Опубликовано в журнале Новый берег, номер 54, 2016
Двойное дно
Человек раскинулся в океане
многопалубным кораблем,
пред стихиями он – ничто,
пред собой – слабак,
если дно не двойное в нем,
если рыбы-пилы боится
самый ловкий его рыбак.
Предположим:
ржа, коррозия, соль, моллюск
разорвут металл,
а он – главного не сказал.
Как на кнопку нажать, на «пуск»,
чтоб все заново и всерьез,
чтобы все сбылось –
не по глупости,
не по лености –
на авось.
… человек ударится о второе дно –
боль, отек,
но теперь читает не по строкам –
между строк.
Океан качает его в горсти –
не пытается унести
и спасти.
Для того и нужно двойное дно.
Под ногтями
под ногтями –
чернозем как трясина
он высасывает корнями
пожирает чревом
адама еву
дом машину
отца и сына
молящихся в храме
муху в оконной раме
он вещает своей утробой:
путь твой – невежество и сума
терпи терпи не сходи с ума
не тебе ль везло?
не прикрыть все зло
ни фатой ни робой
ни крышкой гроба
под ногтями –
запрет ошибаться дважды
война как жажда
как пустыня сахара
коптится людское сало
в жаре свинца и хмеля
не умереть в постели
под ногтями –
каждый твой предок
боль клеток
Голод-бабушка
1.
моя бабушка о голоде
вспоминала чаще
чем о войне
она дала
пленному немцу хлеба
и ее почти расстреляли
после этого
она перестала жить
в своей стране –
поселилась будто
чуть-чуть во сне
вовне.
2.
в каждом человеке –
свитки из голодающих предков
в них записаны
пустые полки продмагов
обед без объедков
сосущая пустота под ложечкой
пустота – снайпер
бьет метко
3.
голод начинается там
где заканчивается
прямая кишка – затянута паутиной
в голод – отказано нюху
отказано – слуху
отказано – вере
путь – человеческою путиной
4.
голод полным ртом
пожирает мысль
он – глист
человек в нем
как белый лист
как скорлупа от ореха –
не достучаться
5.
бабушке голод снится
бабушка от голода
сжимается словно губка
потом – расправляется и –
ничего не боится
Дедушка-патроны
мой дедушка
не умел считать патроны
он думал о смысле
каждого из них
у лошади или вороны
разрывающего
белки жиры углеводы
он был псих
мучился изжогой
не жил
без курева водки соды
мой дедушка
не умел считать патроны
однажды он забыл
про белки и жалость
его судили по-военному –
трибуналом
под стягом алым
босым держали
на снеге талом
потому как
тех патронов
на себя не осталось
Тетя-каштаны
еще вчера сокрушалась:
в киеве посадили
неправильные каштаны –
такая жалость…
еще вчера – ей десять,
грузовик
идущий в сторону сталинграда
останавливается
негаданно и нежданно
она узнает отца:
папа не уходи не надо
он прижимает ее к себе
к лицу жесткому как подошва
с герпесом на губе
он прижимает ее
навсегда
она знает –
он не вернется
он говорит: вот еда
передает тушенку в жести
пыль застилает солнце
ветер треплет косицы
она прижимает меня
навсегда
руки – потертые рукавицы
щеки – пергаментная бумага
передник – в тесте
ей – восемьдесят пять
она меня – не дождется
словно грибы границы
гробницы
танки что перелетные птицы
где теперь тот грузовик –
там? тут?
лишь каштаны неправильные
цветут
зачем каштаны?
Кошки
ясным майским утром
где куртка сама сползает с плеч
и падает на траву-еж
я шла в школу
мне было восемь
пахло свежей побелкой
и молоком с пенкой
оставленной на блюдце
на турникете
спортивной площадки
висели повешенные кошки
их было пять
так впервые я испытала
чувство вины –
оно выбрасывало воздушные корни
оно прорастало в солнечное сплетение
оно ухало филином за грудиной
оно превратилось в кошмары-сны
желание гладить недоглаженых
оно – леденец с ментолом
вечный, не рассосешь
я вспоминала о кошках
в начале каждой войны
объявленной или тайной
я вспоминала о кошках
ранним утром
наблюдая как расчленяют
ларьки у метро
и каждый раз ощущала себя
персонажем романа-антиутопии
***
у храма –
нищие с протянутыми руками
с обветренными губами
собирают
на дешевую водку
спрашиваю:
почему список за упокой
длиннее списка за здравие
задаю вопросы воздуху
наполненному бензопиреном
почему он не любил
солнце сквозь облака?
если прошлому нельзя
ничего оставлять
оставлять
на пока
на потом
почему этой ночью
его старое фото
корчилось на огне
но так и не
догорело?
граммофон из марципана
в окне кондитерской
блестит и молчит
блестит и молчит
***
пока любимый мужчина
висел в воздухе
между питером и москвой
успела: вспомнить о нем
тридцать три с половиной раза
успела: вынести из дома
весь мусор
погулять с собакой
сфотографировать садовника
обрезающего деревья
почувствовав кончиком языка
как в каждой клетке
движется сок
успела: вытащить из шкафа
прижать к солнечному сплетению
бабушкины носки
связанные крючком
накануне смерти
понять: самое последнее –
считать отсутствие несчастья –
счастьем
понять: можно нарисовать любовь
дружбу – нет
потому как дружба –
чувство сопротивления
понять: сигналы sos
может расшифровать лишь тот
кто хочет их услышать
понять: произведение искусства
не только музыка
живопись или слово
произведение искусства –
моя кожа
потому что болит
потому что умеет дышать
но не дышит
от предчувствия потери
и ее не продать с аукциона
***
пряно-потный запах секонда
под небом под солнцем
на смотровой площадке
тяжелое тягостное томление –
тебя уже не помнят
неужели старость?
ты – всего лишь навозный жук
скатывающий воздушные шарики
похожие на землю
если смотреть из космоса
трещины на стене
выбоины в брусчатке
черепичные крыши домов
музыкант раздувающий щеки –
все останется в твоей камере
в электронном виде
никогда не будет
распечатано на бумаге
нужно придумать нечто
выше и забавнее
цели
опереться
на старте
на одно колено
бежать марафон
***
люди умирают
как мухи в первые холода
на ступеньках подземных переходов
люди умирают
как птицы –
падают с неба
на землю
снова
не окрыляются
никогда
они похож
на детей-уродов
в банках
пахнущих формалином
хочу им удачи
в будущей жизни
если она случится
если жизнь и удача
сойдутся клином
у бога
калейдоскопом лица
и города
Город
Даниил идет по городу,
перетянутому Садовым кольцом,
что тугим ремнем,
улыбается мыслям и гладит бороду.
Он как рыба, хоть человек лицом.
Этот город – дом его, водоем.
Даниил играет городом во рту как конфетой,
хотя загодя знает колорит начинки.
В доме том – встречал у окна рассветы,
в дом напротив – туфли носил в починку.
В этом городе на черном, на рынке,
в юность джинсы куплены – рай стиляжный.
Под землею – каторжанка-Неглинка,
он по ней пустил кораблик бумажный.
В каждой трещине на асфальте – его морщины,
в каждом мостике – позвонок,
у него в портфеле – водочка и сардина,
он устал сегодня, он что-то взмок.
Даниил идет в метро,
он проскакивает рекламу –
как до старости не стареть,
как слетать за дешево на Багамы…
а в вагоне – девушка с накрашенными губами,
широко расставленными ногами.
Даниил узнает смерть.
______________
В этом городе
каждый день
собираешь свои кусочки
размазанные на асфальте
на солнечной улице,
погруженной в тень.
На площадке ладоней твоих –
забивают пенальти,
вон, на бедрах, целуются,
а на каждом заборе – по заусенцу.
Стоп… бульдозер по сердцу.
Кто ты? Что ты?
Теряешься в улочках горбоносых,
погружаясь в чужие чудачества и перекосы,
то введешься на прянишно-булошный дух,
то увидишь грозу в повелителе мух,
то стоишь как сомнамбула в Замоскворечье,
наполняясь не связанной речью.
Что-то в городе этом не так.
Видишь выход и чуешь сквозняк,
но идешь то вокруг, то – горами
и приходишь –
в тупик
тупиками.
_______________________
Камня на камне
не осталось в городе этом,
но горят купола
ярко-охряным светом,
но блестят мостовые,
как будто готовят праздник,
лишь трамваи идут в депо,
покидая заказник,
никому не желая зла.
Лишь трамваи – живые.