Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 54, 2016
***
Стихи растут не из крапивы
И не из пыльной лебеды –
На кончике беды,
рапиры –
На задыхающемся «ты»,
То исчезающем, то снова
Мерцающем на глубине
Сырой мелодии, основы
Грубей холстины и страшней
Ночного окрика. И ветку
В окне,
войну, и гул комет
Услышит не свидетель века –
Свидетель музыки, поэт.
Стихи растут на месте боли
И тьмы, окутавшей чело.
На месте крови. В чистом поле.
Как Божий мир – из ничего.
***
Дождь, на асфальте оспины. Синий холодный свет.
Как Твое имя, Господи – грозное или нет?
Скользкие эти лестницы, плоские этажи,
Ветки от ветра бесятся. Сколько мне лет, скажи?
Преет ладонь, зажатая в бабушкиной руке –
Этим путем когда-то мы медленно шли к реке.
В глаз заплывали ребусы – мальчик, собака, дрозд,
К темной нестрашной крепости вел деревянный мост.
Как тебя звать по имени? Обнажена Нева,
Как Франческа да Римини – цепляясь за острова,
Мимо белых проносится, мимо красных колонн.
Каменной переносицей хмурится Посейдон.
Ты целовалась – вспомни-ка – вот у этой стены.
Город, река, любовники, все – приговорены.
Словно кошмар Коперника, солнце в тяжелом сне
Кружит вокруг репейника, растущего на стене,
Из гранитного лоскута с надписью, из груди.
Холодно, дует. Господи, имя Твое – Прости!
***
Привет, о дева Революция,
Таинственная визави
С холодными глазами-блюдцами,
С губами тонкими в крови.
Не притворяйся незнакомкою,
Голодным взором не смотри,
Пакетик из-под чипсов комкая, –
Я знаю, у тебя внутри –
Костры, да наледи, да нелюди,
Над ямой ржавая трава
И нас, случайно не доеденных,
Заждавшиеся жернова.
Высматриваешь
жертву робкую –
И все-таки привет тебе –
С воинственной татуировкою,
С тремя колечками в губе.
Уж лучше ты –
юна, неистова,
Со взором – вдаль из-под руки, –
Чем с их рутинными убийствами
Пожизненные старики.
Уж лучше так – с кострами, танцами
И пьянкой ночи напролет
Над трупами. А кто останется –
Тебя разыщет и убьет.
***
Только елки стоят над откосами,
Только реки, налитые всклянь
Между берегом, мокрыми досками
И заборами веером. Глянь –
Запасные пути, заржавевшие
Две цистерны, облезлый вагон
И кривые сараи, как грешники,
На колени осевшие. Вон
Сколько влаги вокруг, сколько жалости –
Грязь, сутулые старики.
Будь же счастлив со мною, пожалуйста,
Вопреки, вопреки. Вопреки.
***
Землетрясенье любви раскалывает Пангею –
Вот теперь и плыви от Пирея к Сиднею,
Вот теперь и сиди в комнате, не узнавая
Стены. Там, позади, частил говорок трамвая,
Флагов река текла, площадь раздвинуть силясь –
Дымные зеркала времени покосились,
Лица перемешав, вытащив из колоды
Клетчатый старый шарф и холодок свободы
В горле. Река лежит, вздрагивая, сверкая.
Гляну – лицо чужим кажется. Я – другая,
Больше не узнаю ноги и руки, голос –
Где я, в каком краю, столетии? Местность? Волость?
Дождь, облаков края рыхлые, ветер резкий
С пристани. Я – Твоя, Господи, не побрезгуй!
***
Луч солнца выпадет из тучи,
Рассыплется на мостовой,
Как золотой зловещий ключик
В руках у оборотня. Стой,
Не двигайся, не слушай пенье
Пустой воды, не наступай
На выщербленные ступени,
Ведущие на дно, за край,
Обметанный гранитной оспой,
В чешуйчатую дрожь и слизь,
Не жди, не всматривайся – просто
Закрой глаза и отвернись,
Езжай в какой-нибудь Челябинск,
Возделай сад, уйди в запой,
А не уедешь – эти хляби
Задернутся над головой.
Свинцом налившиеся ноги
Уже не оторвать от плит,
И скользкие речные боги
За сердцем тянутся: болит.
И день за днем вливает в ноздри,
Души лишенная и сна,
Бесстыдный женский запах острый
Простоволосая волна.
***
У города стеклянные глаза,
Сто разных лиц и ни одной души,
И желтою морошкою вокзал
Светящийся, и трепетанье шин,
Как бабочкиных крыльев. Наверху
Тревожный ангел в тучах, как пилот,
И окна – словно ягоды во мху
Пружинящих под улицей болот.
У города сто лиц, и ни одной
Души, и, как полученный в бою
Трофей – лицо торговки на Сенной.
А душу – ты отдашь ему свою.
В московском метро
Светящийся наутилус люстры, лепные кораллы
Гипсовые – помстилось? – из сновидений Клары,
По мановенью вдруг смолкнувшие хоралы
Смерти – простертых рук, звезд ядовито-алых.
Что мне до них – в волне утреннего прибоя,
Там, где на глубине, сонно в обнимку стоя,
Пары
еще ночной тайной своей повиты,
Укачанные волной вагонною, в грановитой
Зале, в штыках, серпах, грузном многоголосье –
В бронзовых молотках и железных колосьях,
В плещущих высоко флагах – сырой тоскою
Нá голову Садко в доме царя морского:
Бюсты его блестят гладкими головами,
Толпы на дне, в гостях – будто заколдовали –
Веет их, как песок, в черные коридоры –
Тенор или басок, старого, молодого –
Не разобрать. Ушиб, ссадина ли, укус ли –
В темном углу души. К счастью, разбиты гусли.
То-то бы царь морской снова свистел и топал,
То-то бы на Тверской пал человек, как тополь –
Первый, второй, шестой, тысяча двадцать пятый.
Бездна – туннель пустой, гулким ветром объятый,
Лестница вверх – сквозь строй злаков, могучих ляжек,
Горнов, знамен. Постой, может, еще попляшет.
***
Май. Как будто некуда спешить,
Подвигаясь к выходу с вещами.
Под ногами золотеет жизнь –
Так, еще не жизнь, а обещанье,
Венчиком мать-мачехи, венцом
Будущего мученика – будто
Рот, еще не залитый свинцом,
Приоткрытый лютик. Незабудка.
Не познавший собственной тщеты,
День почти что свят, до солнца лаком.
Новенькие крылышки листвы
Все еще блестят нездешним лаком.
***
Руку на сердце положа –
Хоть зимой, хоть в весенней дымке
У земли этой – вид бомжа,
Собирающего бутылки,
Отсидевшего за разбой:
Неудобья, бараки, свалки
Да пустые дома с резьбой
Обгоревшей. Ему не жалко
Ни полей – заросли уже,
Ни развалин. Глядит на флаги
Глазом пьяненьким – и в душе
Выплывает не дом, а лагерь.
А могли бы тут – как в раю –
Речка, лес, у дороги липы,
Ступишь – ангелы запоют,
С облаков наклонясь. Могли бы.
***
Жму на педали – будто бы догнать
Пытаюсь тех, кто отступали,
Кричу им вслед – Иван, Петро, Игнат,
Муса, Серго, Петро – пустые дали
Откликнутся, и я, припав к рулю,
Одолевая в гору путь кремнистый,
Сжимаю пальцы – будто бы палю –
В штабы,
в заградотряды,
в особистов,
В усатый стяг. Как маки – ордена,
Морями крови вспоенные. Врете –
Еще моя не кончилась война
За косточки напрасные в болоте.
***
Народ, принесенный в жертву,
Еще спешит в магазин,
Меняет гнилые жерди
В заборе,
залив бензин
В ворчащую иномарку,
Летит, рассекая грязь,
Еще он гуляет в парке
И ладит шашлык, смеясь
Погодке, еще на службу,
В больницу, в бассейн, на корт
Бежит, огибая лужи,
Еще не зная, что мертв.
***
Свидетельство. Свидетельство – о чем?
Свидетельство о смерти. Кто свидетель,
Толкнувший дверь непрошенным плечом
В ту ночь? Каков он – темен или светел?
Что он увидел? Напряженный рот,
Кадык в поту, оливковые скулы,
Дыхание – как птицу – то замрет,
То сломанным крылом помашет скупо.
Не машет больше. Но толчком, ползком
Преодолев оставшиеся метры,
Провалится в зазор меж кадыком
И этим вот. Ну, ты читал. О смерти.
Да нет же, об изгнании души,
Как из гнезда, с насиженного места,
Над ним она, бездомная, кружит –
Нет, над листком убористого текста,
Который мы расстелим здесь, вдвоем,
Разложим хлеб, откроем эту фляжку.
Как долго ты глядишь на водоем
С обрывком неба и волной нетяжкой.
И буквы, и печать, и черный фриз
Строки, которой нет и быть не может,
Над хлебом и над фляжкой поднялись
Танцующим столбом вечерних мошек.
***
Конечно, не женятся там – и последний кретин
Тебе повторит, – не выходят, конечно же, замуж,
Но губы твои, посуди, кто же мне запретит
Хоть пальцем потрогать, припухлые губы – а там уж…
Понятно, ни речка Нева и ни речка Оять,
Ни море – седое, с изменой в груди, как Мазепа,
Не встретятся нам, ни лужайка, – но не целовать
Прохладные губы горчайшие – все же нелепо.
И, как в гардеробе, оставив тяжелую плоть,
Наверно, мы будем – не зря же подглядывал Бёме –
Друг в друга влетать, будто легкие ласточки, хоть
Гнезда не совьем под стрехой в ускользающем доме.