В переводе Максима Калинина
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 56, 2017
На британской земле, при Георге Шестом,
Появился младенец на свет.
Колыбельную песню пропели над ним –
Что ни слово, то бред.
Колыбельная песня – не в лад, невпопад.
Дом разинул от ужаса дверь.
Гарцевали в нём стулья, и было ему
Невдомёк, что же будет теперь?
Оглушительным залпом вступили басы,
А высокие взвизгнули вслед.
И ударил в стекло смертоносный аккорд –
Птеродактиля хищный скелет.
Смертоносные ноты влетели в окно,
Словно сотни отравленных стрел,
На пути обезглавив цветочный букет,
Что поодаль кровати пестрел.
Тут сирена завыла, как будто с тоски.
С подоконников кровь потекла.
И младенец, рождён на британской земле,
Вырван был из родного тепла.
Потолок вместе с крышею рухнул на мать,
Прокатился над городом гул,
И младенец, рождён при Георге Шестом,
В золотую канаву нырнул.
Там его подобрал одинокий моряк,
Одуревший бродить до утра
По руинам безводным, где в небо всю ночь
Тычут пальцами прожектора.
Где по улицам после бомбёжки снуют
Стайки огненно-рыжих макак,
Кувыркаясь по крышам, по стенам скользя
И царапая лапками мрак,
Забираясь на вывески и фонари
И раскачиваясь на хвостах.
Шёл моряк на шипенье падучей звезды
С новорожденным на руках.
Окна без подоконников, стекол и рам
В темноте – как беззубые рты.
На обоях, пытающихся не упасть,
Голубые плескались киты.
Танцевали слоны, распускались цветы
С серебристою вечной росой,
Но на каждый любовью засеянный луг
Прискакала макака с косой.
Воспалённые улицы, гной мостовых,
Золотистые струпья домов.
И неслышно нигде ни единой души.
Только шорох моряцких шагов.
Бомбопад прошагал по брусчатке дорог,
Бомбопад по камням площадей,
Бомбопад прошагал по тюремным дворам,
Бомбопад по гробам королей.
Бомбопад прошагал по палатам больниц,
Бомбопад по макушкам церквей,
Бомбопад прошагал по хранилищам книг,
Бомбопад по веснушкам детей.
Многотонные пляски над Темзой ночной.
Гроздья звёзд с потрясённых небес.
Крик расколотых скал пролетел над рекой
И за Сюрреем где-то исчез.
Колыбельная бомб не смолкала всю ночь,
И кошмары курились в огне.
А младенец лежал на руках моряка,
Позабывшись во сне.
Словно кукла лежал, подцеплённый крючком
Волосатой моряцкой руки,
Словно красный цветок предвечерней порой,
Когда тени светлы и легки.
К тёмно-красному тельцу в испуге приник
Отмороженным ухом моряк.
Он прижал его к уху, как будто часы,
И часы простучали: «Тик-так».
«Вот так штука, – сердито сказал мореход, –
Сам нечистый, как ни посмотри,
Угораздил меня эту мелочь найти
С часовым механизмом внутри!
Лучше море, проклятое море моё,
Бороздить, чем по суше хромать,
Хоть без счёту плутало в его волосах
Моряков и осталось плутать!
Лучше в море – я знаю повадки его,
И за жизнь побороться б сумел,
Чем возиться в чаду городском с малышом,
Что и дня разменять не успел!»
Замолчал, отдышался и дальше пошёл
По грызущему ноги стеклу.
Вдруг он видит: за деревом кто-то стоит,
Прислонившись спиною к стволу.
«Друг! А где здесь больница?» – моряк прокричал,
А потом повторил, но – увы!
У того, кто стоял, прислонившись к стволу,
Вовсе не было головы.
Побледнел мореход, и его захлестнул
Безнадёжного смеха прибой.
«Эй, рыбёшка моя! – он младенцу сказал, –
Негде бросить нам якорь с тобой!
Нам сейчас бы в каюте часок отдохнуть.
В гамаке покачаться чуток
Посреди милосердного моря, пускай
В нём сейчас больше мин, чем миног!
Лучше в робе ходить, чем гулять голышом
По столице, лишённой ума.
Где на детских качалках всю ночь напролёт
Вдоль по улицам скачут дома.
Слышь, дружище, ты разве кому обещал
В водосточной канаве истлеть?
Никогда! Как и все, кто родился в наш век
И появится впредь.
Пышет небо огнём, и светло, будто днём.
Разливанное море огня!
Посмотри, как сверкает осколок стекла,
Что из ляжки торчит у меня!
Видишь – битым стеклом всё покрылось кругом.
На дороге – стеклянный паркет!
И сейчас мы вдвоём потанцуем на нём!
Ха-ха-ха! Почему бы и нет?!
На сверкающих улицах нет ни души.
Никого от угла до угла.
Только чёрная кошка с осколком в боку
Чью-то руку в зубах пронесла!»
Запрокинув лицо, разразился моряк
Хриплым смехом, похожим на крик.
Мать родная его не смогла бы узнать,
Ибо страшен он был в этот миг.
И в глазах его красные точки зажглись
И дрожали, сливаясь в черту,
Словно пламя костров корабельных воров,
Промышляющих в адском порту.
Он раскинул, как пугало, руки свои
И запрыгал, давя стёкла вдрызг.
Виден был на просвет его красный скелет
В ореоле мерцающих брызг.
Он махал уплывающим вдаль кораблям,
Кораблям из камней и золы.
И в растоптанных волнах дрожали дрожмя
Отраженья малиновой мглы.
Мореход танцевал, а младенец дремал
На бушприте костлявой руки.
Не могли потревожить невинного сна
Ни скачки, ни прыжки.
В колыбели-ладони младенец дремал,
Но внезапно – о чудо чудес! –
Он глазёнки открыл и впервые взглянул
В колдовские зеницы небес.
«Смотрит! Смотрит!» – воскликнул морской человек,
Чуть не сжав колыбельку в кулак.
Он скользил, как паук по морскому песку,
Где кораллы торчат, как сорняк.
Пауком он запрыгнул в обугленный зев
Тёмной церкви – назад осади! –
Безголовая лошадь закрыла проход,
Два копыта скрестив на груди.
Перепрыгнул моряк обезглавленный труп,
Пробежал потемневший портал.
Положил малыша на скамейку в углу
И один перед кафедрой встал,
Вознесённой на кручу щербатых камней
С грудой Библий и сыпью стекла,
Откусили осколки верхушку у ней,
Словно та – мишенью была.
Мореход стал карабкаться, как капитан,
Восходящий на борт корабля.
И не раз равновесье ловила рука,
Божье слово за крылья трепля.
А внизу на скамейке младенец краснел –
Богородицына слеза, –
Широко распахнув в обезумевший мир
Новорожденные глаза.
Только чу! Потолок над бедламом земным
Плюнул бомбой в последний раз.
В гулкостенную церковь вошла тишина.
До рассвета остался час.
«Эй, рыбёшка моя! – провопил мореход,
Словно выпалил из ружья,
– Нужно ль мне, сидя в этом вороньем гнезде,
Стать певцом твоего бытия?
Нужно ль мне воспевать первозданную персть,
Испытавшую первый ожог?
Как бутоны тюльпана, твои кулачки,
Твоё тельце – яичный белок.
Я восславлю будильник в цыплячьей груди,
Что так сильно меня напугал.
Я восславлю твой облик, который ещё
Ни воды, ни одежды не знал.
Распахнул на меня ты глазёнки, и я
Чую всем напряжением жил
Силу льва, иудейского зверя того,
Что с ягнёнком подстилку делил!
Моя рыжая грива густеет, пока
От меня не отводишь ты взгляд.
Мир сегодня вприпрыжку от нас убежал
И уже не вернётся назад».
Он на миг замолчал, на мгновенье присел
И запрыгнул на кафедры край.
«Расскажу я тебе о печальной судьбе
Морехода! Рыбёшка, внимай!
То, что я год за годом пытался забыть,
Собирает свои барыши.
Унесло моё сердце бурливой волной
На безумные зыби души!»
Растопырился он, как морская звезда,
Львиногривой мотнул головой:
«Эй, рыбёшка бесхвостая, слушай сюда,
Расскажу я, покуда живой…»
«Расскажи! Расскажи! – завизжало в ответ,
Словно в ухо воткнулась игла, –
Миг удобен – во храме стоит тишина,
И дремота куда-то ушла.
Расскажи! Расскажи! – пропищало в ответ, –
Пусть я пережил это давно,
Знаешь, тем, кто покинул утробную тьму,
Удивляться уже не дано».
Так моряк и застыл. Ни туда, ни сюда.
Словно судно, споткнувшись о шельф.
Кто скакал перед ним по церковной скамье –
Лягушонок, птенец или эльф?
«О, моряк, мой спаситель, бесстрашный герой,
Просолённые очи протри –
За пределами чрева нельзя отыскать
То, чего не отыщешь внутри.
Если хочешь петь – пой, но прошу я – со мной
Голос вахтенный соедини,
Чтобы песню могли пропеть сообща,
Как в минувшие дни.
Вещь любая всамделишна, если в неё
Верят наши с тобою сердца:
И летящая бомба, и единорог,
И крещенье, и взгляд мертвеца!»
«Яркоглазый эльфёнок, постой, не скачи
По скамье, мне тебя не спасти,
Если ты разобьёшься о каменный пол,
Ты ещё так некрепок в кости!»
А младенец подпрыгнул и взмыл к потолку,
Кулачки прижимая к груди.
Там висели во мраке обрывки молитв,
И младенец завис посреди.
«Я взбирался на мачты бессчетных армад,
Я прошёл сквозь столетья огня,
Я тонул в синяках под глазами земли –
Чем теперь испугаешь меня?»
«Так свистать всех наверх, мой смотрящий вперёд!
Ты на мачте до неба достал!
Мы опять в кругосветку махнём, проскочив,
Сквозь оскал разошедшихся скал!»
«Я готов! Я всё помню, – младенец в ответ, –
Не забыл я нелёгкий наш путь!
Только песня, моряк, и осталась тебе.
Запевай, я смогу подтянуть!»
Ухнул глоткою глубоководной моряк,
А малыш завизжал с потолка.
Тот же визг новорожденный годы назад
Растворился в крови моряка.
Хоть с годами очистилась кровь, мореход
Сморщил лоб и затряс головой,
Увидав, как танцуют огни за окном
В красных лужах на мостовой.
Они грянули песню из тех, что у нас
Прорастают в мозгу, как трава:
«Это было давно, это было давно,
Всё горело в войне, как дрова!»
«Это было бессчетные годы назад!» –
Искривлялся младенческий рот.
«Это было бессчетные мили назад!» –
Басом вторил ему мореход.
В это время с восточных окраин рассвет
Просочился в церковный портал,
В безголовую лошадь холодным перстом
Ткнул и требники перелистал.
«Погляди, мореход: посветлел небосвод,
Ветром выдуло пламя и дым.
Все железные птицы с охоты домой
Разлетелись по дуплам своим».
Но морской человек содрогнулся в ответ
И незряче вперился в окно.
Золотистая пена в его голове
Оседала на дно.
Тут же спрыгнул младенец к нему с потолка
И уселся на Ветхий Завет.
«Почему мне так страшно, рыбёшка моя?
Сердцу места в груди моей нет.
Царь зверей в моём сердце позорно издох,
Трупный запах струится из пор.
Это кто ж так меня – от макушки до пят?
Веко дёргается до сих пор».
«Спрыгни с кафедры, встань на колени, моряк,
И в ладонях слова разотри,
Чтобы тёмная церковь в рассветных лучах
Озарилась огнём изнутри.
Блёкнут сны разноцветные. Разум и страсть
Расстаются, чтоб действовать врозь.
Насмехается череп над нами гнилой,
На земную насаженный ось.
Вижу я, мореход, колотун тебя бьет,
Не дрожи, мой испытанный друг!
Не забудь, эта злая плюгавица – смерть
Большей частью берёт на испуг.
Она вырвет дыханье из глотки твоей,
Сокрушит неприкаянный прах,
Только что она сделает нашей душе,
Уходящей на всех парусах?»
«Что мне толку в душе, – заорал мореход, –
Если будут дыхание рвать!?
Голопопый малыш, говорящий как муж,
Это всё, что хотел ты сказать?!»
«Не могу я смотреть, как ты плачешь, ведь ты
Спас мне жизнь, о бесстрашный моряк!
Пусть не верой, а только любовью одной
Продиктован твой шаг.
Подарил ты мне мир в разноцветных огнях,
Показал золотой камнепад,
Вынес в алое марево улиц ночных –
Я теперь несказанно богат!
Я богат как никто, несмотря на беду
В первый час своего бытия.
И теперь я всем сердцем хочу одного:
Чтобы стал ты богаче, чем я.
Сам я тысячи раз покидал этот мир
И тебя в смертный час не предам.
Чу! Сирены расплакались на берегу!
Знаешь – это по нам.
Не почудилось мне – в ледяной тишине
Возвращается всадников строй.
Мы на воздух взлетим в яркой вспышке любви,
Мы с тобою взлетим над войной.
Примем смерть от огня за господня коня,
Что в проходе лежит, безголов.
Примем яркую смерть на глазах витражей
С тысячью разноцветных зрачков.
В крик моряк: «Это – ты с того света, малыш,
Сотни раз возвращался подряд!
А на что уповать остаётся тому,
Кто не знает дороги назад!?
Ты меня на полжизни моложе, но я
Не умею творить чудеса.
Ты под крышей паришь, ты как муж говоришь,
А тебе лишь – четыре часа!
Я, рыбёшка моя, не хочу умирать,
Если это тебе невдомёк.
Мне бы только остаться, остаться в живых,
Хоть без глаз, хоть без рук, хоть без ног!»
В этот миг в испускающей дух тишине
Встало солнце над миром нагим,
Заглянув в глотку церкви, где были голыш
И моряк, словно буковки в «гм».
От моряцкого крика большая слеза
Прокатилась по детской щеке.
И младенец, рождён при Георге Шестом,
Встав на кафедру, молвил в тоске:
«Есть ли в мире подлунном такой инструмент,
Чтоб измерить небес благодать?
Можно ль средство найти, находясь во плоти,
Чтоб бессмертье души доказать?
Доказательства нет, чтоб могло просиять,
Очищая ночной небосвод,
Словно свет на Сионе, священной горе,
Там, где паства Христова живёт.
Даже в том, что меня ты от гибели спас
Этой ночью, как море, большой,
Божий промысел можно узреть, лишь когда
Твоё тело простится с душой».
«Этим телом, дитя, я смеяться могу.
Я им плачу уже много лет.
Ты когда-нибудь видел рыдающий дух?
Впрочем, как и смеющийся? Нет?
Вот ладонь. Вот кулак. Вот я пальцы разжал.
А душа – для чего мне она?
Но скажу в свой черёд, для чего нужен рот –
Чтобы девушек пить допьяна!»
Он осёкся и замер. Его оборвал
Резкий взвизг, словно в ухо игла.
Застонало-захныкало по облакам –
Это к Лондону бэнши пришла.
И над Лондоном вновь, предвещая беду,
Хор безумных сирен завопил.
Душный воздух в отверстую церковь втекал
И плескался у самых стропил.
Только вдруг, будто кто-то колпак тишины
На жилище господне надел.
И негромкого тиканья проволока
Протянулась через придел.
Звук отчётливей стал и сорвался на лязг,
Заполняя Христа цитадель.
Заработало сердце в машине войны,
Выбирающей цель.
Вдруг младенец подпрыгнул и крикнул: «Моряк!
Там, в окне у тебя за спиной,
Кто стоит, прижимая ладони к груди
Над раскидистою купиной?
Мать Мария! Немыслимо! Вижу её
Через дым, через пыль, через чад!
Как стучат молотки в городских небесах,
Над рассевшейся раной стучат!
Ты не видишь её, мой спаситель? Она
На булыжной стоит мостовой.
Ты не слышишь в гуденье порхающих бомб
Сердца стук, не железный, живой?»
«Слышишь, чавкает кровь у меня в сапогах?
Видишь, склеил ресницы мне мрак?
Дева там или демон, не всё ли равно?
В голове у меня кавардак.
Слаб я сердцем и слухом, чтоб ухо своё
Приставлять привиденью к груди.
Ты не знаешь, когда этот мир обо мне
Скажет: «Пропадом он пропади!»?»
«Скоро – будет машина Господне лицо
Механической лапой когтить.
Отведи меня к той, что стоит за окном.
Побежим во всю прыть!
Богоматерь закрыла руками глаза.
Светлый облик её слеп и нем.
Той же, горе влача, под угрозой меча
Покидала она Вифлеем.
Девятнадцать веков и ещё сорок лет,
А за ними ещё один год,
Как пошла по дорогам столетий она,
И приюта с тех пор не найдет».
Зарычал в поднебесье летающий крест,
Так, что ветер со страху издох,
Так, что дрогнули стены небесных твердынь
И на землю посыпался мох.
На ладошке моряк примостил эльфа, как
Кустик мяты, овечий прокорм,
Встал и по полу весело заковылял,
Как по палубе в шторм.
Сбились с курса мозги, и моряк заорал,
Прожевав удушающий перх:
«Слава Богу! Пришли в гавань к нам корабли
Преисподней! Свистать всех наверх!
Над скрипучей оснасткой вороны кружат,
На крыло роковое легки:
«Видишь, кар, видишь, как наши когти блестят,
Драгоценные коготки!
Мы – команда вовек не вернувшихся в порт.
Всех, кого ты напрасно прождал!»
«Покачаемся, братья, на волнах войны!» –
Показал мореход им оскал.
«Серебрится бушприт, мачта свечкой горит,
Йодом водорослей сожжены
Доски палубы. Вновь вижу я, будто кровь
Поднимается из глубины.
Слева – эльф, справа – эльф, подбегают ко мне,
По зеркальной воде прыг да скок.
И смеются они и кричат: «Берегись!
Берегись, мы собьём тебя с ног!»
Вдалеке кувыркун по реке кувырком,
Налетая на волны-бугры.
Тянут щупальца береговые огни,
Чтоб его ухватить за вихры.
Пушки с топлых судов умостились на дне,
Как стаканы с подводным вином,
В глотке каждого дула, заместо ядра,
Спит русалка, свернувшись клубком.
Голова с красным ртом приготовилась пить.
Темзы будет такой на глоток.
Хочешь в дальнее плаванье вместе со мной?
Забирайся на борт, путь далек!»
«За тобой на край света последую. Чу!
Почему приумолкла война?
Улетел крест от нас, но крещения час
Возвестит тишина!»
Вдруг кирпичная кладка стены начала
Колыхаться, как парус гнилой,
Прогибаясь округло, как если б извне
Кто-то бился в неё головой.
То вперёд, то назад наклонялась стена,
В каждый бок уходила на скос.
Тишина распустила по мнимым плечам
Серебристые пряди волос.
И увидел моряк: по проходу к нему
Безголовая лошадь идёт,
И копыто звенит по мозаике плит,
Словно колокол бьёт.
Он ребёнка прижал к полосатой груди,
Но вотще – тот взлетел от толчка
Земляного на воздух. Смешались в одно
Кровь младенца и кровь моряка.
И опять небеса чёрный крест раскроил,
А вдогонку – другой, юркокрыл.
Лошадь обнял за холку обмякший моряк,
А над ними младенец парил.
И подпрыгнула церковь на месте. Огонь
На скамейки церковные сел.
Трижды глотку продрал золотой петушок
И со спицы слетел.
Свечи брызнули воском на треснувший пол.
Страшной Бомбы дымящийся хвост
Возвышался над грудой расколотых плит –
Разрушенья форпост.
Бомба в тайную крипту ушла с головой,
Хвост – наружу торчал, будто он
Был могильным крестом над могилой двойной,
Человеческой кровью кроплён.
Пылью, пеплом и прахом чихнула земля –
Ноздри ей щекотал пламень, рыж.
Миг темнела над Лондоном плотная взвесь
И упала на тысячи крыш.
Было утро, и солнечные лучи
Золотой намывали песок,
А младенец, рождён при Георге Шестом,
В новом чреве свернулся в клубок.
1947
Примечания:
Перевод выполнен по изданию «Путь Пика», Нью-Йорк, 2011 (Peake’s Progress. New York: The Overlook Press, 2011).
Впервые: «Сказание о падающей бомбе», Лондон, 1962 (The Rhyme of the Flying Bomb. London: Dent, 1962).
Поэма посвящена дочери поэта Кларе (Clare Peake, род. 24 мая 1942 года).