Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 54, 2016
***
Место во времени – не тянет и на заплатку.
То хлеб всухомятку, то сахар вприглядку,
Жизнь всегда перешагивает через тебя и дует дальше.
Кто ты ей вообще? А раньше
Думала, будет, о чем вспоминать в монаршей
Старости, чай, в мезозой не была монашкой,
То и дело влюблялась. Но оказалось,
Медленно, методично все забывалось.
Жалкий удел эволюции – зарастая скарбом,
Поступаться извилинами под скальпом.
Память теряет свойства жести
И эластичности, рвется на видном месте.
И через прореху, пока идешь облегчиться на ночь,
Половину любовников забываешь напрочь.
Так лакей в поместье по одному предмету
Тырит столовое серебро и, увольняясь к лету,
Поджигает дом и барыню. Память горит, горит,
Не читает описи, никого не корит.
Вот и настали годы, когда я уже не помню,
Почему нас так тянуло на живодерню,
Кто входил, кто выходил в потемках,
О материях рассуждая тонких.
Помню только – были любови, были.
Помню еще остатками боли: били.
Помню, шкуру где-то как-то сдирали,
Но нарастала новая, из чугуна, из стали.
Вот тебе и развлеченье − пальцы совать в розетку,
Вспоминая силу тока, именную метку:
Кто в тенистых складках скал, там, на заднем плане?
Кто на троне, кто на осле в нисане?
Кто представший во всей красе человечьим стаям?
Кто они мне все? Кто я им?
***
Я свет гашу, по дому проходя,
Такая сценография ухода
Мне нравится. Под шорохи дождя
Уснули ульи, полные народа,
Привычно ты озвучен там, в углу,
Поерзываньем плитки под ногами.
Бесплотный, пропусти меня к столу
С моими запятыми и слогами.
Сквозь горлышко бутылки, темноту,
Где поворот от кухни к коридору,
Я проберусь и ясность обрету:
Теперь-то мы готовы к разговору.
Да ты ли здесь? Или пошел плясать
Всего лишь кафель? Или лопнул космос?
Я свет гашу в той половине комнат,
Где ты мне что-то силишься сказать.
Хозяйка
В том временном отрезке, где из А
До пункта Б – лишь казни показные:
Сначала боль усилится, глаза
Устанут видеть мелочи земные,
Потом вольешься в боль и полумрак,
Как в коллектив вливается рабочий.
Закрой глаза. Теперь все будет так:
Боль не больна и цикл без кровоточий.
И будут встречи редкими в толпе,
Редчайшими в застолье. Кто-то встрянет:
− А помните покойного А. П.?
И смолкнут. А потом хозяйка встанет,
Ее слюной промоченное «…Ммда»
Скатѝтся с языка − не то досада,
Что был такой, не то в окне звезда,
Та, от которой света и не надо,
А надо ощущения, что там,
Во мраке, есть миры получше прочих.
− А он уж помер? – встрепенется сам
Хозяин дома, тоже из рабочих.
***
В деревню, в глушь – глядеть часами
В бездонный на небе ушат,
Где над дебрянскими лесами
Галактик стайки мельтешат.
В избытке россыпи мерцают,
И слышно, как невдалеке
Ключи от вечности бряцают
У сторожа на ремешке.
− Ненастоящей жизнью, знамо,
Теперь живут, – в углу вздохнет
Про нас хранительница храма
И снова на клюке уснет.
***
Я раньше думала, что старость – это
Дряхленье кожи, слабость ног и рук,
Ворчанье, многословье, пятен мета,
Сухие сводки о смертях подруг.
Нет, все это еще не старость, что ты,
Когда язык послушен, ясен взгляд,
Когда справляться с нею – час работы:
Помыть да накормить – и весь уклад.
Теперь моя старуха неприметна
В углу своем, как в садике трава.
Она теперь как будто бы бессмертна,
Поскольку в мертвом теле, а жива.
Молчит и смотрит, от таблеток пятясь,
Не в силах шелохнуться, хоть кричи.
И даже через самый плотный памперс
Несет смердящим запахом мочи.
Ее никто с Девятым не поздравил,
Главком и военком не зарулил,
Считать ее живою – против правил.
Сажать ее в каталку − нету сил.
А на экране празднуют победу
Бессмертные полки народных масс.
…Умрет, и я отсюда перееду.
Хотя… она бессмертная у нас.
***
Похитрее будь говорила мать
Что дают бери да смотри не трать
Похитрее будь наживай добро
Все как есть вокруг сволочно хитро
Похитрее будь по любви не вой
Не бросайся в омуты с головой
Похитрее будь рот не разевай
Изводи обманывай убивай
Ну а я бесхитростной родилась
Говорила мать я не удалась
И казалось ей что меня съедят
И жалела тщетных своих затрат
***
Райские бланки заполнила,
А неспокойно внутри:
Я ничего не запомнила!
Господи, повтори.
Как доставали из прорези,
Как подносили к окну,
Там, где в лефортовской мороси
Плакал отец в вышину.
О, повтори тот сиреневый
Запах моей слободы,
Детства отрезок свирелевый
С полифонией беды.
Обморок первой влюбленности
И многозвучье любви,
И немоту умудренности
В сердце моем оживи.
Господи, Ваше Высочество,
Навык учить возымей.
Пусть повторится вся в точности
Линия жизни моей.
Дай мне попытку повторную,
Чтоб наизусть, наизусть
Эту – с трубой и валторною –
Всематеринскую грусть…
Чтобы запомнить ращение,
Чтобы замедлить обвал
Времени. Ну же – решение?
Сам ведь, поди, забывал.
Памяти щелка замковая…
Кесарь утробу разверз…
Боже, какая знакомая
Музыка льется с небес!
***
На неделе рождественской мерзлой
Книгу памяти Бог стережет
И беде моей юной, но рослой,
Разгуляться вовсю не дает.
Говорит – не твоя она, неча
Потакать ей в часы Рождества.
Грех уныния – смерти предтеча,
Гефсиманского сада трава.
Сыплет снег с мукомолен небесных,
Перемолото горе мое.
Снег растает у дворников честных,
Посыпающих соль на жнивье.
Все склюет воронье, что съедобно,
Все светло, если жить не по лжи.
О, беда, ты отныне бездомна!
Там, за дверью, теперь сторожи.