Опубликовано в журнале Новый берег, номер 55, 2017
Аргумент в защиту академика Сахарова
Альберт
Эйнштейн вышел из состава Прусской академии наук весной 1933 года, после того,
как к власти в Германии пришли нацисты. Это событие стало знаковым в истории
становления гитлеровской диктатуры. О нем много писали историки, биографы
великого ученого, литераторы, публицисты… И хотя хронология происшедшего
изучена с точностью до дня [1], все равно исключение Эйнштейна из числа действительных
членов академии обросло ворохом домыслов, легенд и мифов, далеких от
реальности.
В Советском
Союзе эта тема стала особенно популярной в 70-е и 80-е годы прошлого века, когда
в среде физиков и диссидентов усиленно циркулировали слухи о возможном лишении А.Д.
Сахарова звания академика. О распространенной тогда легенде рассказал Борис
Михайлович Болотовский, хорошо знавший академика Сахарова по совместной работе
в Теоретическом отделе Физического института Академии наук СССР. Согласно этой
легенде, события развивались так. По поручению высшего партийного руководства
страны президент академии М.В. Келдыш собрал узкий круг ведущих ученых, среди
них присутствовали П.Л. Капица и Н.Н. Семенов, и спросил, как бы они отнеслись
к постановке на Общем собрании Академии наук вопроса об исключении Сахарова.
После долгого
молчания Н.Н. Семенов произнес: «Но ведь прецедента такого не было». На это П.Л. Капица возразил: «Почему
не было прецедента? Был такой прецедент. Гитлер исключил Альберта Эйнштейна из
Берлинской академии наук» [2].
Если такой
разговор и состоялся когда-то, то оба уважаемых академика, наверное, сознательно
чуть-чуть отступили от истины, чтобы добиться главной цели – не допустить
исключения Сахарова из академии. Ведь и прецеденты исключения академиков,
объявленных «врагами народа», были, и Гитлер не исключал Эйнштейна, тот сам написал
заявление о выходе из Академии по собственному желанию. Подробнее
об этом в работах [3]-[5].
Эйнштейн
выбирает Берлин, Берлин выбирает Эйнштейна
К Берлину у
великого физика было двойственное отношение. С одной стороны, он всегда
ненавидел все, связанное с войной, а в прусской столице казарменный дух
ощущался сильнее других немецких городов. С другой стороны, Берлин в начале
двадцатого века был, безусловно, мировой столицей физики, и здесь можно было
вести научные беседы с ведущими учеными того времени – Максом Планком, Генрихом
Рубенсом, Эмилем Варбургом, Вальтером Нернстом, Фрицем Габером…
Эйнштейна после
его феноменальных открытий 1905 и последующих годов не пригласил на
профессорскую должность ни один немецкий университет. Получив докторскую
степень в 1906 году, через два года защитив со второй попытки вторую докторскую
диссертацию, звания ординарного профессора Эйнштейн добился впервые только в
1911 году в Немецком университете в Праге, для чего ему даже пришлось принять
австрийское гражданство – Прага входила тогда в состав Австро-Венгрии. Через
год он вернулся профессором в свою альма-матер – Цюрихский политехникум. Сюда и
приехали в июле 1913 года Макс Планк и Вальтер Нернст с необычным предложением.
Макс Планк, с
которым Эйнштейн переписывался с 1906 года, одним из первых оценил гениальность
автора теории относительности. Личное знакомство состоялось на ежегодном
заседании Общества немецких естествоиспытателей и врачей в 1909 году в
Зальцбурге. Фриц Габер встретился с Эйнштейном впервые на таком же заседании
два года спустя в Карлсруэ. А Эмиль Варбург познакомился с молодым физиком в
том же 1911 году на первом Сольвеевском конгрессе в Брюсселе.
Все трое
ведущих берлинских ученых были покорены глубиной и многогранностью таланта
Эйнштейна и решили добиться его перевода в немецкую столицу.
Вакантных мест
профессора физики в Берлинском университете не было, да и вероятность того, что
туда примут профессора-еврея, существовала минимальная, поэтому Планк и его
коллеги решили действовать иначе. В Прусской академии наук существовала
оплачиваемая должность профессора-исследователя. Ее с 1896 года занимал
голландский химик Якобус ван’т Хофф (1852 – 1911). После его кончины 1 марта
1911 года это место оставалось свободным. В июне 1913 года Планк предложил
Прусской академии принять Эйнштейна в свои члены. Предложение Планка поддержали
академики Нернст, Рубенс и Варбург (Габер тогда еще не был членом Прусской
академии и не мог участвовать в выборах новых членов).
В начале июля
общее собрание физико-математического отделения Прусской академии наук
большинством голосов (один голос против) приняло Альберта Эйнштейна в число
академиков. Академия согласилась также, чтобы физик из Цюриха занял место
покойного профессора ван’т Хоффа. Оклад академическому профессору
устанавливался в двенадцать тысяч марок в год. Меценат Леопольд Коппель (1854 –
1933) брал на себя выплату половины оклада в течение двенадцати лет. Кроме
того, как члену академии Эйнштейну полагалось еще девятьсот марок в год [6,
стр. 37].
Это были
неплохие условия – директор Института химии недавно созданного Общества кайзера
Вильгельма Эрнст Бекман (1853 – 1923) получал десять тысяч марок в год, а оклад
профессора университета составлял девять тысяч. Оставалось получить согласие
самого Эйнштейна и утвердить его назначение на общем собрании академии. Так как
в августе и сентябре члены академии разъезжались на каникулы, приходилось
спешить. Вот почему вечером в пятницу 11 июля 1913 года Макс Планк и Вальтер
Нернст с женами сели в поезд и утром в субботу прибыли в Цюрих, чтобы передать
автору теории относительности предложение стать профессором в Берлине. В
качестве дополнительного стимула было обещано, что в будущем будет создан
институт теоретической физики, директором которого станет Эйнштейн. На
размышление ему отвели сутки. В воскресенье супружеские пары из Берлина гуляли
по окрестностям Цюриха, а вечером пришли на вокзал, чтобы ночным поездом
вернуться домой. С большим облегчением Планк и Нернст увидели среди провожающих
Альберта Эйнштейна, махавшего им белым платком – это был условный знак, что
предложение принято.
У великого
физика были свои резоны радоваться предложению из Берлина. «Это колоссальная
честь – занять место ван’т Хоффа», – писал Эйнштейн своей кузине Эльзе
Лёвенталь через несколько дней после отъезда Планка и Нернста [6, стр. 38].
Профессорская должность в академии не предполагала обязательных лекций в
университете и других занятий со студентами. На новом месте ничто не должно
было отвлекать от работы над новой проблемой, которая занимала его последние
годы. Докладывая Прусской академии наук о научных интересах кандидата на
профессорскую должность, наблюдательный Планк отметил, что в 1912 и 1913 годах
Эйнштейн написал вдвое больше работ, посвященных гравитации, чем квантовым
явлениям и излучению. В 1909 и 1910 годах все было не так.
Планк не
ошибся: автора специальной теории относительности интересовала теперь теория
тяготения, которая, по мнению большинства физиков, была уже построена трудами
Исаака Ньютона. Однако Эйнштейн считал иначе. И он надеялся, что условия работы
в Берлине позволят ему завершить этот гигантский проект, который должен был
перевернуть представление человечества о строении Вселенной.
Но была и еще
одна причина, не столь грандиозная, но по-человечески важная для него, из-за
которой Эйнштейн стремился попасть в Берлин. Здесь жила женщина, в которую он
был влюблен, с которой уже два года тайно от всех переписывался. Новой
возлюбленной Эйнштейна стала уже упомянутая Эльза Лёвенталь, в девичестве
носившая ту же фамилию, что и Альберт. Она приходилась ему двоюродной сестрой
по матери и троюродной – по отцу. Альберт сблизился с ней, когда в 1912 году
навещал свою родню в Берлине. Брак с первой женой – Милевой Марич – явно не
складывался, дело шло к разводу, а роман с Эльзой набирал обороты. Через
несколько лет она станет его второй женой. А пока, в июле 1913 года, после
разговора с Планком и Нернстом он писал ей: «Самое позднее следующей весной
приеду в Берлин. Предвкушаю счастливое время, которое мы проведем вместе» [6,
стр. 38].
Заручившись
согласием Эйнштейна, Планк уладил с Академией все формальности, и 12 ноября
1913 года вышел королевский указ о назначении Эйнштейна профессором Прусской
академии наук.
Альберт получил
официальное письмо Академии в конце ноября и подтвердил, что приступит к
выполнению своих новых обязанностей в первые дни апреля. Свое обещание он
сдержал: в столицу Эйнштейн прибыл 29 марта 1914 года.
«Решил
не ступать больше на немецкую землю»
История выхода
Эйнштейна из Академии, хоть и изучена досконально, до сих пор излагается во
многих статьях и книгах неточно, с искажением исторических фактов, с домыслами,
демонстрирующими незнание. Приведу только один, но показательный пример. Сравнительно
недавно, в 2015 году, вышла в свет очередная биография Эйнштейна в серии «Жизнь
замечательных людей» [7]. Эпизод с отставкой из Академии автор излагает так:
«В Прусскую и Берлинскую академии наук написал о своей отставке. Берлинская академия обвинила его в «антигерманской деятельности» <…>. То же сделала и Прусская академия, только жестче: его назвали «агитатором» и заявили, что не сожалеют о его отставке» [7, стр. 268].
Можно подумать,
что Эйнштейн играет с несколькими академиями сеанс одновременной игры, веером
рассылая свои заявления об отставке. На самом деле, он написал 28 марта 1933
года всего одно заявление в ту единственную Академию, действительным членом
которой он состоял с 1913 года, т.е. в Прусскую королевскую академию наук,
расположенную, естественно, в Берлине. Сейчас эта академия после радикальных
преобразований, связанных с разделением Германии на два государства, а потом с новым
объединением страны, называется Берлинско-Бранденбургской. Никакой «Берлинской»
академии, в дополнение к Прусской, в 1933 году не было. И переписку Эйнштейн
вел с представителями одной академии, а не двух, как показалось автору
биографии ученого в ЖЗЛ.
В Германии, в
отличие от большинства других стран, традиционно существовало несколько
самостоятельных научных академий: Прусская (в настоящее время
Берлинско-Бранденбургская), Баварская, Гёттингенская и др. Эйнштейн, к слову,
был не только членом Прусской академии наук с 1913 года, но и
членом-корреспондентом Баварской академии наук с 1927 года. До наступления
нацистской эры великого физика охотно принимали в свои члены и другие
германские академические сообщества, например, Немецкая академия
естествоиспытателей «Леопольдина» в городе Галле. Правда, с приходом нацистов к
власти имя Эйнштейна было вычеркнуто из списка членов «Леопольдины» без всякого
заявления ученого.
С Прусской
академией все было по-другому. История разрыва Альберта Эйнштейна с научной
организацией, которой он отдал почти двадцать лет жизни, интересна и
поучительна не только сама по себе. Она позволяет лучше понять трагедию всех
ученых в Третьем рейхе, неожиданно для себя оказавшихся врагами государства и
изгоями общества.
Когда Гитлер
пришел к власти, Эйнштейн находился в Америке в качестве приглашенного
профессора в Калифорнийском технологическом институте в Пасадене, вблизи
Лос-Анджелеса. Назначение нового рейхсканцлера Германии не стало для Эйнштейна
большой неожиданностью. Чувствовалось, что он был к такому повороту истории
готов. Уже через два дня после вступления Гитлера в новую должность ученый
обратился к руководству Прусской академии наук с просьбой выплатить ему
полугодовую зарплату сразу, а не к началу апреля, как планировалось ранее.
Жизнь очень скоро показала, что такая предусмотрительность ученого оказалась не
лишней.
Видно, уже в
начале февраля Альберт не верил, что вернется на родину, хотя у него было
запланировано там много дел, среди них серьезный доклад в Прусской академии
наук. Все эти планы пришлось резко изменить. В частном письме своей близкой
знакомой Маргарите Лебах 27 февраля 1933 года ученый писал: «Из-за Гитлера я решил не ступать больше на
немецкую землю… От доклада в Прусской академии наук я уже отказался» [8,
стр. 227].
На следующий
день после поджога рейхстага в ночь на 28 февраля 1933 года были запрещены
многие газеты и журналы, стоявшие в оппозиции к новому немецкому правительству.
Власти закрыли, среди прочих, еженедельник «Вельтбюне» («Weltbühne»).
Последний номер вышел седьмого марта, на последней странице читатель мог
прочесть: «После событий 27 февраля ряд лиц был арестован. Среди них наш
издатель Карл фон Осецкий» [6, стр. 336].
Пацифист,
писатель и журналист, лауреат Нобелевской премии мира за 1935 год, так и не
получивший ее и умерший в тюремной больнице в 1936 году, Осецкий был близок по
взглядам с Эйнштейном, состоял с ним в длительной переписке. Именно Эйнштейн
предложил в 1935 году кандидатуру арестованного журналиста нобелевскому
комитету. Весть об аресте Осецкого в феврале 1933 года потрясла Альберта.
Накануне своего отъезда из Лос-Анджелеса, состоявшегося 12 марта, ученый дал
интервью корреспонденту газеты «New York World Telegram» Эвелин Сили. Его
заявление, сделанное в этом интервью, потом перепечатывали газеты всего мира.
Эйнштейн нашел
простые и убедительные слова, объясняющие его решение, и дал четкую характеристику
происходящего в Германии:
«Пока у меня есть возможность, я буду находиться только в такой стране, в которой господствует политическая свобода, толерантность и равенство всех граждан перед законом. Политическая свобода означает возможность устного и письменного изложения своих убеждений, толерантность – внимание к убеждениям каждого индивидуума. В настоящее время эти условия в Германии не выполняются. Там как раз преследуются те, кто в международном понимании имеет самые высокие заслуги, в том числе, ведущие деятели искусств. Как любой индивидуум, психически заболеть может каждая общественная организация, особенно когда жизнь в стране становится тяжелой. Другие народы должны помогать выстоять в такой болезни. Я надеюсь, что и в Германии скоро наступят здоровые отношения, и великих немцев, таких как Кант и Гёте, люди будут не только чествовать в дни редких праздников и юбилеев, но в общественную жизнь и сознание каждого гражданина проникнут основополагающие идеи этих гениев» [8, стр. 227].
Эйнштейн
вынужден был прервать интервью, так как его ждали на научном семинаре. Эвелин
Сили в заключение статьи написала, что, когда великий физик после окончания семинара
пересекал университетский двор, земля дрожала под его ногами: в Лос-Анджелесе
именно в этот момент случилось одно из самых сильных землетрясений в истории
города. Но ученый спокойно шел к себе домой.
«Обличение
немецких зверств»
Нацистов
антигитлеровские заявления Эйнштейна буквально доводили до бешенства.
Геббельсовская пропаганда вспомнила кампанию осуждения «немецких зверств»
(«Greuelhetze»), якобы творимых кайзеровскими солдатами в Бельгии. Кампания
проводилась еще в годы Первой мировой войны в газетах стран Антанты. Теперь
любую критику властей верные Гитлеру газеты называли «обличением немецких
зверств».
Привыкшие к
насилию нацисты не собирались ограничиваться словами. Толпа вооруженных людей
20 марта 1933 года ворвалась в летний дом Эйнштейна в курортном местечке со
странным названием Капут («Caputh») на берегу красивого озера Швилов
(Schwielowsee) недалеко от Потсдама.
В доме искали
якобы спрятанное физиком оружие. Потом объявили дом конфискованным. Заодно
конфисковали яхту Альберта и заблокировали его счет в банке. Формальным
основанием для этих акций было обвинение ученого и его жены Эльзы в
коммунистической деятельности. Общие потери для семьи Эйнштейнов оценивались
такими суммами: счет в банке – 60 тысяч рейхсмарок, летний дом в Капуте – 16200
рейхсмарок, любимую яхту Эйнштейна нацисты продали за 1300 рейхсмарок [6, стр. 342].
Но и этого властям показалось мало. Они объявили ученого в розыск и обещали за
его голову немаленькое вознаграждение в пять тысяч долларов (более двадцати
тысяч рейхсмарок) [9, стр. 407-410]. Штурмовики в форме СА ворвались в
берлинскую квартиру ученого, где устроили настоящий погром, забрав или сломав
все более или менее ценное.
Со стороны
немецких властей усилилось давление на Прусскую академию. Будущий рейхсминистр науки,
воспитания и народного образования Бернхард Руст до первого мая 1934, когда
было образовано министерство, исполнял те же обязанности на правах комиссара
министерства внутренних дел. Ему подчинялась, в частности, и Прусская академия
наук. В ответ на обвинения со стороны Эйнштейна в адрес немецких властей,
прозвучавшие в интервью от 11 марта, Руст потребовал от академии провести
расследование и дать заключение, участвовал ли Эйнштейн в кампании «обличения
немецких зверств», которая ведется за границей. Следующим шагом академии должно
было быть исключение Эйнштейна за антиправительственную деятельность. Письмо с
требованием Руста ушло в академию 29 марта, за три дня до проводимого нацистами
первого апреля всегерманского бойкота еврейских предприятий.
Тогда еще ни
Руст, ни академики не знали, что за день до этого, 28 марта 1933 года, великий
физик сам написал заявление о выходе из академии. Почта тогда работала не
быстро, и письмо с заявлением, написанным в Бельгии, попало к адресату, т. е. в
академию, только 6 апреля. Можно считать случайностью, хотя и очень
символичной, что на следующий день был опубликован печально знаменитый закон «О
восстановлении профессионального чиновничества», давший юридическое обоснование
тотальной чистке кадров в немецкой науке.
В тот же день,
28 марта 1933 года, когда его корабль бросил якорь в бельгийском порту
Антверпен, ученый написал свое знаменитое заявление руководству Прусской
академии наук: «Господствующие в Германии
в настоящее время порядки вынуждают меня сложить с себя обязанности члена
Прусской академии наук. Академия в течение 19 лет давала мне возможность быть
свободным от любых профессиональных обязанностей и целиком посвятить себя
научной работе. Я знаю, насколько велика должна быть моя благодарность за это.
С сожалением выхожу я из вашего круга творческих и прекрасных человеческих
отношений, которыми я, будучи вашим членом, столь долгое время наслаждался и
постоянно высоко ценил» [6, стр. 337].
Главным поводом
к отставке Эйнштейн назвал невозможность для себя при нынешних порядках в
стране быть зависимым, в том числе, материально, от правительства в Берлине,
проводящего откровенно антиеврейскую и бесчеловечную политику.
В тот же день
28 марта в кёльнской «Kölnische Zeitung» появилось еще одно заявление,
подписанное Эйнштейном и адресованное в «Международную лигу борьбы с
антисемитизмом». Похоже, великий физик многое предвидел, хотя часто желаемое
выдавал за действительное, говоря, например, о совести: «Акты грубого насилия и подавления, направленные против всех людей,
свободных духом, а также против евреев, эти акты, которые происходили и
происходят в Германии, разбудили, к счастью, совесть тех, кто остался верен
идеям гуманизма и политической свободы» [6, стр. 337].
Подобные оценки
происходящего в стране, как и интервью 11 марта, действовали на нацистские
власти как красная тряпка на быка.
В то время как
письмо Эйнштейна об отставке было на пути в Берлин, руководство Прусской
академии, состоявшее из четырех непременных секретарей, не сидело, сложа руки.
Правда, один непременный секретарь физик Макс Планк, пригласивший в 1914 году
молодого Эйнштейна в Берлин и предложивший его кандидатуру в академики,
находился в те дни в отпуске в Сицилии. Зато другой непременный секретарь юрист
Эрнст Хайман (1870 – 1946) поторопился выполнить указание Руста и составил от
имени академии заявление для прессы. В нем подтверждалось, что Эйнштейн
участвует в кампании «обличения немецких зверств», ведущейся за границей, и
поэтому академия не будет печалиться, если Эйнштейн выйдет из ее состава.
Заявление появилось в прессе как раз в день бойкота еврейских предприятий –
первого апреля 1933 года.
В тот же день
имя Альберта Эйнштейна попало и в речь Йозефа Геббельса, назначенного 13 марта
рейхсминистром народного просвещения и пропаганды. Выступая по случаю широко
разрекламированной антиеврейской акции, он на всю Германию объявил: «Мы часто поступали в отношении мирового
еврейства милостиво, чего они вовсе не заслуживали. И какова же благодарность
евреев? У нас в стране они каются, а за границей раздувают лживую пропаганду о
«немецких зверствах», что даже превосходит антинемецкую кампанию во время
мировой войны. Евреи в Германии могут благодарить таких перебежчиков, как
Эйнштейн, за то, что они теперь – полностью законно и легально – призваны к ответу»
[10, стр. 33].
«Война
на уничтожение»
С первых дней
«Третьего рейха» Эйнштейн выбрал путь бескомпромиссной борьбы с гитлеровским
режимом. Власти сделали его имя синонимом предательства. И даже близкие друзья
ученого не могли полностью встать на его сторону. Редкие попытки пойти против
течения заканчивались, как правило, ничем.
На состоявшемся
шестого апреля в отсутствие Планка общем собрании Прусской академии наук Макс
фон Лауэ выступил против того, чтобы заявление для прессы, сделанное Эрнстом
Хайманом первого апреля, исходило от имени всей академии, ведь мнениями ее
членов никто не поинтересовался.
Однако другие
академики фон Лауэ не поддержали, и заявление для прессы сохранило свою силу.
Было ясно, что в любом случае Эйнштейна исключат подавляющим большинством
голосов. Практически все ученые склонились перед властью и были готовы
полностью поддержать нацистов в их борьбе с неисправимым пацифистом и борцом за
демократию. И все же многих смущала возможная потеря уважения иностранных
коллег: ведь предстояло исключить из академии всемирно признанного гения. Но
пришедшее в тот же день заявление Эйнштейна о добровольной отставке разрядило
обстановку. Академия облегченно вздохнула и удовлетворила просьбу опального
ученого.
В мае вернулся
из Сицилии непременный секретарь академии Макс Планк, президент Общества имени
кайзера Вильгельма, объединяющего крупнейшие научно-исследовательские институты
Германии. Он не без оснований считался одним из близких к Эйнштейну людей, в
двадцатые годы не раз защищал автора теории относительности от нападок
физиков-националистов. Планк попытался спасти лицо академии. Он потребовал
внести в протокол майского собрания, что «опубликованные
в рамках академии работы господина Эйнштейна настолько углубили наши физические
знания, что его деятельность может сравниться лишь с трудами Иоганна Кеплера и
Исаака Ньютона». Этими красивыми словами непременный секретарь хотел
обезопасить академию от упреков всего мира, что коллеги-академики не в
состоянии оценить значение Эйнштейна для мировой науки. Правда, запись в
протоколе заканчивалась не так привлекательно, как начиналась: «Можно глубоко сожалеть о том, что господин
Эйнштейн своими политическими поступками сам сделал невозможным его пребывание
в академии» [11, стр. 22].
В хвалебных
словах о работах Эйнштейна не было преувеличения. Когда в 1914 году по
настоянию Планка автор специальной теории относительности перебрался в Берлин,
он с обычным для него юмором отмечал: «Господа берлинцы носятся со мной, как с
несушкой-рекордисткой. При этом я сам не знаю, смогу ли еще снести яйца» [11,
стр. 21]. Однако эти опасения были напрасны. В ноябре 1915 года появилась на
свет первая статья Эйнштейна [12, стр. 844-847], посвященная общей теории
относительности, за ней последовал еще ряд работ, в результате чего была
сформулирована и обоснована самая выдающаяся, по признанию многих ученых,
научная идея двадцатого века. Эта весьма абстрактная теория получила вскоре
неожиданное экспериментальное подтверждение во время полного солнечного затмения
29 мая 1919 года.
С этого времени
ученый был признан большинством научного мира величайшим физиком своего
времени, к его слову прислушивались не только коллеги, но и коронованные особы,
политики, журналисты…
Заявки на
доклады и лекции посыпались со всего мира. Немецкие дипломаты сообщали в
министерство иностранных дел: «Выступления
господина Эйнштейна приносят авторитету Германии громадную пользу». Еврей
по рождению, швейцарец по одному из гражданств, Эйнштейн воспринимался во всем
мире как представитель именно немецкой науки. С блеском прошли его выступления
в 1921 году в Соединенных Штатах Америки и весной 1922 года во Франции. Лекции
физика сделали для сближения недавно враждебных народов больше, чем все усилия
дипломатов. Сам облик и манеры ученого разбивали стереотипы «тупого
немца-врага». Журналисты тогда называли Эйнштейна «Гинденбургом немецкой науки»
– немцам под командованием генерал-фельдмаршала в 1914 году не удалось
завоевать Париж, зато это легко сделал после войны остроумный и общительный
профессор из Берлина.
Правительство
Веймарской республики высоко ценило заслуги Эйнштейна перед Германией, ему
выражали признательность дипломаты, и не его вина, что с приходом Гитлера к
власти черное стало считаться белым, а герой – предателем.
Макс Планк
лучше многих понимал роль творца теорий относительности в современном мире, и
поэтому для него особенно болезненным был процесс исключения Эйнштейна из
академии. Как один из руководителей официальной немецкой науки он не решался на
открытое выступление против властей, с другой стороны, потеря лица академии,
исключающей из своего состава ученого такого ранга, била и по авторитету самого
Планка. Поэтому еще в конце марта и начале апреля Планк написал Альберту
несколько писем от себя лично, в которых убеждал его добровольно покинуть
академию, чтобы не доставлять «своим друзьям лишней боли и забот». К моменту
получения первого письма от Планка Эйнштейн уже отправил свое заявление об
уходе из академии, но узнать, что тот самый Планк, который, собственно, и привел
его в академию, фактически присоединяется к обвинениям нацистов и разделяет
мнения геббельсовской пропаганды, было для Эйнштейна особенно горько.
В ответном
письме от шестого апреля 1933 года Эйнштейн возражает Планку: «Должен особенно подчеркнуть, что я ни в
какой кампании о "немецких зверствах" не участвую. Я допускаю в
пользу академии, что подобные клеветнические высказывания сделаны под внешним
давлением. Но и это ее не красит, и некоторые из лучших ее членов испытывают
сегодня стыд. Вы слышали, наверное, что из-за подобных лживых обвинений мой дом
в Германии был разгромлен и конфискован. Это привело к тому, что голландские
коллеги объединились, чтобы на первых порах помочь мне материально. Я эту
помощь не могу принять, так как проявил предусмотрительность и подготовился к
такому повороту событий. Но по этому примеру Вы можете легко представить себе,
что думает заграница о применяемых ко мне мерах в Германии. Вот уж,
действительно, настало такое время, когда порядочный человек в Германии должен
стыдиться того, как низко со мной здесь поступают» [8, стр. 233].
Далее ученый
напомнил о своих заслугах перед Германией и о той кампании травли, которая в
последнее время разворачивается против него в газетах правого толка. При этом
ни один член академии не вступился за коллегу, которого шельмует на глазах у
всего мира прогитлеровская пресса. Теперь же речь идет о судьбе целого народа:
«Объявленная война на уничтожение против моих беззащитных еврейских братьев
вынуждает меня бросить на чашу весов все мое влияние, которое есть у меня в
мире».
Отметим, что
слова «война на уничтожение» против евреев были сказаны весной 1933 года, когда
большинство людей в Германии и в остальном мире не видели еще смертельной
опасности от гитлеровского режима, надеялись, что «естся не так горячо, как
варится» и скоро сами собой вернутся «золотые времена демократии и свободы». Ни
о какой Катастрофе тогда почти никто не думал.
Эйнштейн
попытался еще доходчивей растолковать старшему на двадцать лет коллеге свою
позицию и как опытный лектор привел основателю квантовой физики и нобелевскому
лауреату наглядный пример: «Чтобы Вы
лучше поняли, я прошу Вас на минуту представить себе такую картину – Вы
профессор в пражском университете. И там приходит к власти правительство,
которое лишает чешских немцев средств к существованию, одновременно путем
насилия запрещает им покидать страну. Вдоль границы устанавливаются посты,
которые стреляют в тех людей, кто хочет уехать без разрешения из страны, чье
правительство ведет против них бескровную войну на уничтожение. Считали ли бы Вы
тогда правильным все это молчаливо принимать, не вступаясь за них? И разве
уничтожение немецких евреев взятием их на измор не является официальной
программой сегодняшнего немецкого правительства?» [8, стр. 233].
Слухам о том,
будто Макс Планк целиком и полностью поддерживает Гитлера, Эйнштейн не верил.
Но и поведение своего старшего товарища при новой власти он не одобрял. Давая
моральную оценку действий своих друзей и коллег в этом конфликте, создатель
теории относительности писал: «Планк
пытался, где возможно, смягчить ситуацию, но не нашел никакого компромисса
между своими словами и делами. И Лауэ, и Нернст, особенно первый, вели себя
образцово. И все же, я бы, будь даже и не евреем, при подобных обстоятельствах
не остался бы президентом Общества имени кайзера Вильгельма» [11, стр. 27].
Эйнштейновскую
оценку деятельности Планка подтверждает попытка президента Общества кайзера
Вильгельма лично заступиться за выдающихся ученых-евреев. Об этом сам Макс
Планк рассказал уже после войны в специальном отчете, составленном в 1947 году.
В мае 1933 года
он добился приема у Гитлера и пытался убедить свежеиспеченного рейхсканцлера,
что такие люди, как Габер или Эйнштейн, полезны для страны. По мнению Планка,
для таких евреев следовало бы сделать исключение и дать им возможность
продолжать научные исследования на благо Германии. Планк убеждал фюрера, что
существуют, мол, разные евреи, встречаются старые семьи, верные лучшим немецким
традициям, носители истинно немецкой культуры. Планк настаивал, что нужно
подходить к евреям дифференцированно, делать различия между ними. Гитлер резко
возразил: «Это неверно. Жид есть жид, все
евреи связаны одной цепью. Где есть один жид, там сразу соберутся евреи всех
видов» [12].
Макс Планк
осмелился возразить рейхсканцлеру, что изгнание за рубеж лучших ученых ослабит
Германию и, наоборот, укрепит наших возможных противников. В ответ на это
Гитлер стал хвастаться, что обойдется без евреев, его речь становилась все
более быстрой и возбужденной, в конце концов, фюрер впал в такой раж, что
сильно ударил себя по колену и закончил с угрозой: «Говорят, что я страдаю временами от нервной слабости. Это клевета. У
меня стальные нервы».
Планку не
оставалось ничего другого, как замолчать и попрощаться.
Узнав о выходе
Альберта Эйнштейна из Прусской академии наук, забеспокоилась и другая академия
– Баварская, чьим членом-корреспондентом являлся великий физик. В письме
ученому от 8 апреля баварские академики выразили свою солидарность с прусскими
коллегами и задали вопрос, как в свете разрыва с Прусской академией видит
Эйнштейн свои будущие отношения с ее мюнхенским аналогом. Ответ ученого не
оставлял сомнений, что и с этой немецкой академией он не хочет иметь ничего
общего. Правда, в ответе от 21 апреля он привел другие аргументы, чем для
Берлина: «Академии созданы, в первую
очередь, для того, чтобы защищать и обеспечивать научную жизнь в своей стране.
Но немецкое научное общество, как мне известно, с молчанием встретило то, что у
немалой части немецких ученых и студентов отнята возможность жить и работать в
Германии. Я не хочу принадлежать обществу, которое это молчаливо принимает,
пусть даже под внешним давлением» [8, стр. 232].
«Я
никогда не был особенно высокого мнения о немцах»
До прихода
Гитлера к власти Эйнштейн не мог решить однозначно, уезжать ли ему окончательно
из Германии или нет.
С одной
стороны, ему нравился Берлин возможностью контактов с лучшими физиками планеты.
Он ценил место профессора Прусской академии, позволявшее ему сконцентрироваться
на научных исследованиях и не тратить время и силы на преподавание. Эльза
вспоминала, что, возвращаясь домой с физических семинаров, Альберт говорил: «Такого количества выдающихся физиков нигде
больше не найти» [13, стр. 512].
Если бы не
приход нацистов к власти, Эйнштейн не покинул бы Европу так быстро. Еще в 1932
году, когда стало известно, что во вновь создаваемом Абрахамом Флекснером (1866
– 1959) Институте перспективных исследований будет несколько месяцев в году
работать создатель теории относительности, Эйнштейн подчеркнул в интервью
газете «New York Times»:
«Я не покину Германию. Моим постоянным
местом жительства и дальше будет оставаться Берлин» [14, стр. 737]. Приход
Гитлера к власти подтолкнул сделать решительные шаги.
С другой
стороны, у Эйнштейна было ощущение, что в Берлине на него постоянно что-то
давит «и всегда было предчувствие, что
добром это не кончится» [13, стр. 512].
В воспоминаниях
Филиппа Франка (1884 – 1966), которого Эйнштейн рекомендовал на свое место
профессора пражского Немецкого университета в 1912 году, говорится об
обостренном чувстве опасности, присущем великому физику. Еще тогда, когда
национал-социалистическое движение только зарождалось, Альберт одним из первых
предвидел, чем это закончится и для евреев, и для самой Германии. Когда в 1921
году автор теории относительности делал доклад в Праге, между ним и Франком
состоялся обстоятельный разговор, во время которого Эйнштейн поделился с другом
опасениями. Франк пишет:
«Он считал тогда, в 1921 году, что вряд ли
пробудет в Германии больше десяти лет. В своей оценке он ошибся всего на два
года» [15, стр. 292].
Когда Альберт
еще юношей первый раз подал прошение о выходе из немецкого гражданства,
решающим было для него неприятие господствовавших в школах Германии порядков
прусской казармы, когда ученики обязаны беспрекословно подчиняться учителям.
Отсутствие свободы, неуважение к личности учащегося было непереносимо для
будущего создателя новой физики.
В 1933 году, во
второй раз отказываясь называться немцем, он вспомнил свои чувства конца прошлого
века:
«Снова мстит немцам пагубная система
образования, заложенная Бисмарком» [14, стр. 751].
Новое принятие
немецкого гражданства в 1914 году было необходимой бюрократической
формальностью, без которой Эйнштейн не смог бы стать членом Прусской академии и
занять в ней должность профессора, т. е. стать государственным служащим. Во
времена Веймарской республики у ученого была надежда на победу демократии, но и
тогда он не чувствовал себя в немецкой среде «своим». В 1925 году, путешествуя
по Южной Америке, Альберт записал в путевом дневнике:
«Я для них словно диковинный цветок, и они
снова и снова вставляют меня в петлицу» [14, стр. 751].
Находясь
недалеко от границы с Германией и опасаясь за своих близких, Эйнштейн не
позволял себе таких резких публичных антинемецких заявлений, как в Америке, но
в частной переписке не скрывал своего презрения к тем, кто охотно встал на
сторону Гитлера. Особенно его возмущали образованные круги, прежде всего,
профессура. В письме близкому другу Паулю Эренфесту от 1 мая 1933 года Эйнштейн
сформулировал свои требования к зарубежным членам немецких научных обществ: «не соучаствовать в том, что делают эти
общества, беспрекословно подчиняясь властям, которые преследуют либералов и
евреев. И если призывы не помогают, то новый разрыв международных связей между
учеными, на мой взгляд, был бы оправдан» [14, стр. 751].
Другому верному
товарищу Максу Борну в письме от 30 мая 1933 года Эйнштейн признавался:
«Ты знаешь, я никогда не был особенно
высокого мнения о немцах (в политическом и моральном смыслах). Но сейчас я
должен сказать, что они меня в какой-то степени поразили своей жестокостью и
трусостью» [16, стр. 160].
Конечно,
Эйнштейн знал, что многие немцы стыдятся своего правительства и его преступных
действий, но ни симпатии, ни сочувствия к своим согражданам он не испытывал,
считая их лично ответственными за то, что произошло со страной. В письме
Эренфесту 19 мая он выразил это предельно четко:
«Я был свидетелем того, как они годами
согревали змею на груди, а когда черт выскочил из табакерки, они попрятались в
свои мышиные норы. Последствия своей безответственности они скоро ощутят на
своей шкуре» [14, стр. 751].
На близких
Альберта произвел впечатление альбом фотографий, попавший в те дни в
Ле-Кок-сур-мер. В альбом с запоминающимся названием «Евреи смотрят на тебя»
вошли изображения главных врагов гитлеровского режима. На первой странице
стояла фотография Эйнштейна. Подпись гласила:
«Открыл оспариваемую многими теорию
относительности. Прославлен еврейской прессой и доверчивыми немцами. Показал
свою благодарность, участвуя за границей в пропагандистской травле Гитлера».
В скобках рядом стояло: «Еще не повешен»
[17, стр. 338].
Сам ученый
относился к подобным выходкам нацистов с презрением, не проявляя сильных
эмоций, словно оскорбления относились к другому человеку. Как и во многих
других ситуациях, он мог оставаться холодным наблюдателем, четко фиксируя
события и давая им беспристрастную оценку.
Решение Борна
уехать из страны и оставить свой пост директора института теоретической физики
в Гёттингене, несмотря на то, что закон давал Максу возможность побороться,
Эйнштейн одобрил. Оставаться в Германии в сложившихся обстоятельствах он считал
бессмысленным и опасным.
Постепенно к
этой мысли приходили даже такие убежденные немецкие патриоты, как Фриц Габер.
Его как ветерана Первой мировой войны формально не могли уволить с должности
директора института Общества кайзера Вильгельма, но Габер решил сам покинуть
родину в знак протеста против увольнения своих еврейских сотрудников.
Зная, как
сильно привязан Габер к Германии, Эйнштейн находит для него слова утешения. Для
честных и храбрых мужей в нынешней «Тевтонии» нет больше места, поэтому жалеть
о своем уходе не следует.
«Не дело интеллигентному человеку работать с
людьми, которые лежат на брюхе перед преступниками, при этом до известной
степени этим преступникам симпатизируя. Меня они не очень и удивляют, так как я
никогда их особенно не уважал, за исключением некоторых прекрасных личностей
(Планк благороден на 60% и Лауэ на 100%)» [14, стр. 752].
Нужно отдать
должное пророческому дару Эйнштейна, раньше многих своих современников
предсказавшего печальную судьбу для Германии, ведомой Гитлером к катастрофе.
Ведь «Третий рейх» делал только первые шаги, многие верили, что самого
страшного не произойдет, что угрозы Гитлера останутся словесной риторикой. Но
Альберт уже твердо знал, что прежней Германии не будет. Знакомому физику из
Англии Фредерику Линдеману (1886 – 1957), будущему советнику Черчилля по науке,
Эйнштейн написал 1 мая 1933 года: «В
страну, где я родился, я больше не вернусь» [14, стр. 752].
Литература
1. Беркович Евгений. Прецедент. Альберт Эйнштейн и Томас Манн в начале диктатуры. Нева № 5. 2009.
2. Болотовский Борис. Государство, наука, ученые. Доклад, прочитанный на конференции DAMU (Немецкого общества выпускников Московского университета). Берлин. 2001 г.
3. Рубинин Павел. К истории одного письма П. Л. Капицы. Коммунист, № 7, с. 51-68. 1991.
4. Александров П.А. Академик А.П.Александров. Прямая речь. М. Наука. 2002.
5. Беркович Евгений.
Опальный академик и его защитники. Почему А.Д. Сахарова не исключили из
Академии наук СССР. Знамя,
№4. 2017.
6. Goenner Hubert. Einstein in Berlin.
München. Verlag C. H. Beck.
2005.
7. Чертанов
Максим. Эйнштейн. Жизнь замечательных людей. Серия биографий. Выпуск 1718 (1518). М., Молодая гвардия. 2015.
8. Einstein Albert. Über den Frieden.
Weltordnung oder Weltuntergang? Hrsg. von Otto Nathan und Heinz Norden.
Neu-Isenburg. Abraham Melzer Verlag. 2004.
9. Isaacson Walter. Einstein. His
Life and Universe. New York. Simon &
Schuster. 2007.
10. Beyerchen Alan. Wissenschaftler unter
Hitler: Physiker im Dritten Reich. Frankfurt a.M., Berlin, Wien. Ullstein Sachbuch. 1982.
11. Hassler Marianne, Wertheimer
Jürgen (Hrsg.). Der Exodus aus Nazideutschland und die Folgen.
Jüdische Wissenschaftler im Exil. Tübingen. Attempo Verlag. 1997.
12. Helmut Albrecht (Hrsg.). Naturwissenschaft und Technik in der Geschichte. Stuttgart. GNT—Verlag. 1993.
13. Айзексон Уолтер.
Альберт Эйнштейн. Его жизнь и его Вселенная. М., АСТ. 2016.
14. Fölsing Albrecht. Albert
Einstein. Eine Biographie. Ulm. Suhrkamp.
1995.
15. Frank Philipp. Einstein. Sein Leben
und seine Zeit. München, Leipzig, Freiburg i. Br. Paul List Verlag. 1949.
16. Albert Einstein – Hedwig und Max Born.
Briefwechsel 1916-1955. München. Nymphenburger
Verlagshandlung. 1969.
17. Clark Ronald W. Albert Einstein. Eine Biographie. Esslingen. Bechtle Verlag. 1974.