Рассказ в переводе Егора Фетисова
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 55, 2017
Перевод Егор Фетисов
Я
родилась в 1966 году. Мой первый сборник рассказов «Сокрытое» появился в 2000
году. Все вошедшие в него тексты были прочитаны на Датском радио.
В
2004 году вышел мой роман «Третий возраст Норы», а в 2012 году – книга «Из
города», в которой рассказывается о семье, повернувшейся спиной к
капиталистическому обществу и переехавшей в пустынную местность в Швеции, чтобы
жить в гармонии с природой.
В
2014 году появилась следующая моя книга «Другой берег».
Помимо
упомянутых романов и сборников новелл, мои рассказы вошли в различные
антологии, в том числе и в двуязычную русско-датскую антологию «Свобода и
судьба», вышедшую в Петербурге в 2015 году.
Несколько лет назад у
Торвальда на стороне была интрижка, о которой я не догадывалась. Прошли месяцы,
прежде чем я начала подозревать о ней, и сама поразилась, как я раньше этого не
замечала. Столько всего говорило об ее существовании. Я ведь видела их вместе,
но не придала этому значения. Они шли рядышком, он катил велосипед в руках. Я
хотела спросить его об этом эпизоде, но так и не спросила. В отличие от меня,
он способен был начать разговор с любым незнакомым человеком. С кем-нибудь,
кого он встретил по дороге на работе, либо в поезде, либо в магазинчике – люди
всегда вызывали у него интерес. Откуда мне было знать, что в тот случай был не
из этого ряда? Нашлась доброхотливая особа, которая рассказала мне (потом мне
все мерещилось что-то странное в этой доброхотливости), что видела, как
Торвальд вез на раме молоденькую девушку. Но даже этот звоночек не вызвал у
меня тревоги. Я подумала, что им, видимо, просто было по пути, почему не
подбросить? Можно называть меня наивной, но до того случая в наших отношениях
не было ничего, что говорило бы о возможности чего-то такого. Да, пускай
наивная. В общем, я ни о чем таком не догадывалась.
Было лето, стояла жара.
Воздух был горячим и тяжелым, как перед грозой. Я чувствовала какое-то смутное
беспокойство. Но чем конкретно оно было вызвано – я бы не смогла так уж легко
ткнуть пальцем в причину. Просто у меня было ощущение, что что-то изменилось
или меняется в этот момент, но, когда я сказала об этом Торвальду, он посмотрел
на меня непонимающим взглядом. И я заставила себя отбросить это ощущение. Может быть, у меня просто переходный
возраст, подумала я озабоченно, ведь мне пошел уже четвертый десяток. Мне
казалось, что люди на меня смотрят. Чаще, чем раньше, или какими-то другими
взглядами. Но даже если у меня и была такая мысль, то очень смутная. Крошечные
разломы, трещины и пустоты. Так что
все узнать было в общем-то облегчением. Всё
искажалось, и не только во мне самой.
Не знаю, как ему
удалось с ней порвать. Знаю только, что он это сделал и заплатил ей в этой
связи какую-то сумму. Мы не говорили об этом. Он попросил денег, а я не задала
вопроса, зачем они ему. После этого она исчезла. Сумма была приличная, но это
того стоило. Я думала, что она потратит эти деньги на то, чтобы начать новую
жизнь где-нибудь не здесь.
Она исчезла так же
внезапно, как и появилась. Я понятия не имела, куда она подалась, да мне и дела
до этого не было. После этого всё успокоилось, конечно, не сразу, через
какое-то время. Следующие несколько лет все было хорошо. Во всяком случае,
стало лучше, чем было. В наших отношениях все устаканилось. Однако спустя
несколько лет, осенью, мне рассказали, что кто-то видел ее возле кирпичного
завода.
Я как раз ехала на
велосипеде к фермерше купить у нее яиц, поскольку лиса на днях устроила
кровавый пир, умертвив моих кур. Вот фермерша-то мне все и рассказала.
– Я подумала, что ты
захочешь узнать.
Я кивнула.
Выйдя от нее, я сложила
яйца в корзинку на руле и без какого-либо определенного намерения покатила в
сторону кирпичного завода.
Был ясный день. Всё
было красно-золотым, даже солнечный свет. Эта мягкость никак не совмещалась с
цепкой жесткостью охватившего меня чувства конца света. Пугающее сознание того,
как всё хрупко, мимолетно, недолговечно. Того, как быстро меняются вещи. Поле
до самого леса было перепахано плугом и засеяно черными силуэтами птиц,
воронами и грачами, которые уже вовсю собирались тут,
рановато, как мне казалось. Обычно они наведывались сюда уже в октябре. И это
тоже вызвало у меня тревожное чувство.
Несколько раз в моей
жизни происходили удивительные совпадения. Непредвиденные. Однажды утром я
внезапно вспомнила, что хотела позвонить своей подруге Ингеборг и пригласить ее
на прогулку. И когда она не взяла трубку, я решила отправиться к ней, потому
что была уверена, что застану ее в саду около ее дома. Ни на мгновение я не
ощутила никакого беспокойства или страха за нее. И когда ее не оказалось дома,
мне в голову не пришло никаких нехороших мыслей. Не знаю, что меня дернуло
заглянуть в хлев, где она стояла с веревкой в руке и кухонной табуреткой. Не
знаю, что было у нее на уме. Это был какой-то сюрреализм.
– Это ты, Катрина? –
удивилась она, ведь я никогда прежде не приходила без предупреждения. – Что-то
случилось?
– Нет, нет, не
беспокойся. Я просто хотела прихватить тебя на прогулку. Если ты не занята
ничем срочным, – добавила я.
Я кивнула в направлении
веревки, которую она все еще держала в руках, и она бросила на нее такой
взгляд, как будто только сейчас поняла, чем она была занята.
– Ничего срочного, –
сказала она.
Мне нравится думать,
что я спасла ей жизнь в тот день, хотя кто знает, сколько раз она вот так стояла,
но до сих пор жива.
В тот день я свернула с
дороги, ведущей к кирпичному заводу, и съехала вниз, к побережью. Словно меня
кто-то подтолкнул. Никакого логического объяснения этому у меня не было. Очень
захотелось увидеть море. А может, я просто занервничала, поняв, что вот-вот
увижу ее. Потом я часто вспоминала тот день, но не могу объяснить, что меня
заставило спуститься к берегу именно в том месте.
Я оставила велосипед у
лесной тропинки, прислонив его к дереву, сошла с бревнышек, которыми была выложена
дорожка, и стала спускаться к воде. Тут следы от велосипедных шин были глубже,
наполнились водой, земля была взрыта и лежала комьями, но ближе к берегу стало
ровнее. Когда лес закончился и открылся берег, я остановилась, как будто в меня
ударила молния. Я никак не предполагала, что встречу ее здесь.
Я сразу поняла, что это
она, и столь же быстро почувствовала, что имели в виду люди, называя ее совсем
молоденькой. Она была невероятно юной. И обнаженной. Стояла на берегу между
камней и взвизгивала всякий раз, пытаясь сделать шаг в воду. Хрупкая
и смуглая, совсем ребенок. Темные волосы, груди, округлость живота. Море
подкатывалось и откатывалось, как вдох и выход. Все в ней было красиво: ее
длинные, гладкие волосы, подобно водным струям спадавшие ей на плечи. Воздух
над нами кишел ласточками-береговушками. Через месяц им улетать, и они уже
начали собираться в стайки.
Она перескакивала с
камня на камень, удерживая равновесие, камни были мокрыми и скользкими. Она
двигалась в сторону волнорезов – выдававшейся из воды, наподобие моста,
каменистой гряды, не дававшей морю еще глубже вгрызаться в
и без того отвесный берег. Дети обычно рыбачили летом
с этих камней. Отличное место для рыбалки, но совершенно негодное для купания.
Потом там везде поставили таблички. После несчастного случая, когда утонули
какие-то немцы, не знакомые с морем, не имевшие представления об элементарных
правилах безопасности, – они просто прыгали в воду и плыли от берега. Нам самим
не нужны были предупреждающие таблички. Все знали, что это опасное место. Были
вещи, о которых мы предупреждали детей. Старались, чтобы это как следует
впечаталось в их головы с детских лет. Говорили им, как опасен
тягун. Море, правда, было спокойным в тот день, но никогда нельзя быть
уверенным на все сто. Я пригляделась, но камней было не видно с того места, где
я стояла: вода была слишком спокойной. К тому же они постоянно сдвигались.
Внезапно охватившее меня беспокойство, что ее может затащить течением, и она
захлебнется, никак не вязалось с тем, что я чувствовала с тех пор, как узнала
про них с Торвальдом. Я желала ей смерти. И не какой-нибудь умиротворенной
смерти. Я рисовала себе ее ужасный конец. Ненависть была настолько сильной, что
пугала меня саму. Если я встречу ее, говорила
я себе, то не знаю, что я с ней сделаю. А
теперь я стояла тут и переживала, что она может утонуть. Или, скорее, часть
меня переживала за нее. Другая часть думала: почему бы и нет? Тебе хотя бы не придется делать это самой.
Не дойдя пару шагов до
тягуна, она остановилась. Волны лизали камни, лизали ее ноги, и она испуганно
вскрикивала. Хотя вода еще хранила летнее тепло, все-таки было холодно. Немногие
купались в эту пору. И уж конечно не тут. Она действительно не подозревала о
том, как это опасно? Или ей было все равно? Я подавила в себе порыв окликнуть
ее. Предупредить. В глубине души я хотела ее предупредить. Но была вторая моя
половина, примитивная, незамысловатая половина, которая желала наблюдать за ее
гибелью, ничем не выдавая своего присутствия.
Мгновение она колебалась,
потом с неуклюжестью маленького ребенка завалилась в воду. Вынырнув, она со
смехом отфыркивалась, глядя на Торвальда, который, как тень, прятался между
серых камней. Я заметила его только сейчас. Ее одежда лежала у его ног, словно
она секунду назад сбросила ее. Это было очень интимно, и на мгновение я
почувствовала, что во мне больше нет воздуха, чтобы дышать.
В
первые секунды меня больше всего разозлило, что они
устроились тут. Могли бы выбрать уголок поудаленнее.
Что они себе возомнили? Пускай сегодня никого не было видно ни на берегу, ни на
море, но чтобы купаться здесь голыми… Сюда мог прийти
кто угодно. Я нервно оглядывала берег и море – не появится ли проплывающая
лодка. А что она делала бы, если бы я вышла сейчас из своего укрытия? А
Торвальд? Что бы он делал? Какое-то время я обдумывала, не выйти ли мне на
самом деле. Хотя что бы я сказала? Не в моем характере
было устраивать сцены.
Внезапно до меня дошло,
что они здесь не в первый раз. Это было их место. Тут они занимались любовью –
на песке между камней, не обращая внимания на водоросли, камни и все, что там
валялось. А я-то думала, что между ними все кончено. Столько времени уже прошло,
и вот все это снова обрушилось на меня. Если
у них сейчас что-то будет, подумала я, я
убью ее.
Торвальд
поднялся с камня, и на какой-то миг мне показалось, что он сейчас скинет одежду
и войдет к ней в воду. Мне стало совсем нехорошо. Я почувствовала, как кровь
отливает от моего лица. Сейчас я упаду в
обморок, подумала я. Но он повернулся и стал смотреть прямо на скалу, на
которой я стояла, кое-как скрываемая от глаз кустами облепихи и тёрна. Я
видела, что он был разозлен, мое сердце скакнуло и замерло.
Все это я почувствовала
в считанные доли секунды, но тут же поняла, что он меня не видит. Он был слишком поглощен тем, что происходило между ними, чтобы
видеть что-то вокруг. Он начал взбираться вверх по тропинке, прямо в мою
сторону. Он смотрел прямо перед собой невидящим взглядом, так что можно было не
беспокоиться, что он меня обнаружит. Он прошел мимо. Даже теперь, когда он
уходил от нее, лез вверх прочь от нее, не оборачиваясь, он весь был устремлен к
ней.
Может быть, он думал,
что она бросится его догонять. Но она не бросилась. Она стояла в воде и
смотрела ему вслед. Когда она увидела, что он не вернется, она вышла из воды и
стала натягивать одежду быстрыми, злыми движениями. Она совсем замерзла. Мокрая
одежда не хотела надеваться, и это тоже ее злило, она пыталась расправить ее
закоченевшими пальцами. Блузка смялась подмышками. Она отряхнула песок с ног,
насколько это было возможно, без особого успеха. Мокрые волосы спадали ей на
лицо, и мне было не разглядеть, плачет ли она. Думаю, что она плакала.
Я проснулась среди ночи
от того, что Торвальд дрожал всем телом. Прошло какое-то время, прежде чем я
связала эту дрожь, сотрясавшую его тело, а заодно и нашу кровать, с рыданиями.
Мне даже сначала показалось, что он мастурбирует, и я почувствовала пустоту
внутри. Значит, он мыслями целиком и полностью с ней, иначе не повернулся бы ко
мне спиной. Но потом я поняла, что он плачет. Он приглушенно и задушено рыдал,
стараясь не разбудить меня, а я не нашла в себе смелости повернуться к нему,
боясь выдать, что не сплю. Надо было это
сделать. Надо было обнять его и утешить. Но я не могла. Я лежала в темноте, в
нашей двуспальной постели, не издавая ни звука, пока он не задышал глубже, и
даже когда я почувствовала, что он заснул, я продолжала лежать, не шевелясь,
омываемая волнами ненависти и отчаяния. Если бы он знал, что я в эти минуты
чувствовала, его бы это потрясло. Но он спал, а я не сказала ему об этом ни
слова.