Рассказ
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 53, 2016
Как это часто бывает, все началось с
пьянки. Я и мои друзья-приятели сидели в самом «правильном» баре Петербурга – в
«Терминале». Мои друзья – это самая продвинутая публика: журналисты, PR-менеджеры,
арт-директора, ученые-гуманитарии – коллеги по ремеслу, одним словом, те, кого
в Штатах называли бы БОБО – богемные буржуа. Учились в престижных
университетах. Словом, миддлклассовые сливки постсоветского общества. Хорошо
зарабатывающие и презирающие «голду» – гламурных мальчиков-девочек, пьющих
шампусик в пафосных местах. Среди них я считался «человеком с темным прошлым»,
и по заслугам, хоть никто толком и не знал о моих похождениях. Все пили хорошие
напитки – кто-то был любителем виски, кто-то коктейлей, я же лично потягивал
свой любимый напиток – «Кампари» с грейпфрутовым соком, изредка перемежая его шотами
«Абсолюта». И разговоры были хорошие, умные – о политике, экономике, искусстве.
Никто серьезно к этим разговорам не относился, разговоры о судьбах России с
пеной у рта – это моветон, время ушедшей демшизы конца 80-х. Лучше приколоться
над каким-нибудь роликом из Ютуба. Но все равно – интересные были разговоры, многие
знали разные новости из «первых рук», о таком в газетах не прочитаешь. Короче,
классные у меня друзья, и места все грамотные знают в городе. Тот же «Терминал»
взять. Без них бы мне, наверное, пришлось бухать в каких-нибудь кабаках под
караоке или «Русское радио». А может, даже и под «Шансон».
Потом мне стало скучно. Пить надоело, да
и не лезли в меня ни «Кампари», ни «Абсолют», однако домой совершенно не
хотелось, а хотелось какого-нибудь адреналина, приключений. Меня с детства
влекло к плохим компаниям, к тем, кто в обществе считаются социальным дном. Именно это книжное выражение, я помню, употребил
Леха – мой товарищ по детоксу в нашей Городской наркологической больнице, где
мы коротали время в курилке – социальном клубе в подобных местах. И я, и он –
были ветеранами детоксов, ребцентров и прочих заведений, где, как правило,
безуспешно пытаются вылечить наркоманов. Разумеется, и в ГНБ нас ни от чего не
вылечили. Когда я выписывался, а у меня был билет в Штаты, в Йель, он,
усмехнувшись, сказал: «Ну что, Филип, пообщался с социальным дном? Смотри, не
заторчи хоть в ближайшие несколько дней, а то так в России и останешься». Что и
говорить – правильный совет. Кстати, я его выполнил – уехал-таки в Йель. А
многие ребята на отделении не верили – думали, сразу заторчу, как только
выпишусь. Это у меня с детства: из подвала – в Эрмитаж. Как сейчас помню, сижу
я и разговариваю с одним искусствоведом – папиным приятелем, не помню уже
сейчас, о чем – то ли о раннем Лоррене, то ли о позднем Пуссене, а сам под
столом «Момент» с пальцев отскребываю. Въедался он в пальцы намертво, аж в
самую плоть проникал. Хороший был клей.
А какие могут быть приключения? Женщины и
наркотики. Платные женщины, да еще и в таком состоянии – не вариант, пробовал.
Остались отрывочные воспоминания. Я в каком-то «салоне», угощаю девиц дешевым «шампанским»,
вызывающим изжогу. Кругом царство китча – сплошной красный бархат, шелк, парча,
все пропитано удушливыми духами и тошнотворными благовониями. Читаю Бальмонта и
Северянина – самая подходящая поэзия для такого антуража. Идиотское хихиканье
вокруг. Потом я остался с одной из них. Симпатичная молодая телка с красивым
телом. Мы разделись, и я пытался изобразить какие-то сексуальные прелюдии. Но я
был так сильно пьян, мои нейроны так утопали в алкоголе, что никакие нервные
импульсы не проходили от рук к голове. Ее тело – теплая, податливая резина – не
вызывала никакого возбуждения, будто весь я закутан в гигантский презерватив ультрасэйф.
Все равно что щупать трезвым резиновую бабу – вспоминалось потом мне. Я пытался
как-то простимулировать себя, твердил: «Какая классная жопа, сиськи, бедра, надо
же как-то хоть что-то получить от них, я ведь, блядь, столько денег просадил». Увы,
заблокированные нейронные синапсы оставались безучастными к моим воззваниям.
Потом к изжоге, достигнувшей к тому времени такой силы, что мне казалось, что у
меня в желудке булькает соляная кислота, прибавилась дикая головная боль, и я
пошел домой «не солоно ебавши», как один мой приятель говорит в таких случаях.
Короче, телки не вариант. Значит –
наркотики. А конкретно – героин. Пьяным вмазываться – опасно, большинство передозов
от этого, как раз недавно я получил статью от коллеги с этой печальной статистикой.
Но – это все от жадности, мудаки ставят себе обычные дозы, ну и крякают,
понятно. А если с умом, чуть-чуть так поставиться, так чтобы слегка
подзаторчать и сбить уже этот надоевший пьяный мутняк, то – не страшно. Надо
просто быть аккуратным, вот и все. Как только я принял решение, чувство азарта
захватило меня. Реальность вновь приобрела резкие и ясные очертания. В голове
моментально выстроился четкий план действий. Собственно, с этого уже начинается
торч – с решения, с плана, с адреналинового удара. Как будто мощное и
высокоточное артиллерийское орудие развернулось и всей своей сложнейшей оптикой
настроилось на цель. Приказ отдан – теперь все дальнейшие действия будут
выполняться автоматически.
Я дернул еще
Я поймал машину. В ней сидели двое – один
мрачный, другой – еще мрачнее. «Реальные пацаны» – тренкостюм, стрижка ежиком,
хмурые лица, сжатые челюсти. Сказал им, что хочу снять телку. Никто мне не
ответил, только один сделал движение головой, слегка похожее на кивок, и
машина, старенькая девятка, рванула с места. Завизжали колеса. Поехали в
Купчино. По дороге мы еще несколько раз останавливались, я брал какой-то
алкоголь, пил его там же на месте, садился в машину, и мы снова ехали.
А потом меня ограбили. Я уже был
настолько пьян, что детали совсем стерлись из памяти. Помню только, что лежу на
снегу и машина удаляется. На онемевшем от алкоголя языке вкус снега, давно
забытый, из детства, когда играли в хоккей, снежки. Да еще песок. Снег грязный,
совсем не тот, что был когда-то в Петергофе, тот можно даже есть было. Машина
неожиданно останавливается, открывается окно, и из него вылетает мой кошелек. Я,
не вставая, на четвереньках добираюсь до кошелька, отплевываясь. Открываю. Денег,
разумеется, нет, но все остальное на месте, йельский ID, пестрая колода
«скидочных» карт и, самое главное – две кредитки – русская и американская. «Значит,
гуляем», – лениво-пьяно проносится в моей голове. Светка, проститутка с
красивым, но уже порядком проторченным лицом, стоит рядом. «Да, блядь, тебя
развели, как лоха, я сразу поняла. Какие они нахуй опера, ты погляди на них
только. Опера они, ага, блядь. Сразу видно – рожи бандитские, сиженые нахуй. А
ты им поверил. Все бабло слил».
Светка, по-видимому, обладала магическим
даром различать породы мужчин, зарабатывающих на жизнь физической силой. «Да? –
ответил я, – а по-моему, они были довольно убедительны. Хотя хрен их знает, может
и правда, никакие они не менты. Ладно, спасибо, что хоть карточки оставили». Я
громко сплюнул – отвратительный, пропитанный машинными испарениями песок все
еще прилипал к нёбу, никак было не отплеваться – и сказал со злостью: «Да,
блядь, даже, если и не менты они были, так что? Ну по башне бы получил еще,
если б не отдал, какой из меня боец, блядь? По-любому бабки отдать бы пришлось».
Светка ничего не ответила, кинула хабарик на снег и отвернулась.
Я – лох с детства. Если бы существовала
такая профессия, я был бы первым кандидатом на вакансию – меня кидали, еще
начиная с первых опытов с травой. Lochus classicus. Пацаны
постарше соревновались в том, какую дрянь мне можно продать вместо травы – хну,
петрушку, кто-то даже хвастался потом, что втюхал мне пыль из-под шкафа. Меня
кидали даже те, кто никого не кидал. Потом кидать во дворе почему-то перестали,
но все равно, если попытаться перечислить все случаи, когда меня кидали,
швыряли, шваркали и разводили – получится список длиннее «Войны и мира». Сначала
я страшно злился, продавал всякий фэйк своим одноклассникам, словно в отместку
тем, кто кидал меня, а потом, как я уже сказал, и случаев таких стало меньше, и,
в целом, позиция моя изменилась. Понял я, что не быть мне «крутым» в уличном
смысле, не моя это траектория.
Еще давно, классе в девятом, попал я
как-то в ментовку по пьяни (причем удачно скинул траву, стоя в очереди на обыск
– открыл баночку-фурик прямо в кармане и медленно высыпал шмаль, пока шла очередь
– оставил малахитовую дорожку), и в обезьяннике скорешился с одним
приблатненным пацаном – Колей Черепом, кажется, так его звали. И от нечего
делать стали мы чморить одного гопника, которого свинтили за то, что пытался
избить каких-то ребят из математической школы для одаренных детей, в которой я
тогда учился. Я уже нахватался к тому времени разного уголовного жаргона, и мы
с Черепом соревновались, хохоча, кто круче опустит этого пацана. Пацан ничего
не отвечал, молча терпел наше издевательство. Потом нас отпустили, и я совершенно
забыл об этой истории. Только через несколько месяцев, когда я подходил к дому,
меня окружил тот парень со своей компанией. Получил я тогда по морде, причем
даже не сильно – так, для ума, что называется, пацан с друзьями могли бы меня
избить до полусмерти, если б захотели. Но все равно, только они ушли, я пошел
искать «старшего», реального человека с крутой уличной репутацией, по кличке Варан,
который меня тогда протежировал. Пошатались мы по кварталу, не нашли тех ребят,
и Варан сказал мне: «Ты, Филип, хочешь и в школе своей математической учиться,
и в университет потом, и дворовым пацаном быть хочешь тоже первым. Эти люди жизнь
свою на кон ставят, в тюрьмы садятся, заточки в пузо получают и сами втыкают,
если жизнь потребует, а ты что? Понты свои?» Я хоть и не сразу извлек урок из
этого случая, хорохорился еще по молодости, пытаясь усидеть на двух стульях, но
постепенно, и чем дальше, тем четче, выкристаллизовалось у меня понимание, что за
репутацию, за «реп», как в Америке говорят, жизнь нужно на кон ставить, а если
надо, то и расплачиваться ею, а я своей платить не готов. А раз нечего ставить,
то и за стол не садись.
В общем, к тому моменту я воспринимал
кидалово просто как неизбежные издержки, связанные с кайфом. Никуда от них не
деться в мире наркотиков и криминала. Нужно стараться их минимизировать,
конечно, «управлять рисками», как это сейчас называется, но, если приключилось
такое, отчаиваться не стоит. Рыпаться тоже не стоит. В этом мире я – лох, я –
никто, богатенький фраер. Нужно помнить об этом и вести себя соответствующе. Здоровее
будешь. Это – их территория. Так они зарабатывают на жизнь, рискуя своей. Практически
ежедневно. А моя территория – это университеты, гранты, фонды, стипендии, постдоки
и т.п. Так я зарабатываю на жизнь. Так
что нужно просто забыть об этих деньгах и жить дальше. Деньги – дело наживное. Напишешь
заявку, получишь грант, придут деньги на карточку. Вот и все.
У меня начинала болеть голова, сильно
мутило. Нужно было срочно дернуть пива. Да пора было и заморачиваться, для
чего-то же я сюда приехал. Мы со Светкой пошли в супермаркет, сняли деньги,
купили пива, джин-тоников, взяли тачку, поехали к барыге. Она пошла брать,
оставила меня в темном проулке. «Вернется или нет»? – думал я, стоя в арке на
пронизывающем ветру между двумя домами-кораблями. «Скорее всего да, почему-то
проститутки практически никогда не кидают, один раз было только. А ведь можно
просто взять деньги и уйти… Ищи ее потом… Да, сложна человеческая природа,
аршином общим не измерить», – философствовал я. Чтобы скоротать время, я пил
холодное пиво, вливал в себя пузырящиеся джин-тоники, с каждым глотком леденея уже
и изнутри. Наконец послышались шаги, мелькнула тень, и показалась Светка.
«Давай, быстро, пойдем быстрей, – сдавленным голосом произнесла она, поравнявшись
со мной, – походу, опера тут ездиют». Действительно, мелькнули фары, и какая-то
машина стала приближаться к нам. Мы шли по тротуару вдоль дома. «Ну ничего, на
мне ж кайфа нет», – пронеслось у меня в голове. «Обидно, все-таки, будет,
блядь, если свинтят. Ну и вечер. Вот нахера я заморачиваюсь с этим кайфом, адреналина,
бля, не хватало, сидел бы в «Терминале» сейчас, в тепле и с кампари». Я
старался не смотреть на Светку, глядел под ноги, словно я ее не знаю, будто я
не при делах, если что. Это – мой принцип, я никогда не беру кайфа в руки, пока
мы не придем на квартиру. Мои деньги, их риск.
«Блядь, меня уже на такую измену высадило,
– сказала Светка, когда машина проехала. – Вечно, любая машина, и мне опера
мерещатся, – слабо улыбнулась она, – у меня ж рюкзак два на три, любое палево,
и я еду».
Потом пошли через громадное поле, засыпанное
снегом, Светка шла по тропке-стежке, я старался попадать в ее следы. Только тут
я понял, насколько я пьян: меня мотало из стороны в сторону, я не попадал в
след и оказывался по колено в снегу, не мог вырвать ногу из сугроба и весь
заваливался на сторону, потом, матерясь, опять выбирался на тропку. В
довершение ко всему к нам прибилась какая-то приблудная шавка, ковылявшая за
нами и поднимавшая визгливый лай каждый раз, когда меня швыряло на целину – словно
заводская тетка, которая ведет своего окосевшего мужа домой и обрушивается на
него с воплями за каждый пьяный пируэт. В один из моментов, когда меня особо
круто занесло, собачонка, изловчившись, бросилась мне под ноги и вцепилась зубами
в голень. «Ну, блядь, сука, тварь! – заорал я. – Надо же, сука, новые джинсы
прокусила, «Келвин Кляйн», блядь, в Нью-Йорке только месяц назад взял. Вот
блядь, за что она меня, а?» – задал я риторический вопрос Светке. «Боится она
тебя. Боятся собаки пьяных. Пьяные – они ж ебанутые», – невозмутимо ответила
Светка. В ее голосе не было никакого сочувствия: мол, а ты что хотел, можно
собаку понять, от вашего брата неизвестно, чего ждать, вот и защищает она себя
как может.
Наконец дошли. Обычная для таких случаев однокомнатная
хата, девчонки снимают ее и живут вдвоем, втроем – если одна приводит клиента,
другие тусуются на кухне. Тусклый свет из люстры с одной слабовольтной
работающей лампочкой. Отклеивающиеся у потолка советские обои в цветочек, с
засаленными пятнами от людских спин и затылков, видавший виды сервис – когда-то
бывший гордостью обитавшей в те времена семьи, с отломанной ручкой и
незакрывающейся дверцей, побуревший от старости ковер с рисунком «Охотники на
привале» или что-то в этом духе – тоже непременный атрибут тех времен, кухня, в
которой практически невозможно повернуться, чего-нибудь не задев. В ней тоже
все разваливающееся-советское – поцарапанный стол с ножками в раскоряку,
табуретки, на которые не стоит садиться, не проверив хорошенько рукой на
прочность. По композиции – похожа на ту, в которой я жил в детстве, но
ностальгии не вызывает. Отвращения, впрочем, тоже. Скорее – чувство чего-то очень
знакомого и безрадостного, как кафельная плитка в больницах. В таких квартирах
– особый запах какой-то затхлости, ты вроде его не чувствуешь, пока находишься в
ней, а приезжаешь домой – и всю одежду сразу в стирку. Это и не вонь, а
какая-то въедающаяся застарелость, тлен, будто бы воздух в квартире, по
какому-то неведомому закону соответствия вещей и запахов, должен быть под стать
ее антуражу.
На кухне помимо Светки ее подруга – Лена
и ее бойфренд, Гена. Лена снимает со Светкой квартиру и тоже работает на
трассе, а Гена крутит любовь с Леной и торчит на ее деньги. Знакомая ситуация. Не
стану утверждать, что все тут на голом расчете основано – разные бывают случаи,
но удобно это тем ребятам, что и говорить – не надо шустрить, воровать с риском
быть пойманным (как правило, минимум одна ходка уже за плечами), всего-то
требуется быть «нормальным мужиком», в меру сил, конечно. И тут не в сексе
дело, которого может и вовсе почти не быть (какой к черту секс, если люди на
героине), а именно в том, чтобы придать девушке, которая работает проституткой
и употребляет наркотики хоть какое-то подобие обычной жизни «как у людей», дать
ей почувствовать возможность быть женщиной, а не просто наркоткой, торгующей своим
телом ради дозы. Это не значит, что Гена приносит ей цветы каждый день и
покупает «Рафаэлло», тут проявления мужского внимания не из телевизионной
рекламы, а из жизни простых людей, какими были мать и отец Лены – легкий удар
по заднице, когда она проходит по коридору, насупленные брови и стиснутые
желваки за чаем, да и просто окрик хриплым басом: «Ты че, охренела, что ли?» –
всех этих нехитрых демонстраций мужской природы вполне достаточно для того,
чтобы женщина почувствовала себя женщиной. Маскулинный минимализм.
Когда сварили, Гена сказал: «Тебе много
нельзя делать, ты – бухой, кинуться можешь». Я ответил: «Да знаю, мне реально
мало надо, реально децл, так чтобы слегка почувствовать, с синьки этой ебаной
сняться. Я знаю, что бухим вообще не надо вмазываться, у меня друг так крякнул,
но децл, если, то нормально должно быть. А мне реально децл нужно не больше, я
ж не на системе». Я сделал паузу. «Да, кстати, если дознусь, то вы меня, там,
не выкидывайте на лестницу, у меня родители – люди при деньгах, отблагодарят
нормально, если скорую вызовете, чтоб откачали меня, если что».
Последнюю фразу я сказал, зная, что бывает
так, что человека, у которого передоз, просто выкидывают на лестницу, чтобы не
связываться со скорыми, не палить хату, еще ментов вызовут. У меня так когда-то
лучший друг детства умер. А другой знакомый – по Тель- Авиву – остался с
парализованной ногой, когда на чердаке, где они вмазывались, его бросил друг,
тоже не хотевший иметь лишних проблем. А этим людям я не то что не друг, даже и
не приятель, вообще никто. В ответ меня начали стыдить, говорить, что они люди,
а не звери, как я мог такое подумать и т. п. А Гена еще и прибавил, что он
десятки раз людей сам откачивал без всяких врачей, искусственное дыхание делал.
Я все это каждый раз слышу, когда заморачиваюсь, но все равно, дежурную фразу
про передоз говорю всегда, пусть и постыдят слегка, ничего – переживу, зато упоминание
о богатых родителях может и сработать, если что. Все может быть. Тоже попытка
минимизации рисков в своем роде.
Сделали децл, как и договаривались. Все,
однако, немного нервничали. Только меня вмазали, я встаю и говорю уверенным
тоном старого бойца, показывающего свою удаль перед салабонами (понты, понты,
опять понты): «Ну что, хуля, блядь, я ж говорил, что ни хуя не будет»… и
потерял сознание. Потом, мне говорили, что я посинел (обычное дело при
передозах), что меня хлопали по щекам, что я почти перестал дышать. В общем,
классический передоз. Небольшой, правда. Я быстро пришел в себя. Но все равно,
вот тебе и децл, вот тебе и минимизация, блядь, рисков. Так и крякнуть можно.
Нет, не надо таким пьяным вмазываться, ох не надо. Статьи ж вроде читал,
историй знаю миллион. А все равно… Не рассчитал. Правильно пишут – «чрезмерное
потребление алкоголя вредит вашему здоровью». Вот так и кидаются люди, друзья
детства и прочие бойцы с трезвостью.
От оставшейся ночи сохранились лишь отрывочные
воспоминания. Втычка – опийное клевание носом – в продавленном красном кресле. Гена,
от отсутствия вен на руках и ногах колющийся в пах, – вспомнилась наркотская
пословица: «Открыл пах, открыл крышку гроба». Лена, несколько часов пытающаяся
найти хоть маленькую вену – «капяллярку» – все руки и ноги истыканы, перепробовано
несколько шприцов, повсюду кровь, Лена плачет, матерится сквозь слезы. Светка
застрявшая в сортире, не сходить ей все никак по-маленькому – побочный эффект
воздействия опиатов – и ее надоевшее: «Что-то никак все не поссать, бля»,
регулярно с промежутками на втычки, доносящееся из сортира. В общем, обычное наркоманское
житье-бытье. За всем этим я лениво наблюдал из своего кресла, не испытывая никаких
эмоций – ни сочувствия, ни отвращения, ни любопытства. Передоз или нет, а чувствовал
я себя каким-то полуживым, замороженным, ватным.
Сквозь шторы стал пробиваться унылый
серый рассвет. Уже первые его лучи еще больше обнажили убогость и затасканность
окружающей обстановки. «Ну что, – хмуро подумал я, – заряд адреналина получен,
вырваться из обыденности удалось – плохо ли, хорошо ли, пора и домой». Рядом,
свернувшись калачиком, спала Светка. Гена с Леной в обнимку расположились на
полу на матрасе, из запрокинутой Гениной головы раздавалось легкое сипение, а
полуоткрытая челюсть делала его похожим на покойника, коим ему, согласно
наркоманской пословице, вскоре предстояло стать. В общем, тоска. Можно было
нырять назад в буржуазную обыденность, несколько часов отпуска хватило для
того, чтобы почувствовать всю ее привлекательность даже сквозь накрывшую меня
заторможенность. Горячая ванна, свежая, хорошо пахнущая одежда, умные,
образованные, приятные люди вокруг – что еще надо для счастья?
Я разбудил Светку. Мне долго не удавалось
вырвать ее из объятий героинового Морфея. Интересно, как обыденные и присущие
всем физиологические проявления смывают социальные различия и слои
человеческого опыта – всего-то обычная череда зевков, трение глаз маленькими девичьими
ручками, бормотание про «еще пять минут» – и перед вами обыкновенная девочка,
которую будят в школу. Потом сознание возвращается, а вместе с ним приходят и мрачноватый
взгляд исподлобья, и опущенные в брезгливо-презрительной полуусмешке уголки губ,
придающие ей вид хронической подозрительности – вуаля, и превращение
завершается! Перед вами, дамы и господа, Светка, которую все знают и помнят.
Светка сказала, что хочет проводить меня.
Я был не против. Мы вышли из парадной, и я увидел перед собой поле, которое я с
таким трудом пересек накануне. Поле и впрямь было большое. Но в него мы не
пошли, а сразу свернули налево и зашагали вдоль дома по утрамбованной машинами
дороге. Светка сказала: «Помнишь, ты ведь, это, ну, отблагодарить обещал, если
ты типа дознешься там. Мы ведь тебя как бы откачали там». Я ответил, что,
конечно, без проблем, вынул тысячу рублей из кармана, дал Светке, и мы пошли
дальше. По дороге попался маленький магазинчик. Светка попросила купить ей джин-тоник.
Купили джин-тоник. Потом еще один магазинчик. Теперь пачку сигарет. Купили
пачку сигарет «Петр Первый». Наконец дошли до остановки. Там никого не было. Не
уверен, что там вообще что-то останавливалось. Не знаю, почему мы пришли именно
к остановке, ехать общественным транспортом я все равно не собирался. По-видимому,
где-то в подкорке сохранились привычные ориентиры. Я чувствовал себя смертельно
уставшим и опустошенным. Белое безмолвие внутри меня не желало отступать. Я
плюхнулся на заледенелую скамейку перевести дух. Светка села рядом. И тут она
принялась ныть – обычное наркоманское нытье, чтобы выжать побольше, выжать все
что можно из ситуации. Или хотя бы попробовать. «Слушай, ты мне тонну дал, да,
спасибо, ну это – так, ну подсняться, с моим дозняком вечером уже будет
кумарить, дай еще тонну, а?»
Мне вдруг надоело все это нытье. Тысяча
рублей, банка джин-тоника, пачка «Петра», чем не достойное вознаграждение за
спасенную жизнь? Что она хочет, чтобы я ей квартиру что ли купил в центре? «Да
пошла ты на хуй, сука!» – сказал я. «Блядь, сука, тварь!» – последние слова
вырвались как-то неожиданно, почти нечаянно. И вдруг я почувствовал, как жизнь
снова начинает входить в меня, растапливать засевший внутри меня лед. «Ебаная
ты пизда, блядь, ебаная ты во все дыры хуесоска!». Светка что-то попыталась
сказать, но я сразу заткнул ее. Не надо обламывать кайф. «Только ебальник свой
открой, наркоманка ебаная, блядь, я тебе, блядь, последние зубы выбью нахуй!»
Это уже было хорошо! Это звучало так освобождающе! Я вдыхал свежий морозный
воздух, чувствуя каждую молекулу кислорода, вокруг меня искрился снег,
заигравший с первыми лучами солнца, быстрее забилось сердце, заструилась в
венах очнувшаяся от вечной мерзлоты кровь. Словно охваченный болезнью Туретта я
продолжал выкрикивать малоосмысленные, бессвязные оскорбления, чувствуя, как
после каждой выпаленной очереди матерщины что-то внутри меня уже даже не
просыпается, а расцветает. Я будто выливал из себя нечистоты, освобождая место
для солнечного света, морозного воздуха, сверкающего снега. Я выдохнул, обдав
шарф теплым ветерком жизни. Я снова чувствовал себя живым. Как хорошо быть живым,
а не мертвым!
Светка сидела, не шевелясь, не пытаясь
огрызаться, просто глядя себе под ноги. Ей все это было неинтересно. Вероятно,
она просто пережидала мои ругательства, опасаясь, что, если она тронется, я
перейду к физическому насилию, как люди пережидают дождь, чтобы не попасть под
ливень. Наконец я почувствовал, что все – хватит, от льда в груди не осталось и
следа. Можно было жить дальше.
Захотелось курить. Нащупывая в кармане сигареты,
я обнаружил два билета в филармонию, в которую я должен был сегодня пойти с одной
цивильной девушкой из нашей тусовки. А я совсем забыл про этот концерт в
чехарде сегодняшней ночи. Билеты были на концерт для скрипки с оркестром
Чайковского, одного из самых моих любимых произведений композитора. «Да, и
билеты пропали бы, да еще и на такое произведение, да еще и в партер», –
внутренне хмыкнул я. Пора было ехать.
Я поймал машину. Из проржавевшего «ведра»
высунулось лицо с раскосыми и жадными очами. «Угол Невского и канала
Грибоедова», – сказал я, втиснув голову в узкую щелку приоткрывшегося окна.
«Дорогу покажещь?» – спросил водитель. С лязгом захлопнув плохо поддающуюся заднюю
дверь, я сказал «бомбиле»: «Ты поезжай пока по Бухарестской, я там покажу ближе
к центру». Мысленно я уже был дома. Надо будет хорошенько выспаться, принять
душ, побриться, элегантно одеться, нанести парфюм в тон гардеробу. Я должен
выглядеть бодрым и свежим. Мы встретимся, зайдем в правильное кафе перед
филармонией, я буду рассказывать ей про переписку Чайковского с фон Мекк. Я
буду острить. Потом мы пойдем в филармонию, войдем в зал, я все еще буду что-то
говорить, а она продолжать смеяться. Мы сядем в партере. Зазвучат приветственные
аплодисменты. Войдет дирижер и пожмет руку солисту.
А потом заиграет музыка, и демоны,
терзающие мою душу, отступят. И искушения и соблазны, не дающие мне покоя, отступят.
И выжигающая меня изнутри ненасытность отступит. Отступят даже мои понты. Хотя
бы на время. Хотя бы пока играет Allegro moderato.
Сквозь немытое стекло машины упрямо
пробивались солнечные лучи, приятно слепившие меня. Я откинул голову и закрыл
глаза. Хорошо быть живым, а не мертвым.