Стихотворения
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 53, 2016
***
Разрывая накатами
гусениц узкий проселок лесной,
Где в уборе из
ягодок-бусинок можжевельник стоит стороной,
Где сосна, небеса и
песок проникают друг в друга насквозь,
Где прочерчена наискось
поверху инверсионная ось,
Бесноватой толпой флагеллантов отплясав укрываются в ночь
БТРы, уралы
и танки, трактора, лесовозы и проч.
И когда запоют,
засвистят, защебечут их рев на заре,
И когда разорвется
снаряд, слава Богу, не в нашем дворе,
И когда перестанет
трястись, успокоится нервная твердь,
Прожует устремленную
ввысь штрих-пунктирную
смерть –
Отмечая на карточке
крестиком очередной недолет,
Кто-то скажет их
вестникам: что ж, большинству повезет,
Пусть уходят отсюда пока
и глазеют вокруг
Без нужды горевать
свысока или вздрагивать вдруг,
Пусть становятся дважды
уже существом, веществом
Обретаемой заново жажды
притворяться таким большинством.
Соколов играет Баха
Словно путь свой
нащупывал звук
Гулом зала тревожным.
И за первым движением
рук
Легким, медленным и
осторожным
Мир казался уже
невозможным.
И когда в этот миг
оставалась одна
Окруженная страхом, дурными
вестями,
Обреченная петь под чужими
смертями
Фортепианного века
струна
В лакированной тьме – то
кому говорила она:
Остановишь, оставишь
Неприкаянной самой из
существовавших эпох
Свой неправедный вдох,
Повинуясь последним
касаниям клавиш?
Приношение железнодорожному музею
Рельсы, вагоны и
локомотивы,
Станции, рыбьи скелеты
мостов,
Тщательность копии ждет
терпеливо
Взгляда досужего из-под
очков.
Шахматный столик
размером с булавку…
– Вам не по чину!
Извольте на лавку!
И тишина оседает вокруг
В мире игрушечных встреч
и разлук.
Грузики, тяги, педали,
заслонки,
В тусклом сиянии медь и
латунь.
Неотделим от билетной картонки
Старорежимный и вечный Іюнь.
Детское счастье!
приткнуться к витрине
У благородства расцветок
и линий,
Снова застыну я,
заворожен
Кольцами этих
пространств и времен.
Только и кажется,
дрогнут колеса,
Струями пара дохнет
паровоз.
Чайник, газета лежащая
косо,
Светскія вѣсти,
финляндскій вопросъ.
Век девятнадцатый, год
девяностый,
Множатся меж
полустанками версты,
Стелятся пастбища, пашни
и лес,
Мнится, вослед тебе славя прогресс.
Сонно спокойствие в
мягком вагоне,
Вздрогнет на стрелке,
отдастся в груди.
Столько желанного! Мир на ладони,
Всё ослепительней свет
впереди.
Слишком слепящий! Но,
может быть, это
Честью и славой Россия
согрета,
Может быть, в пламенной
ясности той
Век начинается, век
золотой.
Мерно качается, мчится
курьерский,
Ветер и копоть, слезятся
глаза,
Снова болота, поля,
перелески,
Вечер и над горизонтом —
гроза.
Может быть, это
нездешнее пламя,
Не обжигая, зажжется над
нами…
В отблесках ровный,
рассчитанный путь.
И не поймешь, отчего не
уснуть.
***
Голос твой далеко. Тихи
его слова на языке недавнем,
Будто стучат легко над
приглушенным днем незакрепленным ставнем.
Боже мой, как ясны, как же родны на слух – путаясь поминутно,
Не повторить и двух
звуков подряд твоих. Сразу проступят смутно
Мерзлая синева, ленты
неспешных рек, страшная ночь лесная,
Непроходимый снег,
медленный бег холмов где-то вдали, у края.
Там купола белей, там
купола черней, там небосвод не волен
Над головой твоей выцветить до конца остовы колоколен.
Голос твой вдалеке, речь
твоя надо мной, ставшая мне страною –
Став для меня страной,
не умолкай, зови и говори со мною.
Вспомню, шагнув вослед,
словно ведя рукой по письменам размытым,
Имя твое тогда произнесу
в ответ на языке забытом.
Декабрьские стихи
М. М.
1.
Вместо выдоха с первой
прочтенной строки
Встрепенутся, сорвутся
слова-светляки.
Не умея и медля у края,
Целый день проводить,
ожидая.
Целый день в этом дне
провести взаперти,
Не умея забыть или
произнести
Осененное легкою дланью
Возвращение, нет,
упованье.
Упование, нет,
возвращенье к тому,
Что хранит силуэты в
летучем дыму
И дробится в бессонном
вагоне,
И дрожит на раскрытой
ладони.
Возвращенье туда, где,
скрываясь от глаз,
Напевает, шепча, в
ожидании нас
И шуршит облетевшей
листвою
Что-то хрупкое, что-то
живое.
2.
Чуть светят окна в
дощатом домике. На связке – звякнувшие ключи.
Колец древесных сухая
хроника тепло свое отдает печи.
По лужам, грязи
подмёрзшей, льдинками хрустя на шаге, издалека
Декабрьский день заплутал тропинками. Он соснам кланяется пока.
Сегодня к вечеру
подморозило. Быть может, завтра не стает снег.
Декабрьский сумрак
подходит к озеру – смешной затюканный человек.
Крылечко. Чьи-то следы
на коврике. На землю веник сметает сор.
Из дома слышатся смех и
окрики. Дверным проемом теснит простор.
Декабрьский вечер у
входа топчется: куда бы свертки, пальто, портфель?
И свет на досках
скрипучих морщится, и тянет холодом в эту щель.
Ну что ж вы, прямо,
направо, помните? Покуда вьюшку не закрывай!
Скорей, не стойте, идите
в комнаты, в тепло, в уют, мандаринный рай.
И вас, угрюмца и непроказника, почти
поймает тугая сеть,
Почти заставит виденье
праздника шутить, смеяться, лицом светлеть.
О, эти будни
предновогодние! Верните нам суматоху дней
Еще серьезней и
сумасброднее, еще задумчивей и смешней.
В огнях, гирляндах,
людской сумятице, в холодных пустошах декабря
Мелькать, двоиться,
троиться, прятаться, свои невнятности говоря,
Чтоб лампы вспыхивали и
меркли, и в мозгу кружил без конца напев,
Чтоб отразиться в
голодном зеркале, от ожидания ошалев,
Закрыть глаза, перед
тьмой бликующей, как в детстве, бухнувшись на
кровать,
В нелепом — даже
взаимном! – будущем себя не смея не узнавать.
3.
Теперь приходит мой
черед разгадывать во сне
Шарады слов наоборот,
синицу в тишине,
Споткнуться и почти
упасть на сутолке камней.
Над властью снов иная
власть, но властны сны над ней,
И как же разобрать
сейчас, как разглядеть, куда
В стократных отраженьях
нас припрятала вода.
И отмель там, и валуны —
раздув бока и грудь,
В кривое зеркало волны
готовятся нырнуть –
Скорлупки раковин,
тростник, и каплями на нём
Не день тот в памяти
возник, мы были эти днём.
Раскроет линии корней,
ладонь свою песок.
И неразборчив из ветвей
синичий голосок:
«Себе оставьте щебет мой
– не страх разгонит тьму.
А если страшно перед
тьмой, поверьте дню тому.
И ты бери — и ты возьми,
по посвисту на стих.
Дни обращаются людьми,
вы остаетесь в них.
И то несмелое родство, и
горизонта жар –
Сердецебиенья моего
пропущенный удар,
И тельцем крохотным моим
вернется к вам тепло.
Смотрите, как светло за
ним, смотрите, как светло».
4.
Стелятся по миру дымки,
дымы.
Дождь отмечает начало
зимы.
Если очнуться от жизни,
то снова
Жизнь начинается с дома
пустого,
С первой минуты
декабрьского дня,
С первых слогов
различимых: «Куда ты?»,
С первых шагов, на
которых когда-то
Пропасть страны
поглотила меня.
Дальше — как поезд уже
под парами.
Бездна России лежит
между нами.
Голос – откуда? –
проводит черту,
И благодарность летит в
пустоту.
(Друг мой последний!
пусть даже во зло мне, –
Нет меня, не было вовсе,
– но вспомни,
Выдумай, жизнью своей
надели.
Вспомни, ведь не было
неба огромней,
Моря спокойней,
безлюдней земли.
Ты не узнала себя, но
однажды,
Зов мой предсмертный
услышав
вдали,
Зов этой долгой и
спёкшейся жажды
Ядом беспомощных слов
утоли).
5.
Закоулками бесснежными,
как заведено.
Всё еще светло
по-прежнему. Что же так темно?
По асфальту, по
брусчатке ли. Но еще черней,
Где подошвами зашаркали
тени фонарей.
Раствориться бы,
забыться бы, превратиться в них –
Пусть лишь дождь стучит
копытцами капель костяных,
По железным кровлям
цокая, ходит взад-вперед,
И стоит вода высокая
сутки напролет.
И когда за гранью вечера
хлопнет чья-то дверь –
Понимать, что больше
нечего ожидать теперь.
Я придумал слишком
многое: город и страну,
За путями и дорогами
женщину одну.
Темноты моей попутчица.
Сотню верст, как в клеть.
И отсюда не получится
снова разглядеть,
Где мелькнула ты,
смутила ты, можно ли опять
Над крестами и могилами
снега ожидать?
Но когда сомкнутся белые
вьюжные стада,
Говоря слова несмелые,
позови тогда.
Позабытым детским
именем, отсветами дня —
Дай мне руку, позови
меня, позови меня.