Опубликовано в журнале Новый берег, номер 51, 2016
***
Кто по лицу плывет и оплывает мели;
на цыпочках застыл, газетой машет кто;
небесный тихоход, коровкой божьей еле
ползет кто по щеке; кто – родинка, пятно?
Почти неразличим его рассветный абрис,
рисунок, серафим с наружной стороны:
кто встал на стременах и замахнулся саблей
на помутневший звук от лопнувшей струны?
Чей ладан, антрацит по русскому вагону
проходит, не будя фонемы спящих тел;
Квадрат спины, пальто: Что продают? – Икону.–
Ребенок посмотрел и ангел улетел.
Но речь его шагов – серебряная сила:
узор, углы страниц (там близко – где изгиб);
но в комнате теперь, как и тогда,– красиво;
зима блестит в окне, как чешуя у рыб.
***
О чем скрипит вчерашний снег
на утреннем морозе?
Из дома вышел человек,
чужой домашней прозе,
он был бессмертию никто,
неточная огласка,
в отцовском стареньком пальто
под именем аляска;
и вот, когда горел восток
и было зябко, колко,–
он в горле ощутил росток,
он задыхался шелком;
стучал в виски прибоя гул,
он шел, как на магните,
как будто кто его тянул,
приподымал на нитях,
и убеждал и выпрямлял,
и мыл морозным светом;
он сам себе, как ни был мал,
казался вдруг поэтом –
он заглянул через рассвет
как сквозь какую пленку
и понимал, что смерти нет
поэту и ребенку,
есть новый свет,– его лицо
так строго и красиво,
что должен кто-нибудь еще
за всех сказать спасибо.
***
Всё слух теперь и свет звезды большой –
открыта дверь, сквозит в вечернем небе;
и ласточкой слетает на постой
о мире просьба, о вине и хлебе.
Какие ласточки? В пустыне нет вина,
здесь хлеб не сеют. Разве караваны,
как рваная волочатся струна –
везут приправы, фиги и тюльпаны
(их луковицы). Вот один из них
с верблюжьей мордой, как поникший ирис,
из темноты сгустившейся возник.
Наверное, с пути в потемках сбились.
Вот у порога трое. Пестротой
их поражают шапки и халаты,
их речь от гласных кажется густой
и лица их с улыбкой бородатой.
Они приносят финики, муку.
И (чудо!) за муку не просят денег.
Движенья их неслышные в шелку,
таком, что не отбрасывает тени.
И не понять, зачем они сюда
с торгового маршрута завернули,
но вот еда и чистая вода,
и есть вино в расстегнутом бауле.
В свою палатку приглашу гостей,
где накануне новый крик забился,
и я не жду от неба новостей –
в пустыне этой ночью сын родился.
МУЗЫКА
У Бахрушина снежный вырост –
поскользнуться и улететь.
Жидкой бронзой луна умылась,
ветер будет крещендо петь,
и, за Лунной не успевая,
замирать как в старом кино –
это лисы нас понимают
и осматриваются: нет ли нот
лишних после дождя меж сосен
(слышно флейту и барабан
сякухати). Многоголосен
вечер. Вечер – как нотный стан:
нужно вместе идя с толпою,
заносить над снегом стопу;
думать, что это там такое,
как в раскачку идет и тут
дотянуться до серебристой
силы в горле и голове.
Это музыки снег неистов,
это лисы ползут в траве,
землю нюхая осторожно,
корневища, стволы, кору;
этой музыки невозможной
одуванчик сейчас сорву.
Проплывет особняк ли терем
над решеткой стальною нот,
и луна напряженным зверем
всматривается в Новый год.
***
На подкладке имя хлоркой
и воротничок подшит,
всею белизной, подкоркой
время память ворошить –
тощей юности страницы,
угловатые весьма –
воскрешать неблизких лица
синим бисером письма;
в них казаться деловитым:
хвастать, верить, жить, просить
(пахнет дегтем, не самшитом
мыло – так тому и быть);
чтоб через мороку лета,
хмурые муссоны зим
получать на них ответы
с тем же бисером ручным
этот жанр эпистолярный,
твердо сложен на груди –
в Душанбе, Самаре, в Нарве…
Ты дождешь меня? – Дожди…
***
Типажи новостроек, блуждание желтой маршрутки
по метели, по льду, в подворотнях, где ветер утих;
сыроежки, лисички, живущие в заводи утки,
облака, облака и бегущие тени от них.
– Узнаешь? – Узнаю.
Козырек от бетонной коробки.
Вкус “Пегаса” на лестнице,
лужицы в охре пыльцы,
слякоть и листопад. Но все это выносят за скобки:
просто кончилось время,
в котором мы были жильцы.
До свидания, ласточки, белки, синицы, стрекозы.
запах сонной земли, правота маслянистых ручьев;
первый снег, первый гром,
непоследние метаморфозы,
подбиранье отмычек – ночной разговор соловьев;
Это липы листы, желтоваты от летнего света,
вкусом, как лимонад, леденец под названьем
“В полет”;
это опус шмеля, это кончилось, кончилось лето
и, натужно гудя, высоту набирал самолет.
***
Обращаю внимание, как в окне наяву
снегопада Германия полонила траву;
как широкими хлопьями вся укрыта земля,
где с высокими копьями липы и тополя;
как скрывает неровности и владений объем,
убежавший огромности, пересвеченный гром;
эта пена молочная перемены вершит:
все большое и срочное отложить надлежит;
жить бы проще, без умысла – наобум, наугад;
так о чем ты задумался, выходя в снегопад?