она сняла свитер. Я увидел синяки на правом предплечье.
Она повернулась спиной, слегка ссутулилась, опустив плечи. Я расстегнул застежку на ее лифчике. Она поймала мои руки, положила себе на шею и на плечи. Я начал легкий массаж.
– Это все бойфренд моей дочери. Подонок. Сама не знаю, почему позволяю ему так с собой поступать.
Я гладил ее плечи. Ее напряженные мышцы стали расслабляться. Она засмеялась отрывистым истерическим смехом. Неужели я был тому виной?
Я замер.
– Нет-нет, продолжай. Мне это нужно даже больше, чем секс. – Она снова рассмеялась. – Нет, правда, я не шучу, – сказала она. – Уж такая я есть.
Я продолжал массировать ее плечи и шею. Она опустилась на постель, легла ничком. Ее ребра ходили ходуном от тяжелого дыхания.
– Теперь спину, – попросила она.
Я опустился ниже.
– Не волнуйся, ты свое еще получишь, – сказала она. – Мужики никогда своего не упустят.
– Ладно-ладно, – сказал я.
– Нет, правда, я тебя еще отблагодарю. Мне и самой этого хочется. Но сейчас я просто хочу получить свое.
И я продолжил гладить ее спину. Она вздохнула, мелкая дрожь пробежала по ее телу. А затем Сандра задремала.
Я разделся, лег рядом. Перед моими закрытыми глазами стоял образ выпирающих ребер Сандры, чем-то похожих на клавиши своеобразного музыкального инструмента. Выпитый бренди творил странные вещи с моим воображением. Мысли путались…
Утро. Шум воды в душе. Я лежал и мучился от похмелья. Она вышла из ванной, завернутая в полотенце, игриво улыбнулась.
– Я кое-что сделала для тебя, пока ты спал.
Привычной утренней эрекции не было. Красноречивое свидетельство, что она меня не обманывала. А я ничего такого не запомнил. Черт! Я вообще ничего не запомнил.
Я поднялся. Сходил в туалет, потом в душ. Смыл ее запах. Все вышло не так, как мне хотелось. Но тут уж ничего не поделаешь…
Я вышел из душа. Сандра шумно возилась на кухне. Я стал одеваться, услышал ее легкие шаги.
– Я принесла тебе омлет.
Я жадно накинулся на еду.
– Ты не стараешься распробовать вкус, не так ли? – спросила она.
– Не всегда, – сказал я.
– Теперь ты, наверное, уйдешь?
– Я мог бы заглядывать к тебе время от времени.
– Если придешь в другой раз, скорее всего, встретишь здесь мою дочь. Вон, ее фотография, видишь?
Я подошел к туалетному столику, увидел более юную версию Сандры. Блестящие рыжие волосы, белозубая улыбка.
– Уверена, она тебе понравится, – сказала Сандра, подмигнув. – Она моложе.
Я не нашелся, что на это сказать.
– Спасибо за омлет, – пробормотал я. – И за все остальное…
Нипочем бы не признался, что совершенно не помню ее оральные ласки.
– Твой роман…– Я помедлил, подыскивая слова. – Наверное, было бы лучше начать новую книгу, вместо того, чтобы раз за разом переписывать одно и то же.
Она посмотрела на меня виноватым взглядом. Словно я был школьным учителем, а она – ученицей, не подготовившейся к диктанту.
– Я попробую, – сказала она. И расплакалась.
Я обнял ее, прижал к себе.
– Никто мне раньше такого не говорил, – сказала она сквозь слезы.
Я ощущал себя строгим папашей. Папочка не должен говорить такие слова. Папочка злой.
Она угадала мои мысли.
– Не вини себя. Я ценю прямоту. Ты прав, я должна попробовать начать что-то новое.
Она отстранилась, повернулась к туалетному столику.
– Вот, возьми фотографию моей дочери. Она тебе понравится.
Я взял фотографию. Сандра проводила меня к двери.
– Я должна начать что-то новое, – повторила она напоследок.
Перевод с английского
Олега Кустова