О Льве Лосеве
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 56, 2017
Льву
Лосеву (1937 – 2009)
исполнилось бы
15 июня 2017 года 80 лет.
Лев Лосев, ещё тогда
живой, привлёк моё внимание изумительной книжкой в серии ЖЗЛ об Иосифе
Бродском.
«Ах, – восторженно
подумал я, – так о поэте может написать только поэт, причём поэт неординарный».
Лосева публиковали до
обидного мало, чтобы составилось впечатление о нём как о серьёзном и глубоком
поэте. Когда же едущая ко мне в гости Анна Гедымин спросила, что бы мне
привезти в подарок, я, не раздумывая, заказал томик стихов Лосева. И я его
получил – здоровый, в пятьсот страниц, том всего Лосева (спасибо издательству
Ивана Лимбаха). Редко чьи стихи я читал так внимательно. Со смертью Бродского
Лосев, по моему мнению, испытал внутреннее потрясение. Если сказать метафорично
– для Лосева смерть Бродского была равнозначна смерти поэзии. Ко всему
написанному после Бродского он относился снисходительно, если не сказать
попросту – никак, сторонясь поэтических тусовок, и российских, и американских.
Точно так же Лосев относился и к своему творчеству, хотя внимание со стороны
журналов как-то нивелировало оценку собственного поэтического дара. Вот
написанное незадолго до смерти и опубликованное в журнале «Звезда»:
Отказ от приглашения
На
склоне дней мне пишется трудней.
Все
реже звук, зато все тверже мера.
И
не пристало мне на склоне дней
собою
подпирать милицанера.
Не
для того я побывал в аду,
над
ремеслом спины не разгибая,
чтоб
увидать с собой в одном ряду
косноязычащего
раздолбая.
Вы
что, какой там к черту фестиваль!
Нас
в русском языке от cилы десять.
Какое
дело нам, что станет шваль
кривлять
язык и сглупу куролесить.
Интересно примечание к
этому стихотворению: «Поминая милицанера, я имел в виду не покойного Д.А.
Пригова, талантливого артиста в широком смысле этого слова, о единственной
встрече с которым у меня осталось очень милое воспоминание, а тех, кто
полагает, что инфантильное языковое кривлянье самодостаточно, например, А.Б.,
Ш.Р. и Т.П.»
Мне неизвестны эти А.Б.
(возможно, А.Б. – это Андрей Битов), Ш.Р. и Т.П., но то, что Лосев, уклонившись
от называния Пригова поэтом, окрестил оного «талантливым артистом», о встрече с
которым остались в памяти не стихи, а «милое воспоминание», показывает
отторжение им всяческого эпатажа над словом, смыслом в современной русской
поэзии. У самого Лосева нет бессмысленных стихов, наподобие множества
заполнивших СМИ и высосанных из пальца. Каждое – будь то философское раздумье
или шутливое послание – имеют адресата. Одного или нескольких – это уже зависит
от уровня эрудиции читателя.
Ещё одно стихотворение,
показывающее мучительную работу Лосева над самоидентификацией, поразило меня.
Прошу прощения за длинную цитату.
Памяти поэта
Сижу
под вечер стихший,
застыл,
как идиот,
одно
четверостишье
с
ума нейдёт, нейдёт:
Вся сцена, словно рамой,
Окном обведена
И жизненною драмой
Загадочно полна *.
Среди
российских скальдов
известен
ли К. Льдов?
В
завалах книжных складов
знать
не сыскать следов.
Весь
век его невнятен –
атласных
канапе,
и
золотушных пятен,
и
Чехова А. П.,
от
водочки к боржому
«эпоха
малых дел»
(как
будто по-большому
никто
и не хотел).
Взволнованные
речи,
и
бархатный жилет,
и
волосы по плечи,
чтоб
знали, что поэт.
Папашины
клистиры,
папашин
стетоскоп.
А
в церкви, где крестили,
всё
усмехался поп.
Но
Розенблюм не хочет
быть
Розовым Цветком,
а
буква «ль» щекочет
красивым
холодком,
и
веет грустной сказкой
красивый
псевдоним
с
оттенком скандинавско-
славянско-ледяным.
Слова
он любит – «драма»,
«загадка»,
«трепет», «рок»,
и
только слово «рама»
вдруг
стало поперёк.
А
девушка машинкой
в
окне стучит, стучит,
и
что-то под манишкой
в
ответ стучит, стучит,
и
что-то вроде гула,
и
ясно не вполне,
но
что-то промелькнуло,
послышалось
в окне.
Не
«тема женской доли»,
не
Маркс, не Томас Гуд,
да
чёрта ли в том что ли,
в
«Биржёвке» всё возьмут.
«Проклятые
вопросы»?
Да
нет, не то, не то…
И
пепел с папиросы
спадает
на пальто.
Вся сцена, словно рамой,
Окном обведена
И жизненною драмой
Загадочно полна.
Ньюхемпширский
профессор
российских
кислых щей,
зачем
над старой книжкой
я
чахну, как Кащей,
как
будто за морями,
сыскали
мой дворец,
как
будто разломали
заветный
мой ларец,
как
будто надломили
тончайшую
иглу,
и
здесь клубочки пыли
взметаются
к стеклу,
и
солнце проникает
в
мой тусклый кабинет,
на
книгах возникает
мой
грузный силуэт,
вся
тень фигуры в кресле
сползает
по стене
и,
видимо, исчезнет
минуты
через две –
Вся сцена, словно рамой,
Окном обведена
И жизненною драмой
Загадочно полна.
*
Из стихотворения К. Льдова «Швея» (1890).
А вот небольшое стихотворение
Константина Льдова «Швея»:
На
небе блещет солнце,
Как
золоченый щит,
Насупротив,
в оконце
Работница
строчит.
Машина,
что кузнечик,
Выводит
тик да тук!
Как
будто дождь колечек
Посыпался
из рук.
Убогая
косынка,
Склоненная
швея…
Нехитрая
картинка, –
А
загляделся я!
Вся сцена, словно рамой,
Окном обведена –
И жизненною драмой
Загадочно полна.
И
впрямь, почти картина:
Так
вечно может быть, –
Стучать
должна машина,
Швея
должна строчить!
Кто же этот К. Льдов?
Почему ему посвящено такое длинное стихотворение, в общем-то, пишущим довольно
короткие стихи Лосевым? Пришлось покопаться в интернете, и оказалось, что
Константин Льдов (настоящее имя – Витольд-Константин Николаевич
Розенблю́м, 1862-1937) – русский писатель. Поэт Серебряного века, еврей по
происхождению, родившийся в христианстве, умерший в Брюсселе в год, когда
родился Лёва Лившиц, будущий Лосев. Полагаю, на странное совпадение дат нельзя
было не обратить внимание. Уж не приложил ли Лосев собственную судьбу к судьбе
забытого всеми талантливого поэта Льдова, также родившегося в России и умершего
в эмиграции, всю жизнь прятавшегося под псевдонимом, как и он сам? Не посчитал
ли себя реинкарнацией Льдова? То, что в стихотворении упомянута истинная
фамилия Льдова – Розенблюм, говорит, что Лосев прекрасно знал подноготную своего
alter ego. И выбор пятибуквенного псевдонима, как и у Льдова, начинающиеся и
оканчивающиеся на те же самые буквы «л» и «в», говорит о многом. Не хочу ещё
раз цитировать стихотворение Лосева – там полная информация о том, что он
думал. И эта последняя строка стихотворения Льдова: Швея должна строчить.
Собственно – как бы девиз швеи применяем и для поэта. Кто знает…
Возможно, это просто
досужие догадки.
Кажется мне, что от
сходства жизненных линий поэт испытал некое внутреннее потрясение, что и
вылилось в это стихотворение, где трижды (!) процитированы одни и те же строки
поэта-прототипа. Это ощущение, когда живёшь в стране чужого тебе языка, а
пишешь на языке страны, в которой не живёшь, где твои корни и друзья, где
прошли детство и юность, мне самому знакомо. Когда одна страна перестает быть
родной, а вторая родной не становится – это очень непросто. Интересно о Лосеве
пишет Михаил Айзенберг в журнале «Звезда» № 6 за 2014 год (http://magazines.russ.ru/zvezda/2014/6/aiz.html),
где опубликованы два письма поэта к автору статьи.
Для тех, кто не
пользуется интернетом, предлагаю две цитаты из писем Лосева, написанных ровно
двадцать лет назад и косвенно подтверждающих сказанное о нём выше:
«Из разговоров с
полудюжиной московских философов я понял, что только один из них <…>
знал, что я еще и стишки пописываю. А я-то думал, что «меня читает
интеллигенция». Время от времени такие опускания полезны. … Вы совершенно правы
– стихи про Высоцкого и Окуджаву не бог весть что (у меня в первой книжке еще
про Галича было), а эпиграмма на Т.Т. – неудачная, говно. К «News» я остыл,
прочитав только что вторую часть мемуаров М. Ардова «Легендарная Ордынка», где
он цитирует тот же самый, что у меня, каламбур – «Рильке в пуху». Прокол – а
поделом, не каламбурь».
И ещё одна интересная
цитата из письма Лосева, напоминаю – написанного ещё в 1994 году:
«Одна надежда, что
американская русистика окончательно обанкротится и меня выпроводят на раннюю
пенсию. К тому, кажется, все идет: число студентов, записывающихся на русские
штудии, катастрофически падает по всей стране. Какое-то интегральное чутье
подсказывает молокососам, что на их веку Россия не то что не будет играть
никакой роли, но не такую уж существенную – примерно как Бразилия, только
Бразилия привлекательнее – природа богаче и сервис в отелях лучше. Исторически
западных людей Россия волновала величиной и величием. Теперь населением она
меньше Штатов, географическое пространство оказалось скудным и пористым,
опасное таинственное величие лопнуло – ни тайны, ни опасности. Осталось всего –
десяток романов, написанных во второй половине XIX века, да томик Чехова.
Есть, конечно, и
оптимистический вариант: превращение России в какую-нибудь жуткую
фашистско-ядерную какашку. Тогда к нам на славистские кафедры студенты валом
повалят. Нет, лучше уж на пенсию».
Получается, что в
эмиграции каждый поэт любит оставленную им страну «странною любовью». Я говорю
конкретно о стране, о людях – не о правительствах и их политических курсах,
которые у каждого вызывают разные эмоции. Хотя какой бы национальности поэт,
пишущий на русском языке, ни был – он всегда остается частью русской поэзии,
помимо своего желания. И ушедший в лучший из миров поэт Лев Лосев – ещё одно
тому подтверждение.