Рассказ
Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 51, 2016
посвящается С. М.
Если бы я был братом Крестовским,
группа называлась бы по-другому.
Я не видел тебя три года. Ты повзрослела. Тогда ты была девочкой. Очень хорошенькой девочкой. Хорошенькой девочкой с задатками плохой. Бутон был закрыт. И вот он раскрылся. Ты предстала во всей красе. Тёмные каштановые волосы до самой попы. Пышные волосы до пышной попы. Немного пухлые губы. Карие глаза, никогда не глядевшие на меня, всегда чуть в сторону… Я смотрел на тебя, и что-то происходило с подачей кислорода в мои лёгкие и мозг. Я глупел на глазах.
Свидание длилось недолго. Как обычно, часа полтора.
Стандартное свидание, во время которого я, как всегда, потерял это самое время.
Как сосновую иглу в стоге августовского
сена. Конец лета, конец игры. Полтора часа другой, неведомой и прекрасной,
жизни. Счастливые боги, рождённые проекцией луча. Полтора часа, как тысяча лет
и как одно мгновение. Время во тьме исчезает. Машет ручкой. Умирает, как в конце
времён. Свет зажигается, и время снова шевелится. Выплывает из тьмы. Распятое
время…
Мы с братом молча вышли на улицу из кинотеатра «Мечта», что на Каширке. Такой типовой советский кинотеатр, с красными изрезанными креслами.
На улице уже успело стемнеть. Это был последний киносеанс. Стояли последние августовские дни. Точнее, ночи. От них уже веяло осенью. Скоро в школу, которую я так и не закончу. Сбегу в гущу самого начала ревущих девяностых. Отправлюсь в свободное плаванье по новой свободной жизни…
Мы всё так же молча сели в полупустой оранжевый автобус и молча покатили по ночной земле домой. Говорить не то что не хотелось, а просто было невозможно что-либо говорить. Мы даже не смотрели друг на друга. Прятали глаза долу, отводили в сторону, за окна автобуса. Видеть друг друга было невозможно, как и говорить. Видеть друг друга значило быть здесь, а не там.
За стёклами мелькали дома, улицы, редкие прохожие. И всё какие-то блёклые краски. Так и хочется написать: блёклые краски реальности. Звучит вычурно и фальшиво. Но именно так я тогда и подумал. Слово в слово.
В этих блёклых красках мы доехали до своей остановки. Потом ещё минут десять плелись пешком. Не говоря ни слова, разошлись по своим комнатам и легли спать.
Мама успела сказать, что звонила Таня и просила перезвонить, когда бы я ни пришёл, в любое время. Мама очень точно передала Танины слова. С правильным акцентом, ударением и подтекстом. Даже удивительно. Наверное, мама хотела, чтобы я перезвонил. Ей нравилась Таня.
Ещё совсем недавно я звонил ей по телефону и не дышал. Через какое-то время осмелел и дышал. Помню, как долго репетировал свой первый разговор. Режиссёром была старшая сестра, поводом – шариковый дезодорант, который я хотел Тане подарить. Часами простаивал зимой в её подъезде и ждал. Дожидался, говорил какую-то ерунду и уходил домой несчастно-счастливый одновременно. Приходил в школу со значком, из которого был вынут какой-то винни-пух и вставлена её фотография с надписью «Мадонна». Да, было и такое…
А потом появилась ты. И я забыл про Таню в един день и час, будто её и не было вовсе. Будто у меня открылись глаза. Я бегал к тебе на свидания десятки раз. Водил друзей и после жалел об этом, потому что они ничего не понимали. Места встреч менялись. «Орбита», «Пионер», «Мечта»… Мир стал тесен, мир измельчал и свёлся к коробке типового советского кинотеатра с красными изрезанными креслами. И всё перевернулось с ног на голову. Теперь звонила Таня.
Я кивнул маме и пошёл спать.
Сон рождает красавиц. Мои ночи прекраснее ваших дней… Ты будешь моей, пока не забрезжит заря. Я окончу школу, поступлю во ВГИК и стану великим режиссёром. Как Тарковский. И когда меня выгонят из страны, я эмигрирую во Францию, напишу гениальный сценарий, который захотят купить все киностудии мира. И я соглашусь и сниму по нему фильм. С одним условием. Главную роль играть будешь ты.
Ты будешь влюбляться в меня постепенно. С каждым днём съёмок… как по ступенькам босиком вверх… босыми ступнями по ступенькам… всё больше и больше… всё дальше и дальше… убегать в меня… пропадать во мне… Сначала ты даже не будешь этого замечать. Какой-то маленький чернявый русский… Но сценарий, какой сценарий!.. Как он мог так понять женщину?.. Проникнуть в самую суть… Понять меня… Как будто давно меня знал… Мои самые сокровенные тайны… Будто этот сценарий – личное послание мне. Откуда узнал, как подслушал?..
Так будешь думать ты, будто Джульетта веронской ночью на балконе. И от этого несоответствия сценария и меня, ты начнёшь приглядываться ко мне. И открывать. А я никак не буду себя проявлять. И ты будешь думать: что же это за русский такой, не обращает на меня внимания? И в последний день съёмок… Нет, на премьере, в Каннах, мы будем подниматься по красной дорожке…
Вы, чтущие сейчас эти строки, не поверите, но я увидел её снова спустя двадцать лет. В канун третьего срока Путина я, к вящему своему удивлению, вычитал в Интернете, что она ждёт меня ровно в два часа дня в одном из кинотеатров на окраине.
Я отменил работу, выдумав чушь несусветную, но поскольку о моей обязательности ходили легенды, никаких препон не возникло.
С трудом найдя нужную улицу и дом, я увидел типовой советский кинотеатр из моего детства. Даже не думал, что такие ещё сохранились. Кинотеатр носил имя далёкого русского города у самого моря.
Войдя вовнутрь, я решил, что произошла какая-то ошибка. Моему взору предстал вещевой рынок. Маленький «Черкизон» в фойе бывшего кинотеатра. Всё, чуть ли не до потолка, было завешано дешёвым китайским шмотьём. Кругом одни одежды. Я прошёлся, глупо озираясь по сторонам, как человек, который что-то потерял. Там, где, как подсказывала память, должна была находиться дверь, я зарылся в одежду, отодвинул… просунул руку… И – о, чудо! За одеждами оказалась та самая, заветная дверь. Моя рука нащупала, а затем и глаза увидели круглую потёртую ручку с мордой льва. Такие же были у меня дома. Не веря во всё происходящее, я потянул ручку на себя: и дверь открылась.
Зал был пуст. И полон красными изрезанными креслами… Но не успел я туда заглянуть, как воздух за моей спиной сгустился и явил женщину. Она была, под стать всему, не из нашего времени. То есть из нашего (чьё же оно, если не наше?), но не сегодняшнего. Её отчётливо выдавала неимоверная причёска на голове.
Женщина (тётушка?) промычала, на манер космических пиратов из понятно какого фильма, что-то про билет и кассу. И действительно, среди одежды рядом со стеклянным завешанным входом, притаилось маленькое оконце кассы. Я подошёл, попросил один билет на дневной сеанс. В окошке назвали какую-то смешную, нестандартную сумму. Я протянул смешные деньги. Руки слегка подтрясывало. И зажмурил глаза. Билет!.. Билет был из тонкой сероватой бумаги. Чёрным на сером, помимо всего прочего, стояла цена: 40 копеек…
Я вернулся в зал. По-прежнему кроме меня здесь никого не было. Неуверенно прошёл и сел в самый центр. В зале было холодно. А кресла… кресла оказались маленькими, жёсткими и очень неудобными.
Я всё оглядывался, думал, сейчас придут и выгонят… Но свет погас, и время помахало мне рукой и начало блекнуть.
Я не видел тебя двадцать лет…
Я вышел из кинотеатра при свете дня. На землю лились, яростно били в неё, лучи яркого весеннего солнца. Окраина Москвы была по-своему очаровательной и полной тайн. Пробегали коты и кошки. Лениво лаяли дворняги, неслись авто, над головой шумели голуби, спешили прохожие…
Что я увидел? Наивный фильм, сейчас уже не очень смешной и не особенно трогательный. Фильм, который мне было скучно смотреть. Фильм, который я не досмотрел до конца. Но девочка-то хоть всё так же прекрасна? Да и девочка уже не та… Нет, хорошая девочка. Но уже не та. Время колдует и над целлулоидной вечностью.
И вспоминал я сейчас почему-то Таню. И тот вечер: просила перезвонить, когда бы ни пришёл, в
любое время…
Я с ней даже не целовался ни разу. Видел, как она целуется с другом брата. У нас дома на вечеринке, в полутьме и медленном танце под «Скорпионз». Мы танцевали медленные танцы под «Скорпионз»… А сам – ни разу.
У Кубрика есть фильм, название которого я всегда путаю, то ли широко открытые глаза, то ли закрытые… Как, оказывается, легко перепутать закрытые и открытые глаза.
Странно… набившая оскомину строчка: что имеем не храним, потерявши плачем, в переложении Булата: чего не потеряешь, того, брат, не найдёшь… Нет, даже не это. А вот что. Наше прошлое, бывшее когда-то таким блёклым, с течением времени превращается в не наше кино. В не наши сны. И расцветает нездешними красками.
Странно, что собственное прошлое может быть несбывшимся.