Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 53, 2016
Ласточки
В Новой Англии, в злом Париже
в голубой предвечерней мгле Р
вы в предгрозье немного ближе
к роковой, ледяной земле.
Голоса, голоса весталок,
вдруг Р небесный треск,
если б мира вовек не стало б Р
этот медленный блеск.
Солнце огненное погасло,
что сияло здесь без конца
так вот радостно и напрасно
среди тусклого хаоса.
Так напрасно, нещадно солнце,
неужели же ровно так
вы к земле припадете плоской,
или чтобы озвучить мрак?
Недотыкомка и горемыка,
чтобы среди небытия,
среди грусти и тьмы великой
шла однажды на звуки я.
***
С базара тащится усталая семейка,
купили, чтоб наполнить животы,
два фунта белого мороженого хека,
из сетки от него торчат хвосты.
Два фунта в небазарный день дешевый
сорвали по заниженной цене,
чтобы зажарить моря дар белковый
на маслице в чугунном чугунке.
И по жаре несут в законную каморку
они свой скромный утренний улов,
два фунта мерзлой рыбы-безголовки,
все из сиянья белых-белых льдов.
***
Я есть кость, застрявшая в горле,
русский бред в жиро-мяса-подкорке,
надпись Звек не видатьИ белой воли,
окись синей, короткой наколки.
Клетка мозга, пустившая опухоль,
где немецкий доктор орудовал,
на болящую голову воду лил,
белым снегом и ватой укутывал.
А что кровь он пустил под конец,
он ведь спец этих огненных специй,
дайте скальпель ему, огурец,
положите на лоб полотенце.
***
В парикмахерскую заявилась
и в крутящееся уселась,
как велит простая цивильность,
превратилась в окаменелость.
Р Остригите меня наголо,
чтобы было легко и светло,
так светло, как в картинках Ватто
далеко, далеко, далеко.
В мыльных шариках, в блеске лучей
в день, звенящий медовой пчелой,
так легко, словно пух с тополей
при соприкосневнье с щекой.
***
Грею руки, руки согреваю
чашкой чая с теплым молоком,
а на чашке made in China,
на фаянсе сине-голубом
нарисована желтушная ромашка
и букашка в голубой глуши,
вспоминаю, что купила чашку
я в китайской лавке за гроши.
Помню только солнце в пыльной раме,
муху-цекотуху на стекле,
я ее возила ведь годами,
чашку, раму, даже пыль в луче.
Даже эту муху сквозь столицы,
даже и щербинку на зубах
у считавшей деньги продавщицы,
дальше ничего не помню так.
Прогулка по Петергофу
Как императрица с Дидро,
отяжелевшая, толстая,
убившая мужа свого,
в хрустальное утро морозное
проходит сквозь свой Петергофф,
беседа про моды, про климат,
про то, что холоп есть холоп
и что просвещение Р выход.
Так видятся эти следы
на свеженастеленном снеге
и сосен большее кресты,
как виселицы на рассвете,
и этот нависший топор,
чтоб всех расчесать на пробор.
История русская Р мышь,
слизнувшая жирное сало
для смазки кухаркиных лыж,
а нам возвращаться, пожалуй.
И вот мы дорожкой идем
и царские смотрим игрушки,
стрелялки, пугалки, хлопушки
и речку под розовым льдом.
***
Ходит голубь по карнизу,
а писатель ходит снизу,
хочет что-то написать,
так сказать.
Как реле, сдвигает брови,
никого не будет в доме,
только голубь городской
над доской.
Помогай же, божья матерь,
возвернуться с неба наземь
и подумать на предмет
этих лет.
Быстро длится проволочка,
пред дорогою отсрочка,
голубей почтовых, чай,
запрягай.
***
Перочинный ножик, вжик-вжик,
так и жизнь твоя пробежит,
так и жизнь твоя пропоет
лето красное напролет.
На коротенький разговор
утомительный дней базар,
остальное всё перебор
как бы долго жить приказал.
Леонардо делает набросок
туловища коня
Ногу коня он рисует и туловище
множество раз,
конь прискакал к нам из светлого будущего
для утешения глаз.
Конь прискакал к нам из белого облака,
солнца Италии, мраморных скал,
эту картинку бы пальцам потрогала,
долго он, знаешь, ее рисовал.
Множество дней повторял эти линии,
до основанья стесал карандаш,
чтоб возвести и холмы эти синие…
Я бы ушла с головою в пейзаж.
Там совершенства великая фабрика,
школа терпения, как у травы.
Я бы летела подобием всадника
без головы.
***
Где мудрость не поможет Соломону,
Сократа демос мелочный предаст,
и верность не искупит Дездемону,
поэзия спасет пустяшных нас.
Так, ничего не делая по сути,
поблескивая белой скорлупой,
так никого не выведя с распутья,
плывет луна средь дымки перьевой,
ныряя и выныривая снова,
так далеко от тщения земного…
***
Кровати мятой на краю
разваренные ем пельмени
и Шкловского благодарю
за злое слово ЗостраненьеИ.
Пусть побеждают они зло
добром в убийственном металле,
коль так им в голову взбрело,
но мы устали. Мы устали.
А от чего и как Р ответь,
да как-то в общем, где-то в целом,
лишь эту маленькую смерть
не отдадим мы лицемерам.
Лишь этот свет и эту тень,
интеллигентскую гримаску,
как быстро прогорает день,
как долго в миске тает масло.